– Так что там было, Базиле? Что ты там видел? И кого? – спросил Гутьеррез.

– Да ничего… Ну, вышла эта сеньорита, поздоровалась.

– Где это было?

– Ну, как где?

– Где это было? – повторил вопрос Гутьеррез, чеканя каждое слово.

– Аааа, – Годой улыбнулся и хрюкнул, – вчера. В 16:00. Возле кабинета дона Серхио я видел донью Веру Сантьяго. Вчера. И никак не сегодня. Вчера возле кабинета дона Серхио в Президентском дворце. А сегодня я никого, кроме самого дона Серхио в спальне не видел.

Базиле Годой поймал на себе прожигающий взгляд Гутьерреза даже через тёмные очки, которые были на носу у крепкого охранника.

– Верно, – Гутьеррез на мгновение приподнял очки и почесал глаза, – Вы молодец, сеньор Годой. Сеньориту Веру Вы видели вчера у кабинета. Если донья Эльза узнает…

И сам Гутьеррез фразу не договорил, и Базиле Годою не было необходимости дослушивать её до конца. А тем временем кортеж дона Серхио, включая автомобиль с Годоем, Гутьеррезом и остальными, проехал по мосту и свернул в сторону аэропорта.

Журналисты, ожидавшие, как и предсказывал Альварес, сорок пять минут, оживились, увидев вереницу чёрных машин японских, североамериканских и некоторых европейских марок. Те, кто находился внутри микроавтобуса, хватали аппаратуру и шли ко входу в небольшое административное здание аэровокзала, другие, прежде чем взять сумки с техникой, бросали в сторону окурки.

– О, ну, вот и они! – Алессио Лопес щурил глаза в сторону приближающихся автомашин, – ну, что – друг мой Горацио? Не был никогда в Сан-Пабло?

Сальвадор Горацио покачал головой – о самой дальней от Уль-Трухильо умбрийской провинции он пока только слышал.

Пресс-секретарь Домингес для порядка прикрикнул на журналистов, чтобы двигались на посадку быстрее, хотя, большой необходимости в этом не было.

Я сидел в кабинете доктора Роблеса, которого упоминала медсестра в телефонном разговоре в палате, когда я пришёл в себя. Возможно, он заходил в палату, когда я заснул. Оказалось, что это крепкий мужчина с густыми с проседью волосами, которые были очень аккуратно уложены. Он выглядел так, словно это не врач, а актёр Джордж Клуни, играющий доктора в каком-то голливудском фильме. «Он действительно похож на Джорджа Клуни», – подумал я. Интересно: актёра Джорджа Клуни помню, а своё имя назвать не могу.

– Итак, меня Вы совсем не помните? – задумчиво произнёс Роблес, – а ведь мы с Вами встречались. И до аварии тоже.

– Не помню, – в этот момент я машинально дотронулся до лица и почувствовал повязку.

– Не помните…

Тон, которым доктор произнёс эту короткую фразу, одновременно вызвал и любопытство, и страх. Я снова осмотрел его кабинет. Он был довольно большой. Справа от меня – у входа – небольшой столик с каменной вазой, множество стульев вдоль стены. На таком же сидел и я – в паре метров от массивного стола, за которым в кожаном кресле восседал Клуни-Роблес. В стороне от него стоял шкаф со множеством книг. Красные, синие, зелёные, яркие в суперобложках – от этих томов на полках рябило в глазах.

– Не помните, – снова произнёс он.

На сей раз доктор говорил уже безо всяких эмоций. Словно у знаменитого актёра второй дубль получился куда хуже первого. Я собрался с духом и, подбирая слова, спросил:

– А если Вы говорите, что мы встречались, то где? И что со мной? И кто я?

Двойник Джорджа Клуни поднялся, его глаза на мгновение закрылись, а губы вытянулись вперёд. Доктор снова стал похож на персонажа из мира кино, но уже какого-то другого – не смельчака какими обычно были герои Клуни, а вроде тех, что снимаются в роли законченных неудачников в сопливых семейных комедиях.

– Начнём с последнего, – теперь уже казалось, что хозяин кабинета подбирает слова, – сказать Вам Ваше имя я сейчас не могу, но если Вы вспомните его сами…

– Как? Как вспомнить? – я готов был умолять его дать тот самый чудодейственный рецепт, который был бы ключом к моей потерянной памяти.

– Ну, как? – доктор развёл руками, – попробуем восстановить события произошедшего.

– Эй, докторишка, что «восстановить»? Я ничего не помню – ни-че-го! Почему Вы мне не можете просто сказать моё имя?

От крика у меня закружилась голова, и я едва не упал. А он так ничего и не ответил. Но почему? Я представления не имел кто я и в какой больнице нахожусь, но отчётливо понимал, что начинаю терять терпение. Но при этом очень хотелось взять из шкафа какую-то книгу потолще и ударить эту пародию на голливудскую звезду посильнее.

– Да сядьте уже, любезный! – доктор впервые повысил голос, – Вы ещё достаточно слабы, чтобы тут эмоции свои показывать.

Я пересел в неудобное одинокое кресло прямо около стола доктора Роблеса. А тот, выйдя из-за стола, теперь стоял совсем рядом, опершись на мой теперь уже бывший стул и продолжал:

– Вы в больнице провинции Сьерра-Сенгилео. Вас привезли сюда после аварии. Страшной аварии.

– Когда, когда?

– Любезный, Вы были в коме две недели. Я вообще не знал выберетесь ли Вы.

«Две недели…» «А какое тогда было число?» «А какое сейчас?» Мысли носились по моей лишённой памяти голове словно пираньи по Амазонке в предчувствии скорой добычи.

– Что с моим лицом? – произнёс я один из мучивших меня вопросов вслух.

– Как Вы понимаете, оно весьма серьёзно пострадало. Мы делали операцию. Операцию, чтобы воссоздать Вашу внешность. И это кроме срочной операции, чтобы спасти Вашу жизнь. Ваша голова очень сильно пострадала. Нам нужно ещё наблюдать за Вами. И Вы пока что будете носить повязки. Потому что так надо. Для Вас надо.

А дальше Роблес, видимо, увлёкшись, стал, как и другие врачи, сыпать медицинскими терминами. Я чувствовал себя собеседником иностранца, язык которого едва знаю. Из его объяснений понял одно – я ещё слаб, да и моё лицо не восстановилось после операции, поэтому меня никуда не отпустят. Да и куда можно отпустить человека, который ничего не помнит о себе.

– Кто я такой? Как моё имя?

– Нет…

– Нет?

Роблес оставил стул и, подойдя ко мне, наклонился:

– Любезный, не хотите ли матэ? Кофе я Вам не предлагаю. Вам его пока вредно. Разговор предстоит весьма сложный. Но, видимо, не очень долгий.

– Это почему?

– Ну, голубчик, сил у Вас пока что маловато. В конце концов, авария была достаточно сложная.

– Хорошо, но… если Вы не говорите моё имя, то хотя бы скажите… Почему Вы так обо мне заботитесь?

Я уже понял, что лежу в отдельной палате, которая явно выглядит лучше, чем другие. Сейчас, когда меня вели в кабинет главного врача, я успел рассмотреть больничный коридор, а краем глаза увидел и другие палаты. Они были совсем не похожи на мою. Или точнее так – моя палата с кроватью, у которой регулировалась спинка, а стены были отделаны новеньким кафелем, была не похожа на остальные – грязные, с запахом застоявшейся мочи, который чувствовался даже в мрачном коридоре. Зато внизу – рядом с его кабинетом – была красивая зона регистратуры с улыбающейся медсестрой. Те, кто попадал в больницу в сознании, а не как я, сначала видели яркие стены и новую мебель, а уж потом – те ужасные коридоры.

– Вы точно ничего не помните? – очередной раз зачем-то спросил Роблес.

– Послушайте, Вы же врач… Проявите милосердие. Скажите кто я?

– Да, я врач! Я главврач этой больницы. А ещё я хирург. Хирург, который делал Вам операцию. Я тебя с того света вытащил, амиго! А если бы не вытащил?

Я старался выслушать каждое слово Роблеса, но при этом чувствовал, что теряю сознание – действительно, сил у меня было ещё немного. Но прежде, чем отключиться, я успел увидеть портрет на стене за рабочим столом Роблеса. С портрета смотрел мужчина лет пятидесяти пяти в тёмном пиджаке и красном галстуке. Ну, конечно, это Президент Умбрии Серхио Рамон Тапиа. И я понял – я знаю Президента Тапиа. Знаю довольно хорошо.

За иллюминаторами нарастал гул двигателей, а самолёт слегка трясло, словно он устал ждать когда оторвётся от бетона взлётной полосы в Уль-Трухильо, чтобы через пару часов приземлиться на небольшом аэродроме в Сан-Пабло почти на границе с Боливией.