— А с переводом споёшь? — горели глаза одного из первых подошедших.

— В переводе на стихи не бьётся, — развёл я руками. — Рифмы нет.

— А если, сеньор граф, как есть? Без рифмы? — воин со шрамами.

— Так тогда не попаду под музыку.

— А и что? — пронзительный взгляд весёлых глаз.

А почему бы, собственно, и нет? Хотят — зачитаю им речитативом, как рэп.

Перебор. Вступление. Струны мягкие, очень мягкие! И гриф настроил — баре берётся существенно лучше. В плане механической настройки местные предметы искусства гораздо более… Настраиваемые. Что логично учитывая, что это — ручная работа, и стоит как самолёт. А вот и текст. Мысленно перевёл первую строку и под музыку просто произнёс её на местном иберийском. Продолжил вторую, третью, и далее постепенно, где надо, повышая и понижая голос, как будто и правда пою, пусть и не в рифму:

Туман, туман, седая пелена.

Далеко-далеко за туманами — война.

Идут бои без нас, но за нами нет вины -

Мы к земле прикованы туманом,

Воздушные рабочие войны…

(z) Песня из к/ф «Хроника пикирующего бомбардировщика», но Рома знает её по каверу Егора Летова и группы «Гражданская оборона»

Когда допел первый куплет, остановился, ожидая реакцию — зайдёт или нет. И после быстрой оценки услышанного, был встречен вопросом:

— А это о чём эта песня?

Что им на это ответить? Нельзя впихнуть в лекцию у костра перед сном знания по истории нескольких эпох. Знания технологий, тактики, технического прогресса, а главное, невозможно пояснить, что такое фашизм, национал-социализм, и почему люди с таким остервенением в ту войну воевали, отдавая всех себя. Хорошее тут время, местным до этих далей слава богу ещё много столетий… Надеюсь. И я попытался быть честным, не вдаваясь в сложные подробности:

— Про пилотов, которые управляют большими боевыми стальными летающими птицами.

Переглядывание. Перманентное охренение на всех лицах, кто слушает. Новый вопрос:

— А такие бывают?

— Здесь, — показал рукой вдаль, — нет. Но где-то там, — вздох, — они есть.

— Что, взаправду? — А это первый подсевший, с ещё более горящими глазами.

— А смысл мне врать? ТАМ — есть, да.

— А у нас такие можно сделать? — А это опытный воин из задних рядов, и не из моих.

— Нет. — Уверенно покачал головой. — Сейчас — нет. Я знаю принцип, который заложен в полёт, и это не махание руками-крыльями, как в мифе про Дедала и Икара. Но сделать такое нельзя. И ещё несколько столетий будет нельзя. Но потом — всё может быть.

Последовали комментарии разной степени эмоциональности о том, что присутствующие бы с удовольствием посмотрели на таких птиц, а то и полетали бы в качестве пилотов. Не знаю, что парни представляли в этот момент в голове, какие картины представали перед ними мысленно, но я бы на их месте реальный самолёт представил в последнюю очередь.

— Граф, а давай ещё раз сначала? — снова попросил опытный воин.

Настроение было — хоть вешайся, а потому выполнил просьбу. Снова первый куплет, и продолжение:

Туман, туман — на прошлом, на былом.

Далеко-далеко за туманами — наш дом.

А в землянке фронтовой нам про детство снятся сны —

Видно, все мы рано повзрослели,

Воздушные рабочие войны.

Туман, туман окутал землю вновь.

Далеко-далеко за туманами — любовь.

Долго нас невестам ждать с чужедальней стороны.

Мы не все вернёмся из полёта,

Воздушные рабочие войны…

— Да-а-а-а… — потянул сидящий рядом боец из войска новых баронов. — Неправильно как-то всё.

— Что, неправильно-то? — фыркнул на него сосед из сотни Ковильяны — помню его по Магдалене.

— Война. Это… Сшибка. Это эмоции. Драйв. — Слово «драйв» подсказала память попаданца, в местном был аналог, связанный с активными танцами — горячие южные латинские ребята, как и у нас, обожают нечто вроде фламенко и пасодобля. — А тут не война, а смертная тоска. Так не бывает. Грустить надо после боя, когда ребят хоронишь. Но не до.

— Почему не бывает? Бывает! — парировал воин из людей Мериды, один из его десятников. — Дык, понятно, на войне убить до смерти могут. И бои они, брат, разные. Есть такие, куда идёшь и знаешь, что, скорее всего, голову сложишь. Чего радоваться-то?

— Убить-то могут, — не сдавался баронский. — Война это грязь, кишки — да. Но ты скачешь, бьёшь врага, берёшь добычу. А убьют — так и убьют. Потому, как после боя ты берёшь своё, грабишь, строишь планы, что сделаешь с призом — пропьёшь, спустишь на шлюх, или отложишь на старость. Где на войне тоска?

Повисла тишина.

— Рабочие войны, — потянул воин Ковильяны. — Война у графа — работа. Вона в чём смысл, темнота! Скучная, унылая, опасная работа. Граф, обскажи, верно али нет? И это… Отдельные слова все поняли, но ты по-нашенски обскажи, о чём же эта песня? И чего такая унылая-то? Военные песни они задорными должны быть!

— Я ж сказал, о всадниках железных птиц, — пояснил я, поражаясь способностью местных к анализу. Они отнюдь не безнадёжны, по крайней мере, копают достаточно глубоко с двух-трёх услышанных слов. Может получится хоть что-то пояснить, не вдаваясь в глубокие материи?

— Рядом с ними, на земле, сражаются их коллеги из пехоты. Умирают. А они не могут им помочь — в тумане не полетаешь, только разобьёшься бестолку. Сколько хороших парней умрёт из-за того, что они на земле?

А война, парни, это не то, что вы думаете. Это тотальное истребление всего и вся. Это тотальная мобилизация всех, кто хоть как-то способен носить оружие, чтобы отразить удар такого же противника, вооружившего всех, кто способен его носить, из своих людей. И вчерашние обычные городские и сельские дети, отнюдь не потомственные воины, взрослеют на войне, видя смерть, смерь и ещё раз смерть. Но не жалеют об этом. Жалеют лишь, что из-за погоды не могут помочь своим.

— Тотальная мобилизация… Что ты и сделал, как только почувствовал, что вошёл в силу и стал графом? Как только перенял дела? — в лоб спросил десятник Мериды.

Далее мы обсуждали войну «нового типа». Войну «будущего». Где не берутся пленные, где зачищаются территории, уничтожается «мирняк». Где командир перед атакой врага кричит оставшимся в живых бойцам:

— Последняя граната для себя!

Ибо плен хуже смерти.

Ночь давно перевалила за середину, а мы всё обсуждали и обсуждали, скатившись до тактики использования железных птиц — бойцов интересовала их грузоподъёмности, спрашивали описания, как птицы кидают на врага вниз большие камни, и отдельно — как сражаются с вражескими птицами. У них в воображении выходили эдакие наездники на драконах, и, наверное, не стоит разубеждать.

— Получается, ты, граф, хочешь и у нас такую войну? — А это воин Ковильяны, сделав обратные выводы из моих слов. — Хочешь, чтобы и у нас было также, как ТАМ? Чтобы и мы оскотинились и потеряли последнее благородство?

Повисла пауза, все после этого вопроса одновременно замерли. Ибо, получается, действительно так. Я принёс им то, что тут знали, но оно не было принято массово, ибо «зашквар». И как вести себя в этой ситуации, ибо я и правда хотел сделать именно это — открыть ящик Пандоры. Забыв спросить у местных о последствиях, понравится ли им.

…Впрочем, а какого чёрта я должен оправдываться? У них — зона комфорта, которую сеньоры всячески боятся нарушить. Виконт Атараиско, понимая, что настал трындец, даже под страхом гибели семьи и провинции не желал отказываться от феодальных прав. И бароны возмущаются по тому же. Может только так и надо, ящиками Пандоры по ним, чтобы в чувство пришли? Ибо никакие перемены никогда не происходят без крови — всегда находятся те, кто до последнего защищает старое, к которому так привыкли, не понимая, что «как раньше» больше не будет.

— Да, я хочу сделать нашу войну такой же! Суровой и беспощадной! — твёрдо произнёс я, сверкнув для верности глазами. — Ибо не мир я вам несу, но меч!