— А вы наверняка мните себя прекрасным критиком, который упивается своей собственной значимостью, когда смотрит на вот эту ерунду. И да, я знаю, кто такой Лью Эйрс, в «Празднике» он был неподражаем.

Роберт кивает в сторону книги и ждет, когда она рассердится, но в сумерках замечает только смутную улыбку.

— Отлично. — она отталкивается на спинку стула. — Мы разворошили наш клубок страхов и тревог, теперь остается только напиться.

— Я не хотел показаться грубым, — говорит он после паузы; он же все-таки джентльмен. — Извините.

— Да бросьте, вы же меня совсем не знаете. Это нормальная реакция.

— Как вас зовут?

Он понимает, что пересекает запретную границу. Бар уже давно стал для него особым местом; тут все расплывчато, безвременно, у всего перевернутое значение и понимание, тем более, у знакомств. Но ему необходимо знать ее настоящее имя. Хоть что-то настоящее в его жизни.

— Миртл.

— Я имею в виду настоящее имя.

— А вы проницательны, — она снова пристально смотрит на него. — Скажите, — она вдруг резко выпрямляется. — Вы ведь могли узнать имя у моего дяди?

— Мог, — кивает он, понимая, куда она клонит.

— Но не узнали.

Он мотает головой и не сдерживает улыбки. Воистину, бар посередине города, запрятанный в самую дыру, может быть особенным местом. Разве случилась такая бы встреча в выхолощенном «Тедсе»?

— Мое имя для этого места, — она делает рукой круг в воздухе. — Самое подходящее, потому что только в этом месте я и существую.

— Откуда такая мрачность в такие молодые годы? — он смотрит на бурбон и впервые не хочет опустошить бутылку.

— На самом деле мне пятьдесят три, просто это, — она тыкает пальцем в щеку. — Результат хорошей пластики.

Роберт давится кофе и искренне хохочет на весь зал бара. Она смотрит на него не с удивлением, но с удовлетворением, как все люди, кто не боится показать радость от того, что их шутка пришлась по вкусу. Как все просто. Дверь открывается, и в голосах он слышит знакомый голос. Мэри. Он давно ее не видел и не слышал; Роберт готовится к тому, что бывшее чувство всколыхнется, но чувствует только слабую горечь, когда замечает, как ее муж обнимает ее.

— Ваша жена? — спрашивает она, рассматривая Мэри.

— Любовница.

Она тихо присвистывает и наливает ромашки в стакан.

— Интересно. Мне казалось, в вашем возрасте встречаются с кем-то младше себя лет на двадцать.

— А сколько мне по-вашему?

Она морщится, старательно разглядывая его лицо, уголок ее губ дергается, и Роберт смотрит на то, как в ее глазах загорается улыбка, но лицо неподвижно. Она может быть красивой, если сама этого захочет, внезапно думает он.

— Лет сорок. — невозмутимо говорит она. Он снова улыбается. — Потому что здесь темно.

На этот раз они смеются почти вместе; она усмехается, когда он хохочет и снова искренне. А потом к нему вдруг подходит Мэри. Она ничего не говорит, просто смотрит на него, потом на нее, и ему вдруг не хочется, чтобы его знакомая услышала что-то нехорошее в свой адрес. Но та все так же прямо сидит на стуле и, не смущаясь, рассматривает Мэри. Один день назад Роберт бы даже не взглянул бы на свою знакомую, сразу бы выскочил за дверь вместе с Мэри. Но в какой-то момент Роберт вдруг перестает быть лабрадором и становится человеком.

— Здравствуй, дорогой.

— Здравствуй. — он салютует ей чашкой кофе и вдруг наливает ромашку прямо в эспрессо.

— Как дела? — Мэри старается вести неформальную беседу, но получается не очень.

— Неплохо.

— А с твоей спутницей я незнакома.

Роберт поворачивается к ней, но она все так же рассматривает Мэри и чему-то тихо удивляется.

— Я не его спутница. — отрезает она.

— Это ведь Грейс? — небрежно называет Мэри имя одной его знакомой; Роберту это не нравится.

— Может быть и Грейс, — она опережает его и смахивает со стола книгу. — Здесь все могут называться любыми именами. Меня, например, зовут Хэйзел.

Она протягивает руку для пожатия и смело смотрит на Мэри, но та не оценивает вежливого жеста и только выдавливает из себя улыбку. Роберт думает, что у его знакомой удивительная способность придумывать себе имена. Из кухни выходит Френк, уже без фартука, сегодня не его смена, и Роберт понимает, что она сейчас уйдет. Отчего-то ему не хочется ее отпускать.

— А, Мэри, — радушно тянет он. — Рад тебя видеть. А это, кстати, моя племянница…

Он знает, что она его прервет. Так и выходит.

— Извините, нам пора.

Дверь за ними захлопывается, и Роберт старается уловить запах ромашки с лимоном. Мэри смотрит на него, но он не хочет посмотреть в ответ.

— Она не слишком молода для тебя?

— В моем возрасте только с такими и встречаются. — говорит он забавный аргумент и встает со стула.

— Сам так решил?

— Нет, она сказала.

Не дожидаясь ответа, Роберт берет несколько книг с аляпистой обложкой и забирает термос с ромашковым чаем. Ему вовсе не нужно оставаться здесь дольше Мэри, чтобы отвоевать этот бар, он и так его.

***

Она пропадает. Сначала она не появляется во вторник. Потом в среду. В четверг и пятницу он не заезжает в бар, старательно представляя встречу в субботу. Но и в воскресенье ее тоже нет на привычном месте. Нет черной кофты, нет синей кофты, даже серой тени нигде нет.

Сначала Роберт говорит, что все это пустяки. Обычная встреча в баре, случившаяся четыре раза. Обычные разговоры без имен и фамилий. Он не знает о своей знакомой почти что ничего, но, оказывается, что о Мэри он знает еще меньше. Роберт выкатывает машину и едет на залив. В летний закат волны становятся красными, а скалы отливают опаловым, только небо и песок уходят в белизну. Роберт слушает крики чаек и пытается не думать, что случилось с племянницей Френка.

Он может встать, завести машину и спросить, как ее зовут, в каком городе она живет, и что с ней происходит, если она часами просиживает в баре за ромашковым чаем. Но он ничего из этого не делает, а продолжает сидеть на заливе и смотреть на острые скалы. Ее глаза напоминают цвет воды, когда солнце уже село, и волны колышатся недалеко от закатной дорожки. Она вполне может быть красивой, думает он, и вспоминает с поразительной отчетливостью, как она выглядит. Черные волосы, немного вьющиеся у самой шеи, серые глаза, очень светлые, светлая кожа и постоянная привычка поправлять кольцо на пальце. Он улыбается и почти срывается с места, желая расспросить Френка, кто она такая. Останавливается на полпути, когда понимает, что так она не появится вообще никогда.

Роберт не влюблен. Глупо быть влюбленным в девушку, вдвое младше себя. Роберт не влюблен, потому что уже был на этом месте и не желает снова оказаться в дураках. Ему просто хочется поговорить с ней, послушать, как стакан с ромашкой скребет столешницу, посмотреть на то, как черные волосы глянцевито мерцают под сломанной лампочкой. Роберт хочет увидеть ее еще только один раз, только хотя бы знать — по кому он так сильно скучает. Скука. Значит, он и правда непроходимый идиот.

Он срывается с места и заводит машину тогда, когда солнце совсем пропадает, и лиловые сумерки опускаются на хрустящий песок. Он медленно едет по шоссе, смотря на то, как Дублин неспеша загорается вывесками и глазами туристов. Он почти что хочет зайти в бар «Макклахен», но раздумывает и сворачивает в глухой переулок, где тускло мерцает вывеска заведения Френка. Роберт проходит по сырому асфальту и едва удерживает себя от восклика, когда замечает знакомую фигуру в мешковатом свитере. Она стоит у окна и смотрит на то, как автомат весело блестит своими фонариками. Роберт останавливается около нее и смотрит на то, как блики играют на черных волосах. Она долго молчит, а потом вдруг поворачивается и глядит на соседнюю витрину заброшенного дома.

— Мойра.

Он понимает, о чем она говорит. Красивое нордическое имя очень подходит и черным волосам и прозрачной серости ее глаз.

— Роберт.

Он не ждет улыбки. Не ждет кивка, но та вдруг усмехается, и в глазах появляется то выражение, которого он очень долго ждет. Пустоты больше нет, и Роберт вспоминает волны у залива. Раз они теперь знакомы и в этом мире, надо показать ей то место.