Вообще-то он многому научился за полтора года своей собачьей жизни. Например, переходить улицу. Раньше бегал как полный дурак туда-сюда между машинами и совсем не слушал осторожную мать; до тех пор, пока весенним днем под колесами не погиб братишка, такой же отвязанный и бесшабашный, как он сам. Красные дымящиеся кишки выскочили из брата, как из лопнувшего арбуза и как хорошее наглядное пособие сразу и навсегда просветили мозги. С того дня Шайтан поумнел и старался пересекать улицу только вместе с людьми, когда они стайкой летели на зеленый свет.
Научился различать запахи: простой запах дешевых столовых, где, как ни странно, могли его накормить, и аромат дорогих ресторанов, где, как правило, не подавали вовсе. Научился греться зимой на теплых крышках шахт канализации; крышек было немного, на всю стаю не хватало, но Шайтан, как мудрый и порядочный вожак, погревшись сам, всегда уступал другим соплеменникам. Научился рано вставать и, помогая в службе Омару, вместе с ним обходил и приводил в порядок всю немаленькую территорию дома номер семь. Однажды лаем и натиском Шайтан отогнал от Омара двух бомжей, за что окончательно заслужил от дворника расположение и покровительство. Иногда ему казалось, что он научился отличать хороших людей от плохих, но до конца понять людей он за полтора года так и не сумел. Странные они, эти люди, думал пес. Говорят, что где-то чему-то учатся, а ездят на железных коробках, так противно пахнущих резиной и нефтью, и всякие вкусности зачем-то выбрасывают на помойку в полиэтиленовых пакетах, которые поди-ка быстро разорви, когда очень хочется есть. Странные они, эти двулапые существа! Два раза в день, утром и вечером, Шайтан наблюдал их большое перемещение. Утром, озабоченные и хмурые, они выходили с детьми из подъездов и, хлопая дверцами, залезали в свои железные коробки или неслись гурьбой к главной улице, к очень большой железной коробке с щупальцами-усиками на спине. Вечером все повторялось с ними в обратном направлении, люди вели детей к дому и несли сумки с едой; неизменным в них, что утром, что вечером, оставалось только одно: озабоченность и хмурость на лицах. И зачем они тогда перемещаются туда-сюда, не понимал Шайтан, если за день ничего в них не меняется? Ради чего? В то время как есть восход солнца, согревающее мех тепло и летний дождь, чтоб сполоснуться. Есть мягкая сочная трава, по которой можно так здорово носиться в одиночку или стаей и которую можно пожевать, чтоб излечиться от поноса. Есть простая еда от помоек, столовых и добрых бабушек, еда, которой надо не так уж много, чтобы жить, хотя жрать хочется всегда. А еще есть лень, созерцание жизни вокруг и симпатия к какой-нибудь шелти или таксе и, наконец, есть удовольствие – блохи, которых так сладко выкусывать где-нибудь в уютном уголке за киоском «Вимм-Билль-Данна». Изо всех людей ближе всего ему были дети, с ними можно было, по крайней мере, поиграть, а потом дать себя погладить, пока не подбежит какая-нибудь глупая мамаша или бабка и не оттянет ребенка с нежным, похожим на лай криком: «Не трогай эту гадость, у него обязательно глисты!» Обвинение в глистах больно задевало Шайтана своей несправедливостью – мать давно научила его выкапывать и поедать коренья и дикий чеснок, так что глистов у него в принципе быть не могло.
А все-таки тянуло его к людям. С тех пор, как он стал понимать их язык, ему стали интересны эти двулапые, жившие совсем рядом, любопытно было узнать, как устроена их жизнь. Шайтан понимал, что и город, и дома, и вкусные помойки созданы ими, людьми, он отдавал им первенство, он готов был им подчиниться и даже служить, но хотелось простого: подчиниться и служить человеку достойному.
В тот сырой мглистый зимний день, ближе к вечеру, он занял позицию неподалеку от остановки большой железной коробки, рассчитывая на то, что, возвращаясь домой, кто-нибудь из людей что-нибудь подкинет ему на зуб. Еда с помоек иногда смертельно надоедала и до чертиков, особенно зимой, хотелось чего-нибудь свеженького и питательного, например куска колбасы. Шайтан надеялся на удачу, которой вполне могло и не случиться; два пиковых часа он дрожал на остановке и, переминаясь с лапы на лапу, вглядывался в глаза людей, желая вызвать в них взаимопонимание. Все было напрасно, никто из торопливых пешеходов не обращал на него внимания. «Не повезло с добычей сегодня, повезет завтра», – вспомнил Шайтан материнский наказ и, не особо расстроившись, уже собрался было потрусить к ближайшей помойке, когда к тротуару подъехал тот самый белый автомобиль. Крупный пожилой человек, ступивший на асфальт с кейсом в левой руке, был ему вроде бы знаком по родному дому номер семь. Да, конечно, это был он, глаза и нос собаку не обманули. Пикнув брелоком автоблокировки, мужчина вздохнул и привычно направился к дому, такой же озабоченный, хмурый и странный, как все остальные люди вокруг. От мужчины не пахло ничем интересным и уж тем более съестным, он не сказал Шайтану ни слова, не обратил на него никакого внимания, но пес почему-то оставил свое место и последовал за человеком с кейсом. Почему и зачем он, молодой, крепкий пес, последовал именно за этим человеком, Шайтан так никогда и не смог толком понять и внятно себе объяснить, скорее всего, им двигала природная любознательность. Много позже, когда Шайтан поделился этой историей с другом, облезлым, одноглазым спаниелем Тофом, выгнанным на старости лет из дома, тот мудро заметил, что в жизни каждого пса наступает момент, когда он ищет себе хозяина и что тот поступок Шайтана объяснялся именно этим. «Тоф, конечно, умен, – подумал Шайтан, – но почему я потащился именно за этим мужчиной, когда вокруг были десятки других? Значит, уже тогда я почувствовал в нем что-то, что меня за ним повлекло, значит, в нем было призвание мое и моя судьба?» Возможно, так оно и было, возможно, все было совершенно наоборот, но в тот момент, когда Шайтан пошел за человеком с кейсом, он ничего такого глубокомысленного не сознавал. Шел – и все, стараясь не отставать от больших мужских шагов по мокрому снегу и не забегать вперед. На повороте во двор мужчина его заметил. «Привет, собака. Будем дружить?» – спросил он, но, кроме долгого взгляда умных черных глаз, ничего в ответ не получил. Взгляд, однако, был так проникновенен, что мужчина от неожиданности хмыкнул и ничего более не сказал. Шайтан проводил его до третьего углового подъезда, дождался, пока мужчина наберет код, откроет дверь и снова обернется к нему: «Идешь, собака?» Вместо ответа Шайтан снова заглянул ему в глаза. Понятно, он был готов идти за ним и дальше, но страх оказаться в запертом подъезде и лишиться свободы его остановил. Мужчина, что было здорово, все понял. «Боишься, – сказал он. – А жрать наверняка хочешь». Пес снова промолчал, потому что это была правда, сознаваться в которой именно сейчас ему не позволяла гордость. «Ну, будь здоров», – сказал мужчина и исчез за дверью, с треском притянутой магнитами.
Все было кончено. «Снова пойти к остановке? На помойку? Или к столовой?» – решал для себя Шайтан, но от подъезда номер три почему-то не отходил. Почему? Не знал он ответа на этот вопрос, не его собачьего ума было такое дело, но что-то внутри организма необъяснимо приказывало Шайтану задержаться у железной двери. В нее входили, из нее выходили люди, кто-то, наткнувшись на пса, отшатывался в испуге и даже хватался за сердце, кто-то с собачкой сюсюкал, но большинство не обращало на него внимания. Шайтан приткнулся к углу, прилег на холодный камень крыльца и грустно подумал о том, что из-за мужчины с кейсом он, скорее всего, останется сегодня голодным. Он клял себя за собственную глупость, за то, что подчинился интуицией неясно кому, непонятно как и зачем, и что сейчас уж точно бы следовало встать и куда-нибудь двинуться потому, что впереди ночь. Пора подумать о ночлеге, понимал Шайтан, но продолжал лежать у двери.
Через четверть часа она открылась, и на пороге возник его новый знакомый в накинутом на плечи пледе; в руках он держал сверток с изумительными мясными и сырными вкусностями, аромат которых мгновенно растревожил собачий нос. Шайтан вскочил и благодарно завилял хвостом, глаза его горели. «Ешь, животное, – сказал мужчина и придвинул к нему сверток. – Я почему-то знал, что ты не уйдешь».
