В первые дни июня лето кажется долгим – целая жизнь, наполненная солнцем, искрами на водной глади и запахом земляники. И жизнь эта начиналась прямо здесь. Сегодня. Сейчас.

…Стоило лодке мягко стукнуться о берег, как Вит спрыгнул в воду. Подал руку племяннице, помогая сойти на землю.

– Осторожно, грязь после вчерашнего дождя, не испачкайся.

– Ай! – Она прыгнула как можно дальше. Покачнулась, но устояла, схватившись за сильную руку. – Да тут галоши нужны! Зря босоножки обула.

– Это точно. Ничего, привыкнешь. Подержи рюкзак, сейчас возьму.

Протащив лодку чуть дальше, он привязал её к колышку и догнал Липу спустя несколько шагов.

– Я сама, он не тяжёлый.

– Не спорь, Малёк. Что скажет мама, если узнает, как ты тяжести таскаешь? – он осёкся на полуслове. – Прости. Мы ведь справимся, да? Ты и я?

Он протянул ей три сложенных пальца, и Липа ответила тем же. Она больше не улыбалась.

– Ты и я, – отозвалась негромко.

Теперь только так, а хорошо это или плохо – покажет время. Всё менялось рано или поздно. Только остров оставался прежним, словно замерший во времени слепок.

Оставшуюся дорогу до дома молчали.

Вокруг хватало звуков помимо болтовни. Всё, что они с Витом могли и хотели сказать друг другу, было сказано в стенах двухкомнатной квартиры на Речном проспекте в Бранове.

Липа шагала быстро, подстроившись под длинноногого Вита. Тропинка уводила вверх на холм, и идти приходилось друг за другом. По обе стороны цвела жимолость. Чуть дальше, за низкой деревянной изгородью, росли кусты малины и чёрной смородины. Ежевика начиналась у дальнего берега, в низине, близко к заводи, где стоячая вода напоминала болотце.

Солнце уходило за скалистую гряду; лягушки хохотали нестройным хором. Над ухом звенели комары. День казался долгим. Дорога вымотала, и Липе хотелось поскорее лечь в постель, перекусив что-нибудь на скорую руку, чтобы унять голод. Завтра всё покажется иным, потому что с ясной головой смотришь на мир иначе. Утром хочется жить – об этом Липа знала не понаслышке.

Впереди показался дом. Невысокий, крепкий, с четырёхскатной крышей: белёные стены кое-где облупились, ставни распахнуты, окошко в мансарде приоткрыто – именно там находилось укромное место, под самым «сводом», в окружении детских вещей и игрушек. Липа гадала, что она найдёт внутри: прошло почти шесть лет, и память не давала подсказок.

– Добро пожаловать домой! – Вит обернулся, торжественно повысив голос. И добавил уже тише, с хитринкой в глазах. – С возращением, Малёк.

• ● •

Половица приветственно скрипнула, когда Липа шагнула в сени. В доме было прохладно. Пахло ландышами и чем-то терпким, но приятным. При дедушке в доме витал аромат табака, пропитывающий собой всё вокруг.

– Чайник поставь, я сейчас.

Липа слышала, как шаги Вита раздались на лестнице – пошёл относить её рюкзак.

– Ну, здравствуй… – чуть подумав, она добавила один короткий, но важный слог, – те, – тем самым здороваясь со всеми и каждым. Немытой давно плитой, пузатым чайником, чей носик засвистел спустя пару минут, деревянными стульями и длинной, почти до пола, расшитой скатертью. Маленькая кухня была сердцем дома: именно здесь находилась печь. Летом она, конечно, без надобности, но зимой… Гостья не рискнула бы лечь наверху, чтобы не стучать зубами под двумя одеялами. Зимой с моря приходила непогода, и тучи разбивались о горную цепь, принося с собой град и пургу.

Пока она хозяйничала в кухне, Вит затопил баню. А после ушёл во двор: разговор за чаем не клеился. Липа принялась за посуду, и первая же чашка вызвала удивление. По воде растекалось густое чёрное пятно, будто кто-то пролил чернила.

– Ви-ит!

Пришлось позвать три раза, прежде чем он услышал.

– Ты чего кричишь?

– Это что такое?

Чёрное пятно в тусклом свете единственной лампы казалось блестящим, будто в глубине плавали искорки. Зеленоватые, крошечные огоньки. Липа моргнула. Наверное, показалось.

– Ты откуда воду брала?

– Ты же сам из колодца принёс. – Она уставилась на него без упрёка, но с изумлением.

– Странно. Ладно, – он почесал затылок и махнул рукой. Заметно было, что Вит тоже вымотался и едва не засыпал на ходу. – Вылей её, возьми тёплую из кастрюли.

Неудивительно, что пятно забылось. Думать о нём не хотелось ни хозяину, ни гостье. Мысли в голове едва ворочались.

Остатки посуды убрал Вит: Липа воспользовалась священным правом и убежала в баню. Когда вернулась – свет уже погас. Прокравшись к себе наверх, она захватила щётку с зубной пастой и спустилась в сени, обратно к умывальнику. Вода на ощупь была ледяной, и Липа чуть не вскрикнула. Сдержалась. Вит наверняка успел уснуть, пока она грелась, смывая с себя пыль и дневную усталость.

Брызнув в лицо пригоршню воды, она тут же покрылась гусиной кожей – даже пританцовывать начала на месте. Не заболеть бы. Впрочем, вода кончилась слишком быстро. Открыв крышку умывальника, чтобы долить из ковша, Липа замерла. На сей раз чёрного пятна не было. Появилось что-то новое, и находка отличалась от всего, что она видела прежде.

Тусклая лампа в сенях роняла блики на поверхность воды. В ковше плескалось… существо. Липа моргнула. Поставила ковш обратно на стол. Склонилась чуть ниже.

Насекомое – или какая-то странная водоросль? – светилось мягким янтарным светом. Безмятежно перебирало ножками и слегка колебалось. Дышало? Размером чуть больше мизинца, оно напоминало морскую актинию своим венчиком из мягких щупалец.

– Ну здравствуй, – прошептала Липа. – И что мне с тобой делать?

Существо не ответило, но внутри заплескалась горечь. В последние дни Липа держалась, глядя на Вита, а сейчас, оставшись одна, была готова расплакаться: от тоски, обиды, тревоги за маму – от всего разом. Ещё и это чудо, неведомо откуда взявшееся…

– Что ты такое?

Липа заглянула в ведро – на всякий случай, – но больше ничего не нашла. Актиния была одинокой. Единственной, с кем Липа могла говорить, стоя ночью посреди полутёмного дома. Ни кошки, ни собаки Вит не держал.

– Ладно, пойдём.

Бросив полотенце на плечо, она зачерпнула существо кружкой.

Осторожно, стараясь не расплескать воду, двинулась наверх. Свет включать не пришлось: загадочная «водоросль» вспыхнула ярче, стоило Липе шагнуть в темноту.

– Так, ладно, – она попыталась улыбнуться. – Настраиваемая яркость – это удобно.

Ни одна ступенька не скрипнула по пути. Оказавшись в мансарде, Липа затворила дверь и только тогда услышала шелест дождя. Подбежала к окну и опустила задвижку: по подоконнику растекалась лужа. Корешки книг, которые Вит хранил на столе, залило водой. Безобразное пятно исказило улыбку девочки Оли с обложки «Королевства кривых зеркал». Коробка с цветными мелками съёжилась. Плюшевый заяц, сидевший у окна, поник: левый глаз висел на нитке, из прорехи на плече выглядывал синтепон. Раньше хозяйка с ним не расставалась.

Липа зажгла настольную лампу и задёрнула занавеску. Негромко потянула носом. На глаза навернулись слёзы – уже по-настоящему.

Актиния распушила щупальца, будто желая обнять её за палец. От неожиданности Липа отдёрнула руку. Кружка опрокинулась на стол, обиженно зазвенев, крутнулась вокруг своей оси и замерла, накрыв светящуюся гостью.

Свет померк.

Остался стук, с которым капли ударялись о стекло. Больше ничего. Темнота.

В детстве Липа боялась грозы, когда от сильных раскатов начинали подрагивать стёкла буфета, когда яблоня за окном гнулась под порывами ветра и водосточные трубы гнали вниз целые реки, а лужи вздувались на асфальте пузырями. В такие минуты мама рассказывала сказку – про котёнка, которому дождь был нипочём, потому что рядом были верные друзья. Липа зарывалась лицом в мамин свитер, и слёзы на щеках высыхали… Если бы она могла вернуть время! Сохранить его – для мамы. Чтобы не пришлось считать месяцы и дни.

Опустившись на край кровати, она беззвучно заплакала. Липа чувствовала себя бесполезной, слабой: она не могла бороться со временем, от неё ничего не зависело. Вздрагивая и глотая слёзы, она будто спешила выплакаться перед тем, как… что? Вит не зайдёт к ней среди ночи, а больше здесь никого не было.