– Дело в том, что… моя мама больна. Редким генетическим заболеванием нервной системы.

– Так, – в светлых, почти бесцветных глазах зажёгся огонь интереса, – а конкретнее?

– Синдром Хантингтона.

– И как давно?

– Три года. В последнее время приступы участились, и её забрали под постоянное наблюдение. Она перестала узнавать родных… забывает саму себя, и я не знаю, что делать.

– Скверно. Ничем не могу помочь отсюда. Не видя заключения, анализов, томограммы элементарно. Твоих слов мало, chérie.

– Вы бесполезны.

– Что, прости? – Он сделал вид, что ослышался.

– От вас никакого толку. Хотели быть честными – получайте честный ответ. Не знаю, какая дружба связывает вас с Игнасом, но мне вы тоже не нравитесь. И я не понимаю, что здесь делаю. Моей мамы скоро не станет. Моего мира скоро не станет, – она чеканила слова, пропуская мимо их смысл, – а я жую дурацкие вафли с каким-то ужасным сиропом.

– Он кленовый.

– Да неважно! – Липа понимала, что звучит как капризный ребёнок, но ничего не могла поделать. – Какое это имеет значение, если всему придёт конец?

– Рад, что ты поняла. Для твоей матери есть только один шанс, и – чисто для заметки – я не хотел этого говорить.

– Какой? – Она невольно подалась вперёд.

– Фейрум. Всё просто. Не знаю, говорил ли тебе Найнс, но он меняет саму структуру ДНК, перестраивая под собственные нужды. Кто-то приспосабливается, приобретая свойства, другие умирают в агонии. Шанс выжить примерно один к пяти. Не так уж мало, если подумать… Чуть выше, чем в «русской рулетке».

Липа вскочила со стула.

– Не смейте, слышите! Не говорите так больше. Это исключено. Это… – Она не могла подобрать верного слова. Неправильно. Опасно. Немыслимо. Травить маму этой дрянью – к такому не могло привести даже отчаяние.

– Выбор за тобой, – легко согласился он. – Не рад был поболтать, а сейчас мне нужно вернуться к работе. Найнс запретил тебя выпускать. Найдёшь чем заняться?

Она промолчала.

– Ну вот и отлично.

– Подождите! – она окликнула его. – Вы знаете, что стало с Черри?

Вопрос вырвался сам собой и означал одно: она не доверяла Игнасу безраздельно. Он многое не договаривал, и Липа хотела понять, что именно.

– Найнс не сказал?

– Нет, – она тряхнула головой. – Какие-то общие фразы и больше ничего.

– Подожди тут.

Он скрылся за дверью. Липа осталась в кухне – смотреть на белую стену напротив.

Лагарда не было долго. Она успела решить, что он забыл про неё и занялся делами, как обещал. Хотела пойти на разведку, но передумала: не стоило искать поводов для конфликта. Тем более что вернулся Андре в скверном настроении.

На стол перед Липой легло устройство. Плоское, совсем крошечное.

– Что это?

– Проигрыватель, – он усмехнулся. – V-линк, конечно.

– Я не из настолько далёкого прошлого, – парировала Липа.

– Я нашёл один из старых чипов Найнса. Он меняет их время от времени, когда начинают перегреваться и вызывать мигрени.

Липа наморщила лоб, пытаясь понять смысл сказанного.

– Хотите сказать…

– Да. У нашего друга не только рука аугментирована. Существуют NMC – нейрокарты памяти. В отличие от человеческого мозга они не ошибаются. У них не бывает пробелов и ложных воспоминаний.

– Но это всё равно что копаться в чужой голове!

– Определись, chérie. Ты же хотела узнать.

– Да, но… – она помедлила. – Это личное. Как вы можете распоряжаться памятью Игнаса без его ведома?

– Я экономлю время. Для него, в первую очередь. Думаешь, он горит желанием пересказывать тебе всё в подробностях? К тому же… – Лагард пожал плечами. – У тебя нет передатчика, чтобы вживить нейро-флэшку напрямую. Ты увидишь всё со стороны – как кино от первого лица.

– А если бы передатчик был?

– Тогда – полное погружение. Все пять чувств, мысли, переживания… Ты стала бы им на какое-то время. Как во сне, когда действуешь в чужом теле.

Как всё просто на словах. Липа порадовалась, что прогресс этого мира её не коснулся. Никакое любопытство не стоило того, чтобы забирать кусок чужой жизни.

– Решай сама. Когда будешь готова, просто активируй. – Он приложил палец к крохотной консоли. – Вот так. Я буду у себя.

Липа не стала уточнять, где именно. Она даже не заметила, как Лагард вышел за дверь. Какая-то часть неё колебалась, пытаясь урезонить, но любопытство взяло верх.

– Ну что, Акто, как думаешь?.. Не убьёт он нас, когда вернётся?

Улыбаться собственной шутке не хотелось. Липа протянула руку: прибор под пальцем завибрировал. Чип загорелся зеленоватым огоньком, и в воздухе повисла голограмма размером с лист бумаги. Чёткая, будто вырезанная из реальности картинка. Липа осторожно коснулась угла и потянула на себя, раздвигая границы и приближая изображение. Акто пристроился слева над плечом.

Спустя миг Липа вернулась в «Три монеты».

• ● •

…Она – вернее, Игнас – сидит за столом. Напротив ёрзает парень. Рыжие волосы, бегающий взгляд. Игнас называет его Занозой.

– Ты долго, приятель. – Он вертит стакан, оставляя разводы от пальцев на стекле. Оглядывается то и дело.

– Погода не лётная. – Игнас опускает локти на стол. Пальцы живой руки сплетаются с бионическими. – Карта с тобой?

Заноза кивает:

– Здесь тот фейрщик, о котором гудит весь город. – Взгляд его цепок, словно клещ, забравшийся под кожу.

– Кто ещё знает?

– Только я. Ну и Ржавый Дон из переулка на Тридцатой – думаешь, кто мне его сдал? – Губы растягиваются, обнажая медяшки на месте передних зубов.

Рыжий протягивает NMC. Игнас, закатывая рукав, вставляет нейро-флэшку в разъём на предплечье и закрывает глаза. Дважды просматривает запись, сделанную на углу Тридцатой, прежде чем сохранить в собственной базе. Кажется, он узнаёт… но Липа, вглядываясь в запись, не понимает, что именно.

Он ловит на себе встревоженный взгляд Занозы.

– Ты же его не… ну, это самое?

– Нет, – отрезает Игнас. – Только поговорю. На этом всё.

Он встаёт из-за стола, не прощаясь, и покидает бар, выходя под дождь.

• ● •

Подчиняясь лёгкому движению пальца, устройство перематывает запись вперёд. Мокрые улицы Фейртауна проносятся перед глазами за считанные секунды.

• ● •

…Угол Тридцатой встречает тишиной. Игнас замедляет шаг, вглядываясь в мерцающие огоньки вывесок: где-нибудь обязательно не хватает буквы. Одна тусклая «а» или «i» среди синевы и пурпура портят картину.

Над дверью – пустота. Сама дверь, тяжёлая, обитая железом, заперта. Игнас обходит здание слева, перелезает через ржавую проволоку, оказываясь во внутреннем дворе. Окна заколочены: в узкие щели видна лишь тьма.

Тихо выругавшись, он примеряется к доскам. Хлипкие отходят сразу, с другими приходится повозиться. Крошево стекла осыпается на пол, прежде чем он оказывается внутри. Глаза привыкают к темноте постепенно. Свет уличных фонарей не проникает внутрь, и чернота кажется плотной, вязкой. Текучей, как фейрит. Она ложится под ноги, скрадывая скрипы ламинатных пластин. И она же ведёт его сквозь комнаты, рисуя чернилами острые углы.

Он шагает за порог и замирает. Липа не может понять, отчего. Услышал что-то? Или почувствовал?

Пальцы скользят по стене, находя выключатель, но Игнас медлит.

Тишина.

Липа слышит, как бьётся сердце.

Три вещи происходят одновременно. Игнас оборачивается, нажимая на кнопку; светильник вспыхивает жёлтым светом, и пуля прошивает плечо. Ударяясь спиной о стену, он сползает вниз, находя единственное укрытие – бок массивного кресла.

– Вихо?

Аккумулятор искрит. Электроприводы протеза замирают, рука повисает бесполезной плетью.