Книга переворачивается обложкой вверх, и пока она берет другую, он смотрит на размалеванную картинку — очередной роман из пятидесятых, где женщина в шелковом пеньюаре стоит с пистолетом в руке, защищаясь от очередного гангстера. Как можно читать такую муть, спрашивает он себя, но она невозмутимо надевает очки и открывает первую страницу. На секунду ему кажется, что она выругается. Но нет.

— А вас как зовут?

Он вспоминает последний ретро-фильм, который крутили в «Маджестике» и думает, что это неплохая шутка. Играть, так играть. Тем более, что эта игра не похожа на прошлую.

— Ореон.

Она сдвигает очки на переносицу и внимательно смотрит на него, пока Роберт безмятежно допивает остатки бурбона. Глаза у нее и правда могут быть водянистыми, но при должном освещении те оказываются серыми. Обычные серые глаза, ничего необычного; карие гораздо красивее.

— Неплохое имя. В особенности, для поклонников греческой трагедии. — он думает, что на этом шпилька упадет на пол, но она переворачивает страницу и усмехается. — В переложении О’Нила.

— Браво, — сегодняшний бурбон ложится уже не так уверенно, как вчерашний, и на место мудреца встает китайский болванчик. — Заброшенный бар, странный незнакомец и разговоры о литературе. Что может быть еще более прекрасно и банально?

Она пристально смотрит на него, и Роберт старается не думать о том, что за соседним столом вполне может сидеть Мэри. А потом он поворачивается и смотрит на своего собеседника. У Мэри взгляд всегда был милым, именно милым, она смотрела на него так, будто он был милой игрушкой, милым лабрадором, который вилял хвостом. Эта девушка смотрит на него так, словно он не пьян, словно он еще человек. Глаза ее совсем перестают быть водянистыми, но пустота все еще там. На секунду ему кажется, что что-то поменялось, но это только тень от фонаря. Она слезает со стула и снимает очки.

— Ну, бар сложно назвать заброшенным, дядя очень старается, что касается вас, то вы слишком хорошо думаете о себе, чтобы называться странным, да и разговор с натяжкой можно назвать литературным. Так что, всего хорошего.

Она уже подходит к двери, когда веселый дух подстегивает его, и он выкрикивает в полумрак:

— Надеюсь увидеть вас завтра в другой компании, та вам подходит гораздо лучше этого стула.

— Зря надеетесь, — ее голос не такой уж и угрюмый. — У меня нет привычки проводить время со своим бывшим.

Когда она хлопает дверью, автомат вздрагивает, и в сотый раз Роберт слышит знакомый мотив. На этот раз он его уже не раздражает.

***

Мэри звонит внезапно. Он едва успевает выскочить из ванной комнаты, когда телефон чуть не перестает трезвонить по всей квартире. Капли с мокрых волос неприятно скатываются по голой спине, и он первый раз не знает, что ответить на обычное приветствие.

— Здравствуй, дорогой.

Голос Мэри звучит очень мелодично, в отличие от остальных, он не хриплый и не простуженный. Роберт чувствует, как раздражение медленно начинает наполнять его. Он несколько раз предупреждал ее, говорил, что не станет спасать, когда ее муж найдет кого-то еще. Но, видимо, его голос потух, когда заговорил ее драгоценный.

— Здравствуй.

«Дорогая» слишком глупо будет звучать, поэтому Роберт ограничивается одним приветствием. Он так долго ждал этого звонка, он так хотел услышать ее, а когда наконец услышал, потерял дар речи. Не от счастья. От того, что сказать было нечего. Да Мэри ответ и не требуется. Она очень долго и пространно говорит о том, как наладились отношения с мужем, как они любят друг друга, и как она виновата перед ним. Роберт все слушает, кивает и ничуть не сомневается, что его уши становятся собачьими — он снова превращается в лабрадора.

— Ты ведь все понимаешь, дорогой.

— Разумеется.

Ему очень хочется крикнуть, что он все еще ждет ее, но пока он смотрит на ковер, с удивлением обнаруживает очень интересную находку. Чувство собственного достоинства. Оказывается, оно у него все еще есть. Роберт придумывает какую-то отмазку, стоит несколько минут посередине комнаты, а потом бросает полотенце и надевает рубашку. Осталось только вспомнить, где у него ключи от машины и понять, не разучился ли он водить за это время. Когда плохо, надо ехать к воде, вспоминает он слова мудрой бабушки и садится за руль. Первый раз за несколько месяцев

***

Его плутания снова оканчиваются около бара, однако на этот раз там слышна музыка, и в окне, около автомата мелькает чья-то тень. Учитывая, что автомат стоит непочиненным уже который месяц, это забавно. Значит, снова предстоит борьба за стул и пространные беседы об алкоголизме. Улыбка появляется раньше, чем он себя одергивает. Роберт бесшумно открывает дверь и видит пустой стул. Непонятное разочарование неприятно колет, и он говорит себе, что наконец посидит в одиночестве. Сдавленный звук, когда шарик не достигает своей цели слышится сбоку, и он снова видит ее.

Она играет в автомат, бесцельно стоит около светящейся витрины и нажимает на одну и ту же кнопку. Она не пытается выиграть, не старается изобразить отчаяние, когда шарик не достигает своей цели. Она просто нажимает на одну и ту же кнопку и ждет результата.

— Ваше место свободно.

Она кивает в сторону стойки, но он только мельком смотрит туда и поудобнее облокачивается на дверь. Желанное место потеряло такую значимость.

— Если будете нажимать только на одну кнопку, то вряд ли сможете выиграть.

— Я в курсе. — она отнимает руку только для того, чтобы снять очки и внезапно отдает их ему. — Будьте добры, сыграйте роль участливого джентльмена.

Он берет их в руку; очки серебряные, но не тонкие, напоминающие старые роговые тети Дороти. Обычно такие носят женщины постарше, а не… Он присматривается к ней и понимает, что не может сказать, сколько ей лет. Не бледное и не смуглое лицо, серые глаза, обычная линия губ — она вся обычная, кроме только имени. Миртл. Нет, ее могут звать как угодно, но только не Миртл.

— Если вы будете нажимать на разные кнопки, то вероятность победы умножится в разы.

— Если я буду нажимать только на одну кнопку, то вероятность выигрыша одной игрушки в один час будет составлять одну треть.

— Вы — математик?

А что, она вполне может быть математиком. Весь облик к этому располагает.

— Нет, — автомат звенит, и ей выпадает маленький брелок. — Но звучит красиво. Я — юрист.

— О, — он отдает ей очки. — И вам нравится ваша профессия?

— Терпеть ее не могу. — пожимает она плечами. — Хотела поступать на художника, но провалилась на вступительных.

— Жизнь бывает очень жестокой.

Она не надевает очки и прищуренно смотрит на него. Роберт не отводит взгляда; четвертая встреча слишком большое событие, чтобы быть смущенным или разыгрывать недовольство. Она, как и ожидается, намного моложе его, но вот если бы он видел только ее глаза, никогда бы не смог сказать, сколько ей лет.

— На то она и жизнь.

Она забирает приз, надевает очки, и иллюзия пропадает. Около стула останавливается, и Роберт видит, как она коротко усмехается. Однако места не уступает и берет очередной роман с отвратительной обложкой. Роберт хочет заказать бурбон, но передумывает и просит кофе покрепче.

— Как вы можете читать такую гадость?

Вопрос задается в пустоту, и каково его удивление, когда ему отвечают.

— Так же, как вы пьете эту дрянь.

Она машинально наливает отвар ромашки в стакан и дует на воду — кипятка Френк никогда не жалеет.

— Это другое.

— Ну разумеется.

А вот это было похоже почти на фырканье. Он хочет возразить, но она вдруг снимает очки и с непонятной горячностью начинает:

— Вы представляете себя, наверное, кем-то вроде Лью Эйрса, да? Удивительно умный и мудрый циник, который напивается каждый вечер из безысходности. Прекрасная картина самолюбования. Если вы, конечно, знаете, кто такой Лью Эйрс.

Его охватывает какой-то незнакомый запал, и он наклоняется ближе, пытаясь уловить насмешливый взгляд прежде, чем этот запал исчезнет.