На мраморном столике, рядом с букетом в высокой вазе, стояли два хрустальных бокала и бутылка вина. Аэлирэнн, не дожидаясь приглашения, наполнила оба.
— Я ещё поговорю с ними. Но, сама понимаешь, обещать ничего не могу. Мало кто любит плохие новости, — тихим, но чётким и хорошо поставленным голосом произнесла Итлина. И прибавила, ещё тише, сделав маленький глоток из бокала. — И меня.
— Понимаю, — ответила Аэлирэнн.
Это с самого начала было ужасной идеей. Можно было придумать и что-нибудь получше, чем заявиться без приглашения в Шаэрраведд и рассказывать, что не так далеко от мраморного дворца, садов и фонтанов бушуют погромы.
Может быть, дело в её акценте. Один из Знающих так и сказал Дорану — кому же ещё, без него Аэлирэнн бы даже и близко не подпустили — закопай, мол, это чудовище, которое на Старшей речи коверкает половину слов и то и дело пытается перейти на всеобщий, туда, откуда ты её откопал. А сам займись магией, архитектурой, или, на худой конец, музыкой. Может быть, дело в одежде. Сапоги приходилось чинить столько раз, что уже и сосчитать нельзя, а купленные за несколько медных монет штаны и рубашку раньше носила какая-то женщина из dhoine. Может быть — в манерах.
Или, быть может, никто и правда не любит плохие новости. Просто пристрелите гонца, и забудете о них, если не навсегда, то надолго.
Они собирались уже уходить, признав за собой позорное поражение, когда Итлина Аэгли аэп Аэвениен, чародейка, Знающая и прорицательница, пользующаяся среди aen Seidhe крайне дурной репутацией, выразила желание говорить с Аэлирэнн наедине.
Знающая долго рассказывала о видениях, которые её мучают, и о том, что dhoine, прибывшие из-за моря на нескольких кораблях — не так-то и давно, если мыслить в масштабах истории — сыграют в грядущих кошмарах немалую роль. О том, что чувствует в происходящем сейчас отголосок будущей боли и разрушений, и о том, что её сердце и разум целиком на стороне тех, кто хотел бы этой боли не допустить. О том, что сделает всё возможное, чтобы им — и Аэлирэнн лично — посодействовать.
Солнечный луч, проникавший сквозь пластинки цветного стекла в стрельчатых окнах, рисовал на мраморном полу причудливые узоры. В клетке под потолком щебетала какая-то певчая птица. Вино отдавало во рту привкусом сушёных фруктов, а в голове — приятной тяжестью, но разговор этот, как и всё, что могло бы за ним последовать, был заранее обречён на провал. Если ты не пророчица, на плохие новости легко закрыть глаза.
— Ты ведь тоже думаешь, что я сумасшедшая? — после долгого молчания тихо спросила Итлина.
Аэлирэнн снова окинула её внимательным взглядом.
Нет. Я думаю, что сейчас тебе ужасно одиноко. Ты видишь будущее, от которого тебе больно, и ты хочешь кричать о нём на весь мир, думая, что тогда, быть может, оно не случится. Но никто не хочет тебя слушать — потому что никто не любит плохие новости.
Я тебя понимаю. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу прошлое. Прошлое — от которого больно мне.
И сделала вид, что вообще не слышала этот вопрос.
— У нас вообще хоть что-нибудь выйдет? Что говорит твоя магия?
Чародейка устало улыбнулась.
— Моя магия так не работает.
Аэлирэнн кивнула, снова наполнила опустевшие бокалы. Магия — вещь коварная.
— Но я всё-таки скажу тебе, — продолжила Итлина, — не как Знающая. Иногда мне кажется, что все мои предсказания — лишь плод разума, который меня подвёл. Что меня так называют из-за какой-то жестокой шутки. Только одно я знаю точно: у всего на свете есть своя цена. То, о чём ты мечтаешь, достойно и благородно, но смотри, как бы тебе не пришлось заплатить слишком много. Как мне.
Аэлирэнн усмехнулась. Почти жестоко.
— Я не Знающая. Я вообще мало что знаю. Но вот уж в чём я уверена — почти обо всём на свете можно сторговаться. А ещё — почти всё на свете можно украсть. Безо всякой цены.
— Если украсть что-нибудь — это всего лишь будет значить, что заплатит за тебя кто-то другой. И ты никогда не узнаешь, сколько — и кто, — вздохнула Итлина. — Может быть, кто-то, для кого ты такого вовсе не хочешь. Можно обокрасть лавочника, но судьбу не обманешь.
Аэлирэнн отставила свой бокал, встала с места и сделала два шага вперёд. Опустилась на колени — плевать на манеры, плевать на скверную Старшую речь и залатанные сапоги — и сжала её слегка дрожащую руку в своих ладонях. И сказала, почти касаясь губами тонкой и бледной, как бумага, кожи:
— Может, и не обманешь. Но ничто не мешает попытаться. И нет, раз уж ты спрашиваешь — я не считаю тебя сумасшедшей. Вовсе нет.
Может статься, что сама Аэлирэнн намного нужнее измученной чародейке, чем та — ей.
***
Спустя несколько дней и бессчётное число бесплодных переговоров, Итлина Аэгли аэп Аэвениен, чародейка, пророчица и Знающая, подарила Аэлирэнн на прощание белую розу из тех, которыми всегда славился Шаэрраведд. На удачу.
========== W imię rewolucji! (ОМП × 2, Гезрас и Аэлирэнн проходили мимо, (вероятно) джен, PG-13) ==========
Комментарий к W imię rewolucji! (ОМП × 2, Гезрас и Аэлирэнн проходили мимо, (вероятно) джен, PG-13)
ОТП челлендж, день 14 — geeking out over something
Действующие лица — диверсант школы Кота: https://gwent.one/pl/card/202808, и диверсант Врихедд (ладно, пока не совсем Врихедд, но не суть): https://gwent.one/pl/card/202538
Волчиха — диалектное название (какой-то не до конца понятной) ягоды. Авторским произволом было решено, что в Ведьминлэнде так называют белладонну, ядовитое галлюциногенное растение.
Дожинки — восточно-и западнославянский праздник сбора урожая, отмечается в конце августа.
Согласовательный класс — альтернативное лингвистическое название для грамматической категории рода в тех языках, где “родов” больше трёх.
О том, кто такой Беккер — всё ещё вот здесь: https://ficbook.net/readfic/10408609
Мятеж не может кончиться удачей, —
В противном случае его зовут иначе.
— Вот, остроухий, погляди.
Ведьмак Эгберт, прозванный за буйный характер Волчихой, сунул новенькую бомбу почти под нос своему товарищу. Луи, взломщик и диверсант, — точнее, звали его Финвар Луйгерн аэп кто-то-там, Волчиха забыл его полное имя ещё раньше, чем эльф успел до конца представиться — убрал падавшую на глаза прядь длинных каштановых волос и сощурился.
— Двимеритка, родимая, — объяснил ведьмак. — Если этот Беккер и заплатил какому чародею.
— Неплохо, — ответил Луи. — Спасибо. Терпеть не могу чародеев.
Эгберт чародеев тоже ненавидел. Если бы не Гезрас, все «коты» давно стали бы для них горкой неплохих таких трупов для вскрытия. Но Гезрас, храни его святой пророк Лебеда, всегда находил способ всех выручить.
После побега из замка Стигга почти все они разбрелись кто куда, но договорились встретиться — через три года, а потом ещё через пять, перед Дожинками, на постоялом дворе «Рыжий кот» — это ж надо было придумать такое название, зато забыть точно не получилось бы — в Аэдирне. Волчиха, сказать по правде, мало на что рассчитывал, и тем больше была его радость, когда он остановился там во второй раз и встретил Геза, счастливого настолько, будто тот только что получил половину Северных Королевств и принцессу в придачу.
Что, вообще говоря, было не так уж далеко от правды. Оказалось, что Гезрас обещал горстке каких-то совсем уж отчаянных эльфов, что поможет им показать всем dhoine, чем кончается дискриминация Старших рас. Взамен эльфы дали ему какую-никакую работу, какой-никакой кров и смутное обещание, что когда-нибудь потом, с их помощью, «коты» станут нормальной ведьмачьей школой.
Гезрас всегда, ещё с тех пор, как они в замке Стигга прыгали с завязанными глазами по гребёнке и пытались понять, как лучше пережить особенно злобный укол, ненавидел всякого рода ксенофобию. А ещё, судя по его восторженным рассказам и горящим, прямо как после фисштеха, глазам, не на шутку запал на эльфку, командовавшую всей этой честной компанией.
Волчихе было, в принципе, всё равно. Сам он предпочитал не совать голову в пасть тем, кто может эту самую голову легко откусить, но деньги брал от кого угодно. С деньгами от людей — dhoine, то бишь, — нынче было плохо, а идея снова принадлежать к чему-то большему, а не просто шататься без цели по тракту, пришлась ему по душе. Да и эльфы оказались вполне ничего. Некоторые — ужасно высокомерными занудами, конечно, но в целом — ничего.
