Одиночество – не чувство.

Это звук падающих капель, который хуже самой тишины.

Липа отбросила одеяло и вытянулась на кровати. Спрятала голову под подушку – лишь бы не слышать. Дождь прекратился, а слёзы всё текли. Одно воспоминание тянуло за собой другое, как звенья бесконечной цепи, не желавшей кончаться. Липа понимала, как это выглядит: словно она заранее оплакивает маму, – но, как ни старалась, не могла остановиться, промочив край наволочки и тонкую простыню под щекой.

• ● •

– Вставай, соня. – Ласковые пальцы коснулись щеки, убирая прядь волос.

Сон рассыпался на отдельные кадры, и Липа протестующе застонала.

– Ну мам, – она зажмурилась крепче и отвернулась от окна, – мне сегодня не в школу. Будь человеком, дай поспать.

Тишина. Неужели сдалась так быстро?

Липа приоткрыла один глаз. Ничего подобного. Мама сидела на краю постели, в руках держала две дымящиеся чашки – белые, с голубыми незабудками на круглых боках. Её волосы были собраны в пучок, от глаз разбегались смешливые морщинки. Сегодня она выглядела бодрой. В последние два года это случалось нечасто.

Липа невольно улыбнулась.

– С корицей? – уточнила строгим тоном.

– Так точно, Ваше Высочество. С корицей и сливками. Одевайся и пойдём гулять.

Липа, уже принявшая вертикальное положение, поперхнулась кофе.

– Там же холод с утра!

Она не помнила, когда они последний раз гуляли с мамой – просто так, вдвоём. Без спешки и какой-либо цели.

– Ну и что? Ты посмотри, какой рассвет, – мама говорила шёпотом, словно делясь секретом, которого больше никто не знал. В этот миг она напоминала девчонку – ровесницу Липы, которой всё нипочём. Просто захотелось гулять.

– Ты серьёзно?

Небо за окном было красивым: персиковая акварель с жемчужной дымкой по краю холста, и брызги тающих звёзд над крышами соседних домов, – но сколько их было, таких рассветов?… И сколько ещё будет.

– Мам?

Она вдруг перестала улыбаться. Взгляд застыл в одной точке. Уголок губ лихорадочно подрагивал. Ногти выстукивали рваный ритм по краю чашки.

– Мама?!

Чашка выскользнула из дрожащих пальцев и полетела на пол, разбрызгивая кипяток на светло-голубое, как небо, одеяло. Осколки разлетелись по полу.

Вдребезги.

Кажется, на один из них Липа наступила, когда бежала к телефону.

• ● •

До плеча мягко дотронулись.

«Ох, только не это!»

Липа подскочила на кровати. Звуки хлынули, накрыли волной, как если бы на приёмнике выкрутили громкость на максимум. В комнате стоял не Вит. Незнакомец.

Вскрикнув, она замахнулась подушкой – единственным, что было в руках. Удар вышел слабым. Следом полетела пустая рамка из-под фото, схваченная со стола.

– Эй! – Подушку у неё бесцеремонно отобрали. – Драться не обязательно.

– Вы кто такой?

«И зачем помешали мне реветь?»

Испугаться толком не вышло. Капля страха затерялась в океане горечи: слёзы по-прежнему катились, плечи вздрагивали. Липа беспомощно вжалась в угол между стеной и кроватью.

– Игнас.

Она вытерла глаза тыльной стороной руки – злым, быстрым жестом. Комната, тонувшая в дымке, обрела чёткость. Мужчина стоял у окна, заправляя край подушки обратно в наволочку. В глаза бросилась потёртая замшевая куртка и разноцветные шнурки на запястье: сплетение нитей и хитрый узор из узелков. Джинсы подвёрнуты, с ботинок на пол стекала грязь.

Липа вздохнула.

Незнакомец – Игнас, поправила она себя – напоминал то ли хиппи, то ли современного ковбоя. Высокий – макушка почти касалась потолочной балки, – худощавый, светловолосый. Мокрые пряди падали на лоб, капли дождя бежали по лицу, теряясь в недельной щетине. И только глаза, глубоко посаженные, Липа никак не могла разглядеть в тусклом свете.

– Вы к Виту?

Судя по возрасту, ночной гость был его ровесником. Лет тридцати, не больше. Друг? Бывший одноклассник? Сосед с «большой земли»?

– А кто это?

Он вскинул голову. Несколько секунд они оторопело смотрели друг на друга, пока Липа не вымолвила:

– Мой дядя. Вы как попали в дом?

– Через окно. – Не придумав, куда деть подушку, он положил её на стол и присел рядом, на самый край. – У вас лестница приставная. Снаружи. Прости, что напугал. Я стучал, прежде чем… Ты, наверное, спутала меня с дождём.

– Ничего не понимаю.

Она беспомощно всхлипнула. Голова была тяжёлой, как чугунный котёл, и смысл происходящего терялся.

– Вы грабитель? Маньяк? Наркоман? Что вам нужно-то?

– Ни то и ни другое. Я здесь оказался случайно. По воле времени.

– В чужом доме, – уточнила Липа. – Посреди ночи. Через окно.

– Знаю, как это выглядит, – он обезоруживающе поднял руки, – но с тем же успехом я мог шагнуть в любое место. Именно поэтому я расцениваю твой дом как везение. Так проще – смотреть на вещи с яркой стороны.

Зарёванная Липа не разделяла оптимизма.

– Слушай, я правда… – он спохватился. – Как твоё имя?

– Липа.

– Как дерево?

– Угу. Сокращённо от Филиппины.

– Мне правда жаль, Филиппина, – на губах мелькнула обнадёживающая улыбка. Так взрослые разговаривают с детьми, когда те ударяются в слёзы. – Просто воронка открылась в вашем колодце.

– В смысле?

– Это что-то вроде разрыва. Они появляются благодаря анимонам, – он свёл пальцы на расстояние нескольких сантиметров. – Маленькие такие штуки, сияют изумрудными огнями. Видела?

– Чашку поднимите, – она указала пальцем. – Только не изумрудное оно, а янтарное.

Игнас освободил «водоросль», и та вспыхнула, разросшись до размеров лампочки, взмыла в воздух, шевеля многочисленными ножками.

– Оно и летать умеет? – Липа округлила глаза, перестав всхлипывать.

Это уже не смешно.

– Он, – поправил Игнас. – Эта особь – ещё малыш и потому пестрит жёлтыми оттенками.

Актиния вспорхнула к нему на плечо и зарделась солнышком.

– А, ну теперь понятно.

– Правда?

– Нет! Ничегошеньки не понятно! Воронки какие-то, анемоны всякие…

– Анимоны. Через «и». От латинского «anima» – «душа». В других мирах их называют по-разному, но мне нравится такой вариант – отражает суть. Видишь ли, эти создания влияют на человеческие эмоции – будят в душе самое важное. То, что необходимо человеку прямо сейчас. Радость, стремление к мечте, порой даже желание жить…

По лицу Игнаса пробежала тень. Анимон задрожал и, оттолкнувшись от «насеста», приблизился к сидящей на кровати Липе. Сердцевина, скрытая за венчиком щупалец, побледнела, замигала лимонными вспышками.

– И что это значит?

– Он извиняется. – Игнас пожал плечами. – За то, что заставил плакать.

– Так это из-за него…

Ну конечно! Липе полегчало. Не могла она сама так расклеиться.

– Юным особям редко удаются чистые эмоции – те, что связаны в сознании с определением счастья. Они действуют импульсивно, местами грубо: представь, каково рубить нитку топором вместо того, чтобы использовать ножницы. Но суть от этого не меняется – они дают то, что тебе нужно.

Игнас понизил голос и добавил:

– Не знаю, что именно он вытянул из тебя, но… мне жаль.

Липа отвела взгляд. Многие так говорят, когда узнают. Как правило, им не жаль. Простая форма вежливости. Однако в голосе Игнаса звучало нечто похожее на искренность. Меняло ли это ситуацию? Нет.

Он по-прежнему был чужаком на острове – странным, пришедшим непонятно откуда. Липа не желала вникать в его объяснения, обрушившиеся волной прилива. Ей хотелось закрыть глаза и проспать, не видя снов, до самого утра.

– Уходите, пожалуйста. Забирайте своего анимона, раз вы за ним пришли – передайте заодно, что я на него не сержусь, – и уходите. Только через дверь на этот раз.

Липа зевнула. Вместе со слезами из тела ушли последние силы. Слишком много впечатлений для одного дня. Она не могла сопротивляться сну, как не могла до этого бороться со слезами.