– То есть ты заражён, но выгоды никакой? Это как-то… – «глупо» едва не сорвалось с губ, но Липа прикусила язык. – А как же полёты, суперсила, рентгеновское зрение?.. – Она оттолкнулась от перил и оказалась в тени, рядом с Игнасом, чей взгляд был подобен ушату холодной воды.

Липа начинала замечать перемены в его настроении. Вот Игнас улыбался, а через минуту в глазах мелькнуло нечто пугающее: не столько угроза, сколько предостережение.

– Прости. Глупость сморозила.

– Ничего, – он отозвался глухо и зашагал по коридору, повернувшись к Липе спиной. – Однажды поймёшь. Не всё сразу, а то через край польётся.

– Ты о чём?

Она догнала его у поворота. Вниз вела лестница с высокими ступенями. Кое-где зияли провалы – как та дыра, в которую она чуть не угодила.

– О том, что важно рассчитывать силы. Нельзя перелить в кружку всю воду из ведра. Только постепенно, раз за разом.

Липа замерла на ступеньке.

– Ты чего?

– Страшно стало.

– Держись за меня, тут два пролёта.

– Я не про лестницу. Про тебя, – Липа смотрела мимо Игнаса, в точку над правым плечом. Осознание пришло внезапно, будто лампочка зажглась в голове. – Я не знаю о тебе ничего. Совсем ничегошеньки. Только имя, но представиться можно любым. Ты так легко говоришь о сложных штуках, но при этом не учёный. Кто ты?

– Я фейрумный, Филиппина, – он развёл руками. – Брожу от мира к миру, пытаюсь понять, как далеко распространился фейрит и остались ли зёрна, им не тронутые. Я… – он запнулся. – Как видишь, я один. Не знаю, сколько требуется слов, чтобы ответить на вопрос «кто ты?». Можно потратить часы, пересказывая жизнь год за годом, и если уж на то пошло, ты для меня тоже загадка.

Липа фыркнула.

– Вовсе нет.

– Да. Любой человек – загадка, если ты не читаешь мысли.

– А среди фейрумных бывают телепаты?

– Может быть. Я не встречал.

Лестница вывела их в новый коридор, на сей раз широкий. Старенькие обои в цветочек вздувались пузырями, отходили ближе к потолку, обнажая слой извёстки и серый бетон. На окнах висели тюлевые занавески. В горшках зеленела герань. От гвоздя, забитого над дверным косяком, тянулась бельевая верёвка – пустая, если не считать полосатого коврика в дальнем конце коридора. Там же притулился велосипед с ржавой цепью и снятым сидением. Возле одной из дверей выстроились в ряд банки из зелёного стекла, пара кастрюлек и бидон. Липа будто перенеслась в прошлое – в захламленную прихожую типичной коммуналки.

Из-за угла вдруг высунулась рожица – чёрная, будто измазанная сажей. Белки глаз в изумлении расширились. Игнас приложил палец к губам, и чумазый мальчишка повторил его жест. А через мгновение пропал, слившись с темнотой. Только топоток раздался за поворотом.

– Это Игошка, он безобидный. Всегда молчит, только слушает. Обезьянничает иногда, – Игнас улыбался. – Не знаю, откуда он появился, но сделал бы ставку на юго-восток Африки.

– Так он… – Ну конечно! Ей просто в голову не пришло: Липа не ожидала увидеть чернокожего мальчика. – А почему Игошка?

Игнас пожал плечом.

– Баб-Уля назвала. Она его вроде как… увнуковила.

Он замедлил шаг.

– Тш-ш. Нам сюда.

– А почему шёпотом?

– Услышит, – он кивнул на дверь. – Никакого намёка на старческую глухоту. Ты вряд ли отправишься гулять по Дому без меня, но запомни: к Баб-Уле «на чай» ходить не стоит.

– Почему? Боишься, что она и меня увнуковит?

Он смерил её серьёзным взглядом.

– Я не шучу, Филиппина. Просто не надо, поверь мне.

– Хорошо.

Они миновали коридор. Хлипкая дверь с облупившейся краской выпустила их на лестничную площадку. Очередную.

– Не понимаю, как это возможно.

– Что?

– По логике, Дом должен кончиться. Снаружи он не кажется большим.

– Внутри он больше. Из-за ряби никто не знает, сколько здесь этажей, потому что количество всё время меняется. Разве что Клирик, который помнит каждый закоулок.

– Ты упоминал о нём. – Липа бросила заинтересованный взгляд. – Там, в комнате со Спящей.

– Слышала про средневековых алхимиков?

– Немного.

– Наш Клирик недалеко ушёл, – Игнас вздохнул. – Он ирландец. Отец О’Доннелл. Был когда-то ревностным христианином, а потом случился Дом, и взгляды изменились. Вера – штука тонкая. Она схожа с эликсиром: щепотка добродетели, унция сомнений и пузырёк безумия – смешать и плавить на медленном огне до получения однородной массы.

– И что заставило его сомневаться?

– Сам Дом. Клирик почитает его как продукт некоего божества, существующего вне времени и властвующего над его ходом. Они с Бубновым Джеком твердят, будто у Дома есть хозяин, сокрытый в глубине. – Игнас хмыкнул.

– Ты в это не веришь?

– Я верю в то, что вижу своими глазами.

Липа нахмурилась. Существуют ли пределы человеческой веры – вот в чём вопрос. Ещё вчера она помыслить не могла, что угодит в подобное «приключение», а вот же…

– Дом на всех оставляет печать. Клирик, попав сюда, проявил талант к науке. Некоторые вещи, которые он творит с фейрумом, и впрямь гениальны. Как бы дико это ни звучало, его теософия приносит плоды. А Джек…

Игнас замолчал и резко перегнулся через перила. Липа ахнула, ухватившись за полы его куртки.

С нижнего пролёта донёсся смех.

– Ну же, приятель, заканчивай! Что там Джек? Мне интересно.

На подоконнике сидел парень. Немногим старше Липы – лет двадцати на вид или чуть больше. Симпатичный, несмотря на лопоухость: с правильными чертами лица и лёгкой улыбкой. Взгляд прямой и насмешливый. Русые волосы, давно не стриженные, были зачёсаны назад. Узкие джинсы пестрели прорехами; на кожаной куртке – десятки значков, заклёпок и булавок. Рядом стоял вместительный рюкзак, наполненный доверху.

– Вспомни Джека, он и выпадет1, – в голосе Игнаса послышалось неодобрение. – Что принёс в этот раз?

– Всего понемногу. – Джек демонстративно застегнул молнию, скрывая содержимое рюкзака. – Реактивы для Клира, свечи для Баб-Ули. Она ещё свиные копыта просила – я уж подумал, ну всё: сатанинская месса грядёт, но нет – холодец! А ещё… – Он поднял голову и присвистнул. – Деревце! Ну наконец-то!

Их с Липой взгляды встретились, и улыбка Джека стала шире.

– Решила сменить причёску? Тебе идёт.

Липа машинально провела рукой по волосам, снимая паутину липкой слизи. Коса превратилась в застывшую сосульку. Щёки вспыхнули. Ответить на шутку или обидеться? Смущение и раздражение пришли одновременно: откуда взялось это «деревце»?

– Мы знакомы?

Она стояла на верхней ступеньке пролёта, глядя сверху вниз на Джека.

– Оу. Это наш первый раз для тебя. Прости, как-то двусмысленно прозвучало… Джексон Хиггинс, – он протянул руку. – В миру Бубновый Джек.

– Не вздумай втянуть её во что-нибудь. Даже не пытайся. Ты понял? – Игнас нетерпеливо обернулся. – Идём, Филиппина.

– Так точно, мистер Девятый. Ни малейшей попытки. Из нас двоих именно Деревце находит неприятности, – он подмигнул Липе, когда та в растерянности перевела взгляд, и опустил ладонь, которую она так и не пожала. – Это ничего. Иди с Девятым. Уверен, у вас там важные дела. Ещё увидимся!

Улыбка пропала, но что-то в голосе Джека заставило поверить: именно так всё и будет. Они увидятся. Закинув на плечо рюкзак, он отсалютовал на прощание и взлетел по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Липа осталась наедине с Игнасом.

– Ничего не понимаю, – севшим голосом проговорила она. – Он и правда меня знает? Откуда? Я этого Джека впервые вижу.

– Половину сказанного Джеком нужно пропускать мимо ушей. Сразу. Ещё половину разбирать по косточкам – может, под кипой мишуры найдётся что-то стоящее.

– Ты его не слишком любишь, да?

– Не то чтобы. Просто Джек довольно… своеобразен. Он любит хвалиться, что заключил некую сделку, и теперь прыгает сквозь время осознанно, а не вслепую.

– То есть…

– Не знаю. Он может, – Игнас намеренно выделил слово, – говорить правду, если представить, что твоё будущее – его прошлое. Тогда вы действительно встречались в каком-то из миров. Но ключевое слово – «может». Джек может что угодно. И врёт как дышит.