В конце марта, когда весна вступила в свои права и зацвел вереск, Карлейль надумал дать еще один шанс своей строптивой супруге, и та, казалось, решила им воспользоваться.

Тем не менее все месяцы, что продолжалось их необычное противостояние, они проводили ночь в одной постели. Для него подобное было невыносимо, как и для нее, но все же он выдерживал испытание с большей легкостью. Недаром Брюс с давних пор называл его человек-кремень. И все-таки сколько раз, просыпаясь среди ночи, он обнаруживал, что она крепко прижалась к нему, и его охватывало неудержимое желание овладеть ею – и к черту все попытки исправить ее, изменить, образумить!

Подумав, он отодвигался как можно дальше, отталкивая от себя ее жаркое тело, а то и вообще поднимался с постели.

Состязание воли и характера иссушало обоих. Она не знала и не хотела знать, как окончить его; он желал итога битвы только на своих условиях.

К марту Джиллиана, видимо, окончательно устала от беспрерывного противостояния и связанного с ним напряжения и приняла его форму обращения – холодную вежливость. Он воспринял перемену в ней как свидетельство того, что она вознамерилась еще тверже укрепиться за воздвигнутой ею стеной.

В один из весенних дней Джиллиана и Агнес сидели в большой комнате и пряли шерсть из осеннего настрига. Они симпатизировали друг другу и старались чаще общаться, хотя обе не могли не замечать перемены, происходящие в каждой из них: Агнес чаще выглядела унылой и подавленной, чего раньше за ней не водилось. Джиллиана стала еще более молчаливой и замкнутой. Однако ни то ни другое не мешало им искать общения друг с другом. И по-прежнему они вместе ходили в селение, чтобы помочь тем, кому требовалась помощь. Вот и сейчас речь зашла о том же.

– Лотти может разродиться в любой день, – сказала Агнес, не отрываясь от пряжи. – Надеюсь, сейчас у нее пройдет легче, чем раньше: ведь она уже дважды рожала. Но все равно она просила меня присутствовать, когда начнется. Хочешь пойти со мной?

Джиллиана никогда еще не присутствовала при рождении ребенка; ее страшил, но интересовал загадочный процесс появления новой жизни. Она кивнула утвердительно и спросила:

– Ты что-нибудь делаешь... можешь сделать, чтобы уменьшить боль?

Агнес с удивлением взглянула на нее и слегка нахмурилась.

– Отец Ансельм, – сказала она, – говорил в своей проповеди, что грех облегчать родовые схватки. Ведь к такому наказанию приговорил Господь всех женщин за грехопадение одной из них по имени Ева. Разве ты не знаешь?

Джиллиана знала, но вспомнила другое.

– Монахини, среди которых я когда-то жила, – проговорила она, – рассказывали, я точно помню, что мужчины, которые по-настоящему любят своих жен, не могут ничем оправдать или объяснить родовые страдания женщин, кроме как виною Господа. А те, кто не любит, тем вообще все равно.

Она подняла голову от пряжи и увидела испуганное выражение на внезапно застывшем лице Агнес. Неужели ее устрашили ее слова? Но ведь так говорили святые сестры, и не где-нибудь, а в покоях самой принцессы Марии, сестры Марии. И в присутствии хозяйки.

Агнес с тем же тревожным выражением продолжала смотреть, только не на собеседницу, а на дверь. И тогда Джиллиана, не поворачивая головы, догадалась, кто там.

Там стоял Джон Карлейль, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: маска вежливого пассивного безразличия сброшена, он готов к наступательным действиям.

– Доброе утро, Джонни, – до невозможности веселым голосом приветствовала его Агнес.– Сегодня южный ветер. Значит, будет еще теплее.

Он никак не отреагировал на сообщение сестры, что казалось для него несвойственным. Без всяких слов он сделал три крупных шага от двери, чтобы приблизиться к Джиллиане, схватил ее за руку и повел... нет, потащил вслед за собой из комнаты. Она выронила веретено и безвольно подчинилась ему, одновременно испытывая и страх, и досаду, и возбуждение. Агнес вскочила на ноги и бросилась за ними, желая увидеть, куда он ее ведет. Ей показалось – так она утешала себя, – что в его лице, в движениях не было ни капли злости, только странная решимость, твердое намерение достичь какой-то поставленной цели. Какой?..

Она полагала, что Джон поведет свою жертву наверх, однако тот прошагал по коридору в сторону кухни. По дороге им встретился брат Уолдеф, идущий из домашней часовни, но Карлейль не остановился, а пронесся мимо него, как мимо неодушевленного предмета. Впрочем, монаха его поведение нисколько не задело, он повернулся и пошел следом за ними. А позади него, глядя в его одутловатую, чуть согбенную спину, торопливо шла взволнованная Агнес.

На кухонном дворе, куда Карлейль вывел Джиллиану, стоял улыбающийся во весь рот Джейми Джилли, держа под уздцы Саладина, любимого коня хозяина, из дверей кухни выглядывали кухарка и одна из служанок с расширенными от удивления глазами и широко открытыми ртами.

Не отпуская руки Джиллианы, Карлейль вскочил на коня, затем подтянул ее так, чтобы она могла упереться ногою о стремя, и, взметнув еще выше, усадил на круп Саладина позади себя. Конь нетерпеливо перебирал ногами, Джиллиана инстинктивно ухватилась обеими руками за поясницу мужа, который выхватил поводья у Джейми и пустил Саладина с места в карьер. Застоявшийся за зиму скакун рванул изо всех сил и вскоре скрылся вместе с всадниками за выступом скалы.

Агнес подбежала к Джейми и взволнованно спросила:

– Ты хоть знаешь, куда он повез ее?

– Знаю, дорогая, – с веселым смехом отвечал тот. – В Эдвитову рощу, вот куда. Всю зиму дожидался наш хозяин этого момента. И дай Бог, чтобы она им помогла!

Он закружился на одном месте, потом подскочил к Агнес и при всем честном народе наградил ее звонким поцелуем.

– А что за роща такая? – спросил Уолдеф.

– Как? Вы не знаете, брат?

И Джейми с удовольствием поведал старинную историю о гордой саксонской девушке по имени Эдвита, жившей триста лет назад и отказавшейся подчиниться велению отца стать женой викинга из войска скандинавских захватчиков, чтобы таким образом остановить их нашествие и принести мир на землю Англии. Она бежала из своей страны сюда, на север, совсем одна, и ее преследовал тот, кому она предназначалась в жены, и настиг только здесь, в Гленкирке, в роще, которую назвали ее именем.

Неудержимый Джейми продолжал сообщать брату Уолдефу все подробности старой волнующей истории и уже перешел к пространному рассказу об укрощении, викингом свободолюбивого, независимого нрава своей нареченной саксонки, но Агнес, знавшая наизусть каждое слово рассказа, не выдержала наконец и убежала в дом. Однако служанка и кухарка, осведомленные об истории не хуже ее, с упоением слушали Джейми и сопереживали Эдвите.

Джиллиана, сидя позади Карлейля и поневоле прижимаясь щекой к его мускулистой спине, лихорадочно думала о том, что происходит и как ей себя вести. Вернее, даже не о том, что происходит сейчас, а о том, что вообще произошло в последнее время. За минувшую зиму она поняла, что для нее важен ее брачный, союз, она любит Карлейля, хочет быть рядом с ним, хочет, чтобы он любил ее, ласкал, задерживал на ней свое внимание, а не скользил равнодушным безучастным взглядом. Для нее стало почти очевидным, что она чувствует себя несчастной в первую очередь из-за собственного упрямства, следствием которого является его упорное молчание и бесчувствие; Сколько раз в постели она хотела броситься в его объятия, и лишь дурацкая гордость останавливала ее. Теперь же он первым перешагнул через разделяющий ров, и если она не сделает встречного шага, то холодная зима в их отношениях продолжится неизвестно сколько. Она понимала, как задевает мужа ее поведение перед лицом чуть ли не всего клана, и молила Господа, чтобы хотя бы он понял ее и не судил слишком жестоко. Она говорила себе, что, какие бы испытания ни принес ей сегодняшний день, она их примет, выдержит и сделает все, чтобы изменить к лучшему отношения с Карлейлем и чтобы они помогли совершению той миссии, ради которой она живет здесь, в Шотландии, и должна жить... В конце концов, решила она, можно уступить, сдаться, но не быть окончательно сломленной. Отец говорил ей и о таком исходе.