Но он переборол желание войти в нее: он решил ждать, пока она сама не ощутит всего, чего лишала себя все прошедшие месяцы из-за каких-то вздорных опасений.

Не спеша он продолжал движения рукой, проникая глубже, чем раньше, задерживаясь там, ощущая нарастающее тепло и влажность. Ее бедра начали вздыматься и опускаться в такт его движениям, дыхание сделалось прерывистым, пальцы вцепились в одеяло.

Путь к высшей точке наслаждения был для Джиллианы сначала медленным и постепенным, затем начал опасно ускоряться, и вот она ощутила себя над бездной, в которой неизвестно что – свобода, наслаждение или мука и полное рабство. Но снова, как ни странно, у нее не появилось страха перед неизбежным падением неведомо куда, а, напротив, жадное желание узнать, что там, в загадочной глубине, в пропасти, о которой она до сих пор ничего не знает.

Карлейль ласково и настойчиво продлевал ее ощущения, прикасаясь кончиками пальцев к жаркой пульсирующей плоти.

И она выгнулась со сдавленным стоном, когда ее охватило блаженство, и начала тонуть в нем, содрогаясь всем телом. Тогда он вошел в нее, продолжающую конвульсивно сотрясаться, и соединил движения своего тела с ее телом, и потом, ощутив собственное облегчение, откинулся рядом с ней.

Из-под опущенной на лицо руки она пыталась разглядеть выражение его лица, и ее поразило и обрадовало, что она не заметила на нем никакого торжества, а лишь удовлетворение и молчаливое желание понять ее чувства – сейчас, после всего произошедшего.

– Скажи мне что-нибудь, – наконец произнес он.

Она постаралась догадаться, что именно он хотел услышать, потом отбросила пришедшую в голову мысль как недостойную.

– Я вела себя очень плохо. С моей стороны глупо так долго бояться, – сказала она наконец. – Я не должна была спорить с тобой.

Ей почудилось, что чувство любопытства сменилось у него чувством облегчения. И почти сразу он проговорил:

– Что ж, тогда мы должны повторить содеянное. И она с готовностью приняла его в свои объятия.

Если говорить о чувстве торжества, то в какой-то степени оно присутствовало сейчас у Джона Карлейля. Впрочем, скорее он переживал просто радостное ощущение того, что с данной минуты жизнь станет чуточку лучше и приятнее, более выносимой. Например, в свою собственную спальню он будет входить на ночь с удовольствием, а не принуждать себя.

Но все же, думалось ему, сегодняшнюю победу нельзя считать полной, потому что главную стену, разделяющую их друг от друга, он вряд ли разрушил: она слишком крепка. А значит, разъединение сохранилось. И ему еще предстоит искать ключ к ее чувствам. Но он непременно найдет его...

Подобные мысли донимали его до тех пор, пока он снова не принимался ласкать Джиллиану, и она, ничего теперь не опасавшаяся, смело отдавалась охватившему ее чувству, словно стремилась наверстать потерянные за последние месяцы минуты и часы наслаждения.

И все-таки одно неприятное предположение появилось, как ложка дегтя в бочке меда: может быть, ее покорность, сдача позиций – всего лишь хитроумная игра ради какой-то неведомой ему цели, которая в недалеком будущем станет для него новым потрясением?

Они опорожнили флягу с вином и еще дважды любили друг друга, прежде чем одеться, хотя холодно им не было и без одежды.

Обратно ехали не спеша и добрались до селения уже на закате. Останется загадкой, кто мог предупредить людей об их появлении, но, когда они проезжали мимо домов, почти во всех окнах виднелись лица, провожавшие их взглядами, и на улице тоже отнюдь не было безлюдно. Карлейль не мог сдержать улыбки, глядя на них, ему отвечали тем же.

– Ваши люди, как видно, очень любят вас, – сказала Джиллиана утомленным голосом: ее клонило в сон, она ощущала усталость, куда большую, чем после усиленных военных упражнений. Но не менее приятную.

– Не ваши, а наши люди, – поправил ее Карлейль. Ей хотелось протестовать, но она послушно проговорила:

– Хорошо, милорд. Я попытаюсь привыкнуть к своему новому положению...

Агнес, Джейми и брат Уолдеф сидели в гостиной, когда услышали во дворе знакомый стук копыт. Агнес бросилась к окну и закричала:

– Приехали! Наконец-то!

– Слава Богу! – с облегчением произнес монах. – Я уж начал бояться, что они прикончат друг друга.

Джейми тоже подошел к окну, обнял Агнес за плечи.

– Твой брат улыбается, – шепнул он ей на ухо. – Как я хотел бы так же улыбаться, как он!

Судя по всему, Агнес тоже ничего не имела против, но не сейчас.

Сидя тем же вечером за легким ужином, Карлейль и Джиллиана слушали, как брат Уолдеф читал им письмо от принцессы Марии, переправленное сегодня с посыльным из аббатства Мелроуз.

– Она послала его в аббатство, – объяснил монах, – так как полагала, что я нахожусь там. Но вообще письмо шло очень долго, ведь написано оно еще тридцатого декабря.

Мария сообщала, что королева Изабелла разрешилась от бремени здоровым красивым мальчиком, коего нарекли также Эдуардом, что роды прошли благополучно, роженица пребывает в полном здравии, добром состоянии духа и весьма гордится сыном.

«Что касается отца ребенка, – писала дальше Мария, – то у меня мало сомнений в том, что дитя не будет получать от него никаких знаков внимания, не говоря уж о дальнейшем продолжении рода, о братьях и сестрах. Мой братец Эдуард уже заменил своего незабвенного Гавестона другими фаворитами, не лучшими, если не худшими... Что же до меня, то, после того как состоится крещение младенца, я возвращаюсь в Эмсбери: слишком долго я не была там и тоскую по нему, как по родному дому, каковым он для меня и является... Если увидите, дорогой брат, мою милую Джиллиану, скажите ей: меня не оставляет надежда, что она обретет необходимую для жизни мудрость...»

Брат Уолдеф выразительно кашлянул, остановившись на последних словах.

Джиллиана, водя пальцем по столу, негромко произнесла:

– Дай Бог, чтобы надежды сестры Марии оправдались. – И тут же поднялась со своего места. – Прошу меня простить. Я очень устала и хочу отдохнуть.

После ее ухода монах осмелился поинтересоваться у Карлейля, как прошла их длительная прогулка. Все ли окончилось благополучно?

– Для нее, полагаю, да, – со значением ответствовал тот. – Но не для меня. По крайней мере пока...

– Уж не хотите ли вы от нее того, – осторожно спросил Уолдеф, – чего она не может вам дать?

Карлейль долго размышлял, после чего ответил:

– Думаю, вы не правы, брат. Наш Уилли Уоллес окружил свою дочь высокой стеной, за которой прячется ее горячая странная душа, душа Плантагенетов, и я всего-навсего хочу найти к ней дорогу.

Карлейль невольно бросил взгляд вверх, туда, где на втором этаже находилась их спальня. Он снова желал того, что произошло не так давно в Эдвитовой роще, здесь, в доме, в комнате, где им обоим еще меньше суток назад было так плохо, так одиноко и печально...

Джиллиана уже приняла ванну и теперь стояла в спальне у стенного зеркала, изучая свое лицо в нем. В голове почему-то повторялись запомнившиеся строки баллад, слышанных из уст менестрелей. Они рассказывали о том, как люди тонут в упоении страстью, как сливаются в ней их тела и души, какую истинно небесную радость они испытывают и как вместе с жаром страсти им открываются райские врата... Но красивые слова баллад не совсем подходят, решила Джиллиана, они только затеняют, заменяют одно главное, самое главное слово. И слово это – так она чувствует, так понимает – слово это «любовь». Но именно о ней, о любви, она до сих пор знает так мало. Почему?

Да, она не может отрицать, что почти все время желает своего мужа. Вот и сейчас, когда подумала о нем, рука невольно потянулась к лону, коснулась того, что для нее до сих пор остается таинственным, во многом непонятным...

В коридоре раздались его шаги, и она стремглав кинулась к постели, от которой пахло сухими цветами и травами, – Агнес вновь посыпала белье, желая, чтобы предстоящая ночь была похожей на их первую брачную. Джиллиана нырнула под одеяло, улеглась на спину, темные волосы закрыли часть лица, разметались на подушке.