— Граф, я не я, но, кажется, вон та коняшка — знакомая, — напряжённо всматриваясь в сторону, произнёс Лавр. — Наша, из конюшни нашей. Парни?

Все посмотрели в ту сторону, где слуги её светлости-высочества вели гнедую стройную кобылку в конюшню при строении. Забор тут символический, всё видно. И правда, силуэт знакомый. Не то, чтобы я знал всех-всех гнедых кобыл в нашей конюшне, но, блин, как у нас люди подмечают особые приметы среди десятков и сотен разных машин, так и тут народ мгновенно определяет лошадок по непонятным нам, городским жителям постиндастриала, приметам. Мне она тоже показалась не чужой, хотя сто процентов уверен не был. Но проверить версию нужно:

— Поехали!

Кого другого с такой претензией бы не пустили на порог — вокруг дома паслось море королевских гвардов. На расслабоне, но всё же при виде нас парни некисло так взбодрились. Но меня пропустили. Отослав девчонку домой, к Трифону, приказав забрать и наших лошадей, вальяжно зашёл на территорию избы принцессы и ломанулся сразу в конюшню.

— М-да, — произнёс стоявший за спиной Лавр, как и я, разглядывающий лошадку со знакомыми приметами. — Она, граф. Точно говорю.

— И каким-таким образом она могла тут оказаться? — задал вслух риторический вопрос.

— Сеньоры что-то здесь забыли? Потеряли? — лучился ехидством голос одного из сопровождавших бодиков Катарины. — Вас проводить?

— Не знаю. Но точно она. Зуб даю! — провёл Лавр рукой по горлу.

— Лады. Тогда ждите. Местных, — небрежный кивок на гвардов, — не провоцировать.

— Есть.

Повернулся к изгороди, смотря за неё, на огромное количество собравшихся тут людей, по-прежнему смотрящих на нас смешанным взглядом сожаления и восхищения. А после пошёл к крыльцу собственно входа в дом.

Катрин не дождалась. Ей, видимо, о нас доложить успели, что мы на пороге, а мы, поросята, вместо чтоб внутрь войти, куда-то испарились. И сама в нетерпении выбежала навстречу. И стояла на крыльце в ожидании, как дура, ибо не пристало вельможам выбегать навстречу стоящей ниже по статусу деревенщине. Но ей было плевать: глаза её сверкали молниями, сама пыхтела жаром, и, боже, как она была прекрасна в гневе! О чём я ей, вежливо склонив голову, и поведал.

— Граф Пуэбло! — Она в пылу гнева не заметила шпильку, что обескуражило, покраснела от злости и мгновенно пыталась наехать, правда, я пока не понимал за что. — Граф Пуэбло! Объясните пожалуйста, у вас всё в порядке с головой?

Всё ещё не понимая о чём она, лаконично пожал плечами.

— Пожалуйте ко мне, сеньор граф! — небрежно толкнула она раскрытую дверь и умчалась внутрь. Кстати, уже почти вечер, солнце активно садится, и платье на ней самое что ни на есть вечернее, причём не такое, как вчера. Чтоб возить кучу вечерних платьев, нужно отдельную карету везти. Хорошо живут принцессы.

Вошёл. Сени, собственно жилая комната. И Катарина, стоящая посреди, ближе к окну (закрытому, от улицы нас отделял кусок слюды, но без ставней — чтобы гасить звуки, но не входящий свет). Руки в бока, глаза пылают.

— Ваша светлость… — скромно склонил я голову, ожидая разноса. Це-элься…Пли:

— Сукин сын! Ты что творишь? Как это называется? — с места в карьер понеслась она. — Что за выходки? Ты вообще больной?

И не видя на моём лице не то, что раскаяния, а даже понимания, хотя по её мнению оно должно было быть, взъярилась:

— Ты что, совсем сбрендил! Зачем ты тронул этих иродов из ордена? Ладно, напали. Подрались. Хорошо, может такое быть, их командир идиот. Но зачем устроил им бойню в собственном замке? Ты же понимаешь, что ни я, ни Карлос, ни сам господь бог теперь тебя не защитит! Ты идиот! — орала она. — Глупый идиот! Невесть что возомнивший о себе инфантильный жлоб! Считающий себя бессмертным придурок! Больной на всю голову ублюдок без чувства самосохранения! Да ты…

Как действовать в таких ситуациях у нас описывается почти в каждом фильме и почти в каждой книге. Я так и поступил — подошёл к ней, и, обеими руками прижав к себе, смачно поцеловал.

Град ударов и визг стали ответом — не только не успокоил, но наоборот, обострил:

— Вон! Пошёл вон, придурок! Извращенец! Возомнивший о себе идиот!

— А я, дура, и впрямь считала тебя умным! — уже тише продолжила она, расправив платье, когда я отошёл и присел на свободный стул. — Как же, носитель недоступных нам знаний! Человек, знающий не просто, что БЫЛО, но умеющий делать из событий выводы! То, что ты рассказывал в Аквилее, про те войны… Ремёсла, что открыл у себя в замке, помогая своим кузнецам, и ни слова про то, что они сами обо всём догадались! Нигде не догадались, только у тебя!.. Я считала, ты сильный, ты сможешь противостоять миру, а ты… Трепло! — снова сорвалась на крик. — Не имеющий представления о том, куда лезешь, инфантильный болван! Зачем, ну зачем ты это всё устраиваешь?

Пауза, и с новой энергией, и, слава богу, конкретикой:

— Какого дракона ты не снял осаду с Феррейроса?! Тебе же ясно дали понять, это войско — твоё! Дано тебе, чтобы ты, гад немощный, отразил нападение Степи в этом году! Три сотни отборных латников! За которых уже заплачено из чужого кармана! Только за снятие осады, и ничего более, тебя даже крестьян угнанных не заставляли возвращать!

Какого ты напал на орденцев?! Ты совсем страх потерял? Это ЦЕРКОВЬ, Рома! Церковь, понимаешь? Она могущественнее всех в подлунном мире, и могущественна на армией и рыцарями, а своим коварством! Даже дядя старался не ссориться с церковниками; мы разрабатывали некоторые дела, с ними связанные, но это была лёгкая игра, без серьёзных поступков и последствий. Дядя Карлос, Рома! А он был крутым королём, не то, что эта тряпка, что на троне сейчас! А ты? Куда ты лезешь?

Ещё и замок этот, что собрались захватывать… — Снова запыхтела, но, видно, выговорилась, напор спал. — Да и вообще, конфликт с Картагеной. С могущественным городом королевства, одним из богатейших. Зачем тебе всё это? Ты и правда идиот?

Сложила руки на груди и отошла от меня в дальний угол.

Я встал и снова попробовал подойти и обнять, но наткнулся на жёсткое сопротивление — приставаний сегодня точно не будет. По девушке сразу видно, «я дуюсь и ты должен поуламывать» у неё или «нет, Роман, я на самом деле в ярости». И у Катрин было второе.

— Я искала в тебе опору, — хмыкнула она, когда я, плюнув на всё, направился к двери. — Я ведь замуж за тебя собралась. На самом деле, вопреки воле дяди и Карлоса. Считала, ты сможешь защитить. А ты… Ребёнок! Инфантильный самоубийца, который не наигрался в мужские штучки! — Бросила злобный ехидный взгляд. — Только одни мужчины играются мечами и стрельбой на скаку, называют свой инфантилизм доблестью, а ты играешься целенаправленным встреванием во все возможные проблемы. Я думала ты лучше них и знаешь цену этой «доблести». Боже, как я ошиблась! — Картинный вздох. — Извини, Рома, но я не вижу тебя рядом с собой.

Вот тут я не вытерпел, подошёл к ней, развернул… И засадил мощную оплеуху. Бил не в силу, но размах взял широкий — антураж обалденный.

— Ой!.. — Не ожидавшая такого высочество схватилась за горящую щёку и уставилась на меня, будто я оживший прямо в музее динозавр. — Ро…Ма…? Рикардо…?

— Ты, сучка! — Меня вело, я делал усилие, чтобы не полыхнуть, но, кажется, в паре моментов небольшое пламя в стороны таки вырывалось. — Ты — сучка! — медленно произносил я, ибо достала. — Охренела в конец! Думаешь я не понимаю, почему ты со мной?

— Ой-х-х-х…

Схватил её за горло и прижал спиной к стене. Сильно не давил, дышать давал, просто обозначил активную жизненную позицию.

— Думаешь я не понимаю цель твоей игры и твоих свистоплясок? Да на трон сесть ты хочешь! Вместо идиота братца! С моей помощью! Так?

Хлоп-хлоп глазами. Отлично, подтверждения не требуется.

— Как же! Попаданец! Знающий недоступные местным вещи! Собственное войско собирает! Хрен знает, как войско поведёт себя, но а вдруг? Сейчас в него ведь никто не верит, и в меня не верит… Но когда мы себя покажем и в войско поверят, в Пуэбло выстроится очередь из союзников. Тогда поздно будет. А ты, самая умная, встав рядом сейчас, ничего не потеряешь. Обещать не значит жениться, и ты всё равно не выйдешь замуж, пока не покажу силу, так? И если не покажу — так же спокойно, без напряжения, ретируешься прочь, повесив на себя ореол влюбленной обманутой дурочки и разбитого сердца. И позволишь упырям меня схарчить — сам виноват. Всё верно говорю, твоя светлость?