Фотографы закатывают глаза, и мы поворачиваемся и быстро идем по тротуару два квартала, прежде чем кто-либо из нас произносит слово. Затем Катя засмеялась. Звук легкий, мелодичный. Я смотрю на нее, потому что не помню, что слышал ее смех . Она язвительная, да, но она такая чертовски серьезная. Как только она начинает смеяться, она не может остановиться, сгибаясь пополам, и ей приходится вытирать слезы с глаз.

Когда она останавливается, она смотрит на меня, – Что? – спрашивает она.

– Ты смеёшься как сумасшедшая, – и она просто пожала плечами.

Я вытаскиваю пачку сигарет, и она смотрит на меня, – Сигаретку? – спрашиваю я её.

Она качает головой, – Я так понимаю, что вы тоже едите к нам в летний дом? Почему ты слушаешь свою маму, а не поедешь куда ни будь отдыхать?

– Моя мама держит для меня счёт для моего будущего, так вот, если я буду послушным мальчиком, то она его переделает на моё имя, – говорю я, – А правда, что тот дом принадлежит твоей матери?

Она пожимает плечами, – Это было ее любимое место. Когда я была ребенком, мы с мамой отдыхали там каждое лето.

– И он везёт туда Милу, – говорю я, – Это хуёво с его стороны.

– Ничего страшного, – отвечает она, но я вижу, что она лжет, – Твоя мама кажется неплохая женщина. Но мне тоже, странно, что ты называешь ее по имени.

Мы стоим возле входа в метро, – Ты имеешь в виду, вместо мамочки? – спрашиваю я, – Куда, черт возьми, мы идем? – я мечтаю покурить, хотя прошло всего десять минут с последней затяжки. Катя заставляет меня нервничать. Или, скорее, я чувствую раздражение из-за того, каково было видеть ее, стоящую рядом со мной, с небрежно перекинутой рукой через мое плечо. А может быть, я раздражён, потому что я не трахался уже десять дней.

– Я не знаю, – говорит она, – У меня не было никаких планов.

– Ты не похожа на легкомысленную девушку, – говорю я, – И я могу не ехать в этот летний домик, если тебя это беспокоит.

Мы садимся в метро и едем черт знает куда. Мы говорим об обычных вещах, ничего серьёзного. Кажется, теперь она меньше раздражается и стала смеется над историями, о некоторых маминых друзьях, голливудских знаменитостях, и о том, что наша маленькая фотография со средним пальцем, мелочь по сравнению с настоящими скандалами. Она смеется, и это звучит мило.

– Куда, черт возьми, мы идем? – спрашиваю я, когда мы выходим на остановке.

Катя пожимает плечами, – Никаких планов, – говорит она, – Просто убираюсь к чертям из дома. У тебя есть планы получше?

Я поднимаю руки в притворной капитуляции, – Как хочешь, принцесса.

Она игнорирует меня, и мы пошли не спеша, пока не добрались до парка.

– Ты не так уж плоха, принцесса, – говорю я, – Я имею в виду, для высокомерной суки.

Она смеется, – Не могу поверить, что ты только что меня так назвал.

– Сучка? – спрашиваю я.

– Люди думают, что я стерва?

Честный ответ – да, но я пожимаю плечами, – Кого волнует, что они думают?

Катя смотрит на меня долго и пристально, – Лучше, чем быть избалованным придурком.

Я ухмыляюсь, – Как скажешь, заучка, – мы находимся в укромном месте в стороне от дорожки, деревья нависают над тропой, и это место практически необитаемо. Я вытаскиваю косяк, и она смотрит на меня.

– Ты дурак? – спрашивает она, – Мы в общественном месте.

– Я никого не вижу тут минут пятнадцать, – говорю я, —Пошли. Там есть здание, мы скроемся за ним.

Она вздыхает, – Сначала фотография в газете, а теперь ты собираешься что бы нас арестовали за хранение и употребление? Мой папа, блядь, убьет нас.

Я ухмыляюсь, – Пойдем, принцесса, – поддразниваю я, – Ты трусиха?

Она следует за мной за здание и мы стоим рядом , – Я не какая-то наивная маленькая девочка, – говорит она, – И я не трус.

– Конечно, нет, – говорю я, —Ты практически рок-звезда, – я закуриваю и протягиваю ей косяк.

– Заткнись, – говорит она, принимая косяк, – Это ты увязался за мной. Если у тебя есть более крутые друзья, с которыми ты предпочитаешь проводить время, то тебе следует быть с ними.

– Крутые друзья, чем ты, принцесса? – спрашиваю я, когда она возвращает его мне, – Невозможно. Я не дружу с детьми будущих мэров.

Она закатывает глаза.

– Политика, – говорит она, – Моя мама ненавидела политику почти так же сильно, как и его. Они много ссорились.

Мы молчим несколько минут, пока курим, и я не хочу нарушать тишину, которая устанавливается между нами, словно какое-то заклинание. Я жду, пока мы закончим, иду обратно через парк, чтобы поговорить, – А ты? – спрашиваю у неё.

– А что я?

– Чем ты хотела бы заняться по жизни? Или твоя жизнь уже распределена твоим отцом?

Она горько смеётся, – Неважно, чем я занимаюсь, – говорит она, – Как ты правильно заметил, всё идёт по плану моего отца.

Мы подходим к скамейке в парке и садимся плечом к плечу рядом друг с другом. Я осознаю нашу близость, почти касание. Она ничего не говорит, так что мы просто тихо сидим где-то полчаса или около того. Возможно, это травка, но с ней легко просто сидеть.

Когда мы встаем, чтобы уйти, я тянусь к ее руке, чтобы поднять ее, и когда она поднимается на ноги, она спотыкается, и мы замираем. Мой взгляд падает на ее грудь, хотя на ней эта белая рубашка без рукавов, которая ничего не открывает; тот факт, что я не могу видеть ее грудь, заставляет меня хотеть увидеть больше, что-то вроде реверсивной психологии. Она вдыхает, ее грудь приподнимается, и я зацикливаюсь на ее нижней губе, пока она приоткрывается в замедленной съемке. Она проводит языком по ней и я представляю, как эти губы обвивают мой член, и он становится твердым как камень.

Я опускаюсь и прижимаю ее губы к своим, и она стонет мне в рот. Ее язык встречается с моим, ее руки на моей груди, сжимая мою рубашку и притягивая меня к себе. Она прижимается ко мне, выгибая спину и выпячивая грудь, прижимаясь бедрами к моему стояку.

Я хватаю ее ягодицы в ответ. Мне плевать, где мы. Я хочу сорвать с нее одежду и трахнуть ее прямо здесь, посреди общественного парка.

Потом так же внезапно, как и началось, все закончилось. Она упирается ладонями в мою грудь и толкает меня, отступая назад и вытирая рот рукой, словно я грязный, от которого ей не терпится избавиться. Я смотрю на нее, пытаясь понять, какого черта она здесь играет, но не могу думать, потому что в моем мозгу не осталось крови. Все, что я знаю, это то, что мой член чертовски тверд, а она стоит там и выглядит так, будто только что съела гнилое яблоко.

– Не надо, Рома… – говорит она, поднимая руку в знак протеста. Как будто я, блять, схватил ее и поцеловал против ее воли. Как будто она не просто стонала в мой чертов рот, выгибая спину и прижимая грудь к моей груди, подстрекая меня прикоснуться к ней.

– Что не так, принцесса? – спрашиваю я, – Ты только что тёрлась о мой член, как будто это волшебная лампа.

Катя качает головой, ее пальцы все еще прижаты ко рту. Ее губы распухли, кожа вокруг них покраснела от моего поцелуя, – Этого, больше не произойдёт, – то, как она это говорит, словно я накинулся на нее. Как будто мне повезло, что у меня есть шанс прикоснуться к ней и меня еще больше бесит ее отношение.

– Не волнуйся, – говорю я, – То, что я был под кайфом и хотел быстро трахнуться, ничего не значит.

Она смотрит на меня с выражением, которое я не могу понять. Я думаю, это может быть разочарованием, но это она, черт возьми, отвергает меня, —Просто… просто не прикасайся больше меня,– говорит она.

– Не прикасаться? – я не могу сдержать смех, – Не волнуйся, принцесса, твоя киска не волшебная. Мне не составит труда держать мой член подальше от тебя.

Она сужает глаза, глядя на меня, и сжимает челюсти, – Хорошо. Я рада это слышать. Мы должны быть взрослыми. Друзьями. Мы должны вести себя прилично.

Очевидно, у моего члена плохой вкус на женщин.

– Ты хочешь вернуться в дом моего отца? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами, – Нет, – говорю я, доставая из заднего кармана пачку сигарет, – Я думаю, что я просто собираюсь кого ни будь трахнуть. Нет смысла иметь эрекцию и не иметь возможности использовать ее.