Стас не слышал его. Стас уже ничего не слышал. Волков одним за другим разглядывал фотографии, где Анечка, его Анечка, светлая чистая девочка, целуется с каким-то молодым парнем, примерно ее возраста. Потом снимает платье, нижнее белье, а дальше фотосъемка становится все более откровенней. Нет, не может быть… Только не она…
— Сурен, она везде с охраной ходит! Каждый ее шаг проверяется! Я всех ребят допросил. Серега мне в лицо даже заржал. Он подумал, что я обкурился или ширнулся! — убеждал его растерянный Карен. — Я не верю! НЕ ВЕРЮ! Дай мне время! Ее подставили!
— Как-то же она встретилась с дедами. Значит, не каждый шаг ее проверяется, — могильным голосом сказал Волков и отбросил от себя проклятые фотографии. Его словно на секунду парализовало. Он не мог сдвинуться с места. Не знал, что делать. Волков застыл и не мог сделать вдох.
— Сурен… послушай…
Стас ничего не хотел слушать. Он хотел никогда не видеть эти фото, никогда ничего не знать, никогда не испытывать подобной боли. Опять. Снова. Каждый раз. Повторяя одно и то же, словно находясь в адском замкнутом круге, из которого ему, видимо, никогда не выбраться. Волков резко подошел к столу и смел одним махом все, что там было. Потом перевернул стол, подошел к шкафу, одним движением опрокинул и его. Отдаленно он услышал злобный болезненный рык, словно раненное побитое животное взмолилось о пощаде. Как она могла?! Как она, самая нежная, самая правильная, самая чистая, самая добрая…. КАК ОНА МОГЛА?!
— Сурен, ни шагу больше!
Волков оттолкнул Карена с такой силой, что он упал на пол, ударился и, кажется, потерял сознание. Затем стал пробиваться сквозь собственную охрану, нанося им тяжелые многочисленные удары. Наверное, кого-то из них он сегодня искалечил. Парни старались его утихомирить. Но разве можно успокоить жестокого хищника, которому только что нанесли смертельную рану, которая уже никогда не заживет?!
Одним махом выломал дверь в спальне. Усмехнулся, глядя на нее в кристально белом платье. Цвет невинности, чистоты, искренности. То, что он так отчаянно искал в этой девочке, но так жестоко в ней ошибся.
— Что тебе, сука, не хватало?! — болезненно зашипел. — Я же с тебя пылинки сдувал… Я же тебе на пьедестал поставил и дышать боялся… Как ты могла? КАК?! — взревел он, схватил стул и швырнул его в стену.
— Стас, выслушай меня, — взмолилась Аня. Ее глаза были испуганы и полны слез. Единственная из всех, кого он смог полюбить больше своей жалкой никчемной жизни… единственная, без которой он не хотел просыпаться по утрам… единственная, кто заставила его снова поверить в чувство, не приносящее ничего кроме адской боли. — Я отдала им документы, потому что…
— Да мне плевать на чертов завод! Я воевал за него ради тебя, дрянь! Я бы простил тебя, если бы ты меня продала за бабки. Но измена, Аня?! — рявкнул он, продолжая крушить комнату.
— Стас…
— Убирайся из моего дома. Видеть тебя не хочу!
— То есть ты даже не выслушаешь меня?! Не дашь объяснить?! — из красивых фиалковых глаз полились лживые слезы, сочные алые губы задрожали, как у невинной маленькой девочки, которую обидели. Хорошая актриса. Лучшая, которую он видел!
— Я сказал… пошла вон! Собирай свои вещи и убирайся, пока не поздно… Иначе я за себя не ручаюсь!
— Я не уйду, пока ты не выслушаешь меня! — упрямо выкрикнула капризная принцесса, чуть ли не топая ножкой. — На этих фотографиях не Я! Как ты мог поверить, что я пошла на такую гнусность?!
Глядя в его бешенные, наполненные яростной злобой глаза, видимо, принцесса решилась на отчаянный шаг. Он смело приблизилась к нему и, зарыдав, рухнула на колени.
— Стас, умоляю тебя, поверь мне! На этих фотографиях не я! Я не знаю, что это за человек, я его никогда в жизни не видела, а тем более я не изменяла тебе! Ты должен мне верить! Стас, я ведь жена твоя! Я люблю тебя!
Зря она это сказала… Раненый зверь, столько времени находящийся взаперти, победно взревел, когтями, зубами разгрыз стальные цепи, вырываясь наружу. Дикое животное кровожадно принюхивалась к своей следующей жертве. Господи, какая же она хрупкая! Если сейчас он посильнее схватит ее за шею, может сломать одним движением ладони. Он замахнулся и ждал, что его человеческая сущность вновь погрузится в непроглядную спасительную тьму. Это потом, позже, он подохнет от осознания, что натворил собственными руками. А сейчас выплеснет свою карательную ярость наружу и избавится от гниющей раны в груди. Но что-то пошло не так… Сквозь сгущающуюся мглу услышал ее болезненные, разрывающие в клочья сердце, горькие рыдания:
— Только не останавливайся. Бей наверняка. Все равно жизни уже не будет…
Ее нежный сладкий голос, наполненный страданием, словно яркий луч солнца вмиг рассеял всепоглощающий кромешный мрак. Его рука безвольно упала, так и не нанеся ни единого удара. А чудовище, столько лет живущее в нем, вместо жестокого нападения тихо заскулило в унисон с этой девочкой…
Волков потерянно отшатнулся. Обхватил голову двумя руками, из его глаз полились не мужественные жалкие слезы.
— Бей, Стас! — с горечью кричала она, придвигаясь к нему на коленях. — Чего же ты ждешь?! Я же ничем ни лучше других женщин в твоей жизни! Я для тебя такая же как все! Их ты не пощадил! Ты никогда мне не верил, а значит, никогда не любил! Бей, Стас! БЕЙ!
Волков в ужасе отскочил от нее, забился в угол комнаты, упал на пол и сквозь зубы прошептал:
— Пошла вон! Убирайся, Аня. Уходи-и-и-и… Пожалуйста-а-а… УБИРАЙСЯ!
Ее прекрасное лицо исказила презрительная гримаса. Ледяной высокомерный взгляд полоснул по нему. Аня медленно встала с колен. С невероятным чувством гордости и собственного достоинства расправила плечи, вздернула подбородок и выплюнула ему в лицо:
— Трус… Я никогда тебя не прощу. Знай… НИКОГДА! — она медленно развернулась и на подкошенных ногах вышла из супружеской спальни, тихо закрыв за собой дверь.
Продолжая глотать горючие слезы, Стас прикрыл глаза и стал биться головой об стену. Точно так же. Как в детстве… как тогда, когда был беспомощным, никому не нужным, нелюбимым ребенком… Единственное, чего он невероятно желал в этот момент: чтобы Минаев, Алиев, Феликс, Шах, Акулов, все криминальные авторитеты города, вся эта сборная шайка, которая называет себя “Дедами”, все те, кого до ужаса боятся и ненавидят, его враги, самые стойкие и сильные в области, объединились и застрелили его. Один выстрел и его адские мучения закончатся навсегда. Потому жить Стасу стало незачем… У него вновь украли веру, что он может быть любим…
Волков отгородился в своем кабинете от всего мира. Он ни черта не ел, практически не спал, перестал ходить на работу, хотя когда-то только зарывшись в дела своей корпорации мог пережить многочисленные удары непонятной ему, жестокой судьбы. А сейчас у него не осталось ни малейших сил. Он перестал видеть смысл. Зачем? Ради чего? Ради кого стараться?!
Наверное, застрелился бы, но Карен отобрал у него именной пистолет, подаренный каким-то высокопоставленным министром. Так же друг вычистил его дом от ножей, бритв и других острых предметов, еще веревок и всего, что могло бы их заменить. Он даже ремень у Стаса забрал, в страхе, что тот повесится. А Волков… единственное, что он сделал после ухода Ани — занавесил окна. Потому что даже яркий свет напоминал о ней… о той, которая тоже его предала…
Стас не мог понять одну единственную вещь: за что? За какие такие грехи столько предательства в его жизни? За то, что он убил своего отца? Это поэтому какие-то силы наверху из года в год наказывают его? Чем он это заслужил? «Ты — монстр, омерзительное чудовище! Сволочная гадкая твоя натура! А твоя душа прогнила. Тебя уже не спасти. Лучше бы умер, а не он! Почему не сдох ты?!» — орала ему мать перед тем, как ее госпитализировали с диагнозом острый психоз и шизофрения. Наверное, она была права. Зачем он живет? Кому он нужен?! Может, стоило бы нанять киллера, если сам не справился, чтобы застрелили. Но у него появилось стойкое ощущение, что сука-судьба решила подольше оставить его в живых, чтобы поизощренней помучить. Волков стал пить по-черному, пытаясь заглушить адскую боль, очаг которой начинался в районе груди, а растекался холодной лавой по всему телу. Он напивался до беспамятства, стараясь не думать о ней, не чувствовать, а главное, не послать все к чертям собачьим и не приползти к ней на коленях, умоляя вернуться к нему. Пускай не любит, плевать на то, что сделала, пусть врет, дрянь малолетняя, только еще бы хоть раз ощутить жар ее сладких губ, услышать лживое признание и вновь обманываться, как обманывался все чертовы шесть лет их совместной жизни.
