Очень понимающий: всегда реагирует на слова и на обстановку вокруг

Если его хвалить за что-то, то сразу идет ластиться

А если ругать – то он как обиженный ребенок забивается в угол

Однако быстро «расцветает» стоит его только пару раз погладить

Отдаем Ушастика, так как разъезжаемся и не можем его взять с собой

Кот будет отличным подарком

Пациент Марк, кот, 5–6 лет, шотландский вислоухий

Владелец (Ф. И. О.) зачеркнуто, приют (название)

Диагноз перелом челюсти, отрыв хвоста

Нашли ночью возле улицы Октябрьская

Передвигался на передних лапах

Мочевой пузырь чувствует, отток мочи не нарушен

Пытается опираться на лапы

Признаки истощения

Перелом челюсти по симфизу

Отрыв хвоста, задние лапы не чувствует

Пытается опираться на лапы

Предположительно поврежден спинной мозг

Перелом челюсти, отрыв хвоста

Департамент налоговой политики

Рассмотрев обращение

Благодарит за внимание

Одновременно сообщает

Что в соответствии с подп. 2 п. 2 ст. 149 главы 21

Освобождается от налогообложения

Стоимость реализации медицинских услуг

За исключением косметических, ветеринарных и санитарно-эпидемиологических услуг

Кроме того

Считаем необходимым отметить

Что

Как следует из обращения

Статья 16 ФЗ от 27.12.2018 г. № 498-ФЗ (ред. от 11.06.2021 г.) «Об ответственном обращении с животными и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

Приюты для животных создаются в целях осуществления деятельности по содержанию животных, в том числе животных без владельцев, животных, от права собственности на которых владельцы отказались

Животных без владельцев

От права собственности на которых владельцы отказались

Собственности на которых владельцы отказались

Владельцы отказались

Отказались

Отказались

Без владельцев

Пока жители Земли сжигают ископаемые топлива, которые, выделяясь в углекислый газ, раскаляют планету, будущее становится все более непредсказуемым. Вместе с поднятием уровня океана изменяется все: пространство, где мы живем, одежда, которую мы носим, еда, которую потребляем. И если изменяется мир, изменится и то, как мы его описываем, каким мы его сами себе представляем и изображаем.

Можно ли, если не предвосхитив эту трансформацию, то хотя бы ее обогнав в воображении, начать описывать этот изменившийся мир? Может ли письмо будущего изменить настоящее, тем самым предотвратив наступление неизбежной катастрофы?

И каким тогда должно быть это письмо?

История европейской мысли и литературы слишком долго относилась к природе, к окружающему миру как к фону, на котором под стерильным светом софитов происходит появление человеческой субъективности. Классическая литература смотрела на природу сквозь идиллическую линзу пасторали и видела в ней декорацию безыскусной жизни пастушек и козопасов, противопоставленную городской среде с ее обездушенностью и суматошностью. Противопоставление было не только пространственным, но и временны́м: пастушеская идиллия принадлежала прошлому, разлагающий и развращающий город – настоящему. Таким образом, природа отрицалась дважды и существовала только в воображении человека как пристанище для уставшей мысли. Христианская теология привнесла еще и телеологическую аксиому, согласно которой у природы нет иной причины для существования, кроме как служение человеку. Просвещение сделало природу прозрачной и голой: она могла существовать только как объект исследования человеческого разума, рожденного умопостигать и объяснять явления природы, которые неизбежно будут ему подчинены. Романтиков гораздо больше интересовало собственное отражение в силах природы, чем природа сама по себе и ради самой себя. Индустриальная революция окончательно исказила и мистифицировала социальную и экологическую историю, в то же время образовав подкрепленный традицией локус для чувства утраты и отчуждения от природы.

Сегодня, когда мы говорим об окружающей среде, речь идет о капиталистической экономике, растущем планетном населении, обезлесении в тропиках, обнищании, неоколониализме, об уровне метана в сибирской тундре, о скорости, с которой деградируют почвы в Африке, о патриархальных и антропоцентрических фантазиях о контроле и суверенитете.

Но экологический кризис – это еще и кризис воображения. Нам остро нужны новые способы воображения и понимания природы и ее отношений с человеком. Литература и искусство могут быть в авангарде такой новой мысли.

Новая литература будет говорить о новых нечеловеческих субъектностях. Но каким будет голос этой литературы? Как вообще можно говорить о нечеловеческих субъектностях?

И такой ли уж новый этот вопрос?

На протяжении истории европейской культуры и мысли некоторые группы живых существ, концепты и идеи оказывались по ту сторону человеческого – Другими по отношению к европейцу, который являлся человеком в настоящем смысле слова. Другой оказывался монстром, чужаком, дикарем; важной его чертой являлось то, что он угрожает цивилизованному обществу, его ценностям или самой стабильности рационального человеческого разума. В структуре западной мысли Другому отводится место за пределами того, что считается «нормальным» и «цивилизованным». Но именно в этот основополагающий момент вытеснения Другого за границы субъектности и конституируется суверенитет «Я».

Практика исключения нелюдей, тех, кто получает статус нелюдей, – неотъемлемая часть истории европейской субъектности. Сегодня нам кажется, что граница между человеческим и нечеловеческим, например между человеком и животным, между видами, ясна и однозначна, но история показывает, что эта граница всегда была размытой, что колониализм, расизм, массовое уничтожение людей основаны на постоянном смещении этой границы. Ведь в разные эпохи Другими, нелюдьми, оказывались (и продолжают оказываться) и те, кого маркировали «безумными», и чернокожие, и гомосексуалы, и женщины.

Западная субъектность, зацементировавшись в эпоху Просвещения, оказалась следствием практики исключения, которая базируется на иерархии бинарных оппозиций. Разум противопоставляется чувствам, культура – природе, человек – животному, мужчина – женщине. Первый член этих дихотомий всегда обладает большей ценностью и весом. Получается, что по одну сторону оказывается мужской человеческий разум, утверждающий экспансию культуры и цивилизации, а по другую – все женское, чувственное, животное, дикое, необузданное.

Как следствие, такие явления, как империализм, антропоцентризм, патриархат и колониализм, оказываются связанными между собой практиками исключения Другого и утверждения господства европейской субъектности. Сегодня, решив дать голос нечеловеческой субъектности, нам нужно оставаться настороже, чтобы не воспроизвести при этом старый дискурс доминирования.

Итак, вопрос о том, как говорить о нечеловеческой субъектности, остается центральным для новой литературы.

Как дать говорить Другому, не подавляя его, не иерархиезируя наши с ним отношения, не редуцируя его к одномерному типажу, отдавая отчет тому, что мы либо причиняли, либо продолжаем причинять ему вред (в том числе с помощью письма)? Это вопросы этики и морали.

Как правило, европейская философия старалась базировать этику на твердых принципах разума и рациональности. Именно через беспристрастный, нейтральный и логический анализ можно понять, как мы должны действовать и оценивать свои действия. Чтобы конструировать ценности и нормы, нужно оторваться от живой реальности, смотреть на нее немного издалека и – руководствоваться правилами логики. В основе этого этоса лежат многие классические фигуры европейской философии.