— Отвезите меня, пожалуйста, домой, — тихо попросил Полянский, невидящим взглядом смотря в окно. Его тоска сегодня имела такую высокую концентрацию, что даже дурашливость Матвея не могла её ослабить.
— Что-то случилось?
— Нет. Просто настроения нет.
— Вот когда настроения нет, нужно развеяться. Забыться и отвлечься. Давай прокатимся? Или хочешь, давай махнëм в районный центр? Час туда и час обратно. Сходим в боулинг или в баре посидим, — Матвей воодушевлëнно посмотрел на своего спутника, но тот остался безучастным. — Я тебя всё равно в таком состоянии не оставлю. Так что выбирай.
— Не хочу. Не знаю, поймëте ли вы моё настроение, но хочется статичного состояния.
— Типа, покоя?
— Ну, можно и так сказать.
— Тогда поехали на заброшенное поле. Тут недалеко. Там простор и красота. Посидим в тишине, позалипаем. Хотя бы на полчаса. Хочешь?
— Меня дома Бантик ждёт, — с сомнением произнëс Полянский. — Хотя, еды и воды у неё с запасом, но всё равно мне…
— Док, держись! — весело крикнул Матвей, прибавляя скорость. — Аварийная ситуация! Руль заклинило! Вот это совпадение, прикинь? Снова в сторону твоего дома не поворачивает. Только в сторону поля.
Полянский только закатил глаза и фыркнул что-то про шутов гороховых, а Матвей, чрезвычайно довольный собой, хитро посматривал в его сторону и улыбался.
Настроение Соколова, видимо, было прекрасным. Настолько, что он начал подпевать песням, льющимся из магнитолы и отбивать пальцами по рулю ритм. Странно, но Александра Юрьевича это не раздражало, а скорее забавляло. Неожиданно для себя он тоже начал улыбаться.
— А вы неплохо поëте, — признал он спустя несколько музыкальных композиций, где Матвей выступал на подпевках.
Услышав комплимент, Соколов расцвëл и прибавил звук — и у себя, и у магнитолы. Он пел без стеснения, с тем дурашливым артистизмом, который присущ только свободным от комплексов людям, и получал удовольствие от всего происходящего.
Зверь по имени Ласточка медленно полз по разбитой дороге в сторону окраины. Центр города, частный сектор и даже гаражи уже остались позади. Впереди раскинулся далëкий горизонт, соединявший багряное небо и бескрайние поля средней полосы России.
Закончив подпевать очередной композиции, Матвей переключил плейлист дальше и с энтузиазмом подхватил следующего исполнителя.
Полянский, небольшой любитель современной музыки, поморщился. Мелодия хороша, ударные вне всяческих похвал, но вот это популярное сейчас исполнение… Гнусавое, со скомканной дикцией и с нарочито «съеденными» окончаниями слов. Терапевт не понимал такого вокала, но был готов слушать что угодно в исполнении Матвея. Тем более, Соколов не пытался подражать оригиналу и пел нормально:
Детка я перегорел как лампочка.
Ждёт тебя во дворе твой папочка.
Детка мы пепел теперь от беламоре амор.
Я в нее больше не верю в эту амор-амор.
Терапевт нахмурился. Возможно, он что-то не расслышал. Или неверно понял. Вот в чём преимущество иностранных песен: если не знать языка, смысл не мешает воспринимать песню как музыкальную композицию.
Классные были деньки, я не забуду наверно
В наших глазах огоньки, ярче всех звёзд вселенной.
Как мы ходили в кино, ты была в белом платье.
Таяли как эскимо, в нежных, но крепких объятиях.
А потом вдруг холода,
А ведь любовь — вода,
Стала как лёд навсегда.
Детка я перегорел как лампочка.
Ждёт тебя во дворе твой папочка.
Детка мы пепел теперь от беламоре амор.
Я в неё больше не верю в эту амор-амор.
Горло перехватило спазмом, а в голове появилось дурацкое видение, будто Соколов поёт это осознанно и сообщает о разрыве. После всей своей настойчивости и безрассудного оптимизма эти слова казались обидными. Александр Юрьевич отвернулся к окну, стараясь сосредоточиться на пейзаже, а не на смысле того, что пел Матвей.
Что ему пел Матвей.
Детка, ты только не плачь!
Да мы слегка облажались.
В мире полно неудач,
Но мы же как-то справлялись.
Дальше идёшь без меня,
Главное чтоб не по краю.
Ты же родная моя,
Ты же моя родная.
И я всегда помогу, я никуда не бегу.
В сердце те дни сберегу.
Детка я перегорел как лампочка
Ждëт тебя во дворе твой папочка
Детка мы пепел теперь от беламоре амор
Я в нее больше не верю в эту амор-амор.*
— Давай, док, подпевай! — с задором пригласил Матвей, перекрикивая магнитолу. Он буквально пританцовывал в кресле, качая головой и поводя плечами, а Полянский чувствовал, что ему очень плохо. И физически, и морально. Сил на то, чтобы хоть что-то ответить не осталось. — Эй, ты чего? Всё нормально?
— Да, — выдавил из себя терапевт, не поворачивая голову.
Соколов выключил песню и плавно остановил машину на обочине. Сбоку от них раскинулось море травы, слабо шевелившееся от лëгкого ветерка.
— Ну я же вижу. Что случилось?
«Ничего», — хотел ответить Полянский, но вместо этого спросил:
— А вы тоже перегорите? — какая-то тупая безысходность навалилась на него с тяжестью гранитной плиты.
— Чё?
— Вы тоже перегорите, как лампочка, Соколов?
— Э-э… Док, ты чего? Это же просто песня. Весëлая. Музыка прикольная. Ты на свой счёт, что ли, принял? — с изумлением уточнил Матвей.
— Нет, — буркнул Полянский, смотря в окно. Он корил себя за эту вспышку, но отмотать время назад не мог. Конечно, глупо было так настойчиво пытаться отвадить Соколова, а потом расстроиться из-за случайно услышанной песни.
Просто всё сложилось в кучу: усталость, хмурое настроение, отношения с коллегами, ожидание того, что однажды Матвей просто исчезнет, не попрощавшись… Вот и вспылил. Зря, конечно.
Соколов молчал, будто внутренне к чему-то прислушиваясь. Наконец он произнёс:
— Слушай, у меня странное ощущение.
— Какое?
— По поводу этой песни. Точнее твоих слов.
— Простите, Соколов. Признаю, я погорячился и…
— Нет-нет. Всё нормально. Просто у меня ощущение, что ты сказал что-то важное, а я не могу понять, что. Дурацкое чувство. Знаешь, как когда сон пытаешься вспомнить, а не получается, — задумчиво откликнулся он.
Полянский с любопытством посмотрел на своего водителя. Интересно, что ему там показалось? Сам Александр Юрьевич ничего конкретного не имел в виду. Просто вспышка раздражения — не более.
— Не знаю, Соколов. В любом случае, я прошу прощения за свою несдержанность.
— Да ну, проехали. Хотя я теперь буду пытаться поймать эту ускользнувшую мысль. Слушай, а какую музыку слушаешь ты? — Матвей развернулся всем корпусом и закинул согнутую руку на подголовник. В сумраке его глаза поблëскивали, отражая синюю подсветку магнитолы.
— Кажется, мы хотели посидеть в тишине, — насмешливо фыркнул Полянский. Он никогда и никому бы не признался, что ему нравится разговаривать с Матвеем. — Но если вам так интересно, Соколов, то я люблю более классическое звучание.
— Типа, Моцарта или Баха?
— И их тоже, конечно, но больше всего меня привлекают современные баллады и инструментальные композиции. Например, мой фаворит — очень выдающийся исполнитель Дэвид Гаррет, скрипач. Поищите в интернете при случае. Я часто слушаю его произведения и даже на телефоне есть пара треков. Когда-то хотел поставить на звонок, но для хорошего звучания нужна соответствующая акустика. Иначе получается эффект «К Элизе» Бетховена, которую нещадно опошлили писком музыкальных шкатулок.
Матвей внимательно слушал и не перебивал. Кажется, ему на самом деле было интересно, чем живёт и дышит Полянский.
— А давай послушаем?
— В смысле?
— Ну, ты говоришь, что на телефоне есть?
— Да.
— Ну вот давай подсоединим к магнитоле и послушаем? У меня провод есть.
Полянский замялся. Он был не против, чтобы Матвей познакомился с творчеством немецкого скрипача, но давать кому-то в руки свой телефон? После того случая, когда его фотографии на чужом мобильном разлетелись по всему городу?
