Литмир - Электронная Библиотека

– А какой он, твой папа? На кого он больше похож? На старика Виртанена, отца Георгия или… – Катя ткнула на фотографию в газете, разложенной на полу для упаковки, – или на мистера Вотинена?

Ольга засмеялась:

– Нет не похож. Ни на Виртенена, ни на Вотинена, ни на кого-то другого. Папа седой, сколько его помню. Он строг, спокоен. Носит опрятную бороду и шерстяной жилет. Мне иногда казалось, что у него два сердца, потому что в нагрудном кармане справа у него тикали часы. Тик-так, тик-так… А еще от него пахло сиреневым мылом и невским ветром.

– А мой папа?

От неожиданности Ольгу качнуло на неустойчивом табурете.

– Что, твой папа?

– Чем пах мой папа?

Ольга с трудом подавила рвотный комок. Память предательски воссоздала запах потного тела, мокрой псины, тухлого дыхания и алкоголя. Отводя взгляд от лица дочери, она захлопала глазами, будто это могло смахнуть тошнотворное воспоминание. Она искала в мерзком ощущении лазейку, что могла бы вывести ее на ровную почву. «Псина, мокрая шерсть, шинель, да! Шинель! Потное тело, но холодные ноги, конечно! … Это лучше, да! Саша лучше…»

– Ну?! – Катя снова поймала блуждающий взгляд матери. Когда же Ольга смогла сосредоточиться на ее лице, заметила, что Катя так же хлопает ресницами, как и она.

«Повторюшка» – подумала Ольга и улыбнулась. Приступ прошел:

– Катюша, отчего ты такая нетерпеливая? Дай подумать… Он был высокий, – Ольга уже знала, что планирует врать. Пусть это ложь, но такая сказка будет греть душу маленькой Кате, а потом уж… – он красивый, и его гимнастерка пахла свежестью весны, цветущей черемухой, а осенью шинель пахла теплом костра. У него одно сердце. Одно огромное сердце. Однажды он придет, – ты еще, засоня, конечно, будешь спать, – а когда откроешь глаза он уже будет рядом.

– Да? – Катя стала перетаптываться с ноги на ногу, теребить в руках подол платья. Но Ольга уже видела, в глазах дочери поселилась мечта. Ольге и самой очень не хватало такой мечты, она гнала эту мысль, но Саша снова оказывался в ее голове. Ольга нежно сжала неуверенную руку дочери. Они были одинаково растеряны и одинаково хотели верить.

«Она первый раз так настойчиво спрашивала про него. Может, и не надо было сочинять сказку? Может, надо было правду: злодей, распутник, пьяница, убит твоей матерью? Нет! Нельзя такое говорить. Ни в семь, ни в двадцать. Это сломает мою девочку. Она над комарами-то убитыми плачет! Я все правильно сделала. С мечтой жить лучше» – Ольга пыталась оправдаться перед собой. Опять пыталась, но опять не получалось. Она только больше ссутулилась, будто на плечи положили еще один кирпич.

Ольга поцеловала озябшие Катины пальчики:

– Ну-ка одевайся! Полы холодные. Время… – Часы услужливо профальшивили десять. – Видишь уже десять. Бегом умываться, и захвати наш хлеб из сеней. А я сейчас допишу и принесу кофе.

Шустрая Катя прыгнула на полосатый половичок, и, скользя ногами, дошаркала на нем до сундука с аккуратно разложенной для поездки одеждой. Ольга сначала хотела одернуть дочь за мелкую шалость, но умиление победило – она с наслаждением наблюдала, как ловко шестилетка натягивала чулки, теплые панталоны, надевала платьишко; шнуровала отданные соседкой поношенные ботиночки. Как быстро же она выросла!

– Валенки обувать? – спросила она у замершей улыбающейся матери.

– Да иди так. Не так уж там и холодно. Заодно пофорсишь в своих модных чибриках.

– Ну ма-ам! Они не модные! Их же до меня весь пансион, наверное, носил! – Катя смешно закатила глаза, явно подражая своим более взрослым подругам, и с удовольствием громко стукая каблучками, протопала на первый этаж в кухню.

Ольга развернулась к столику, размяла больные пальцы, пока перечитывала написанное и добавила пару слов.

«Может и не надо было писать…» – подумала она, запечатывая конверт.

Пока Ольга искала по карманам своего пальто монетки для почтальона, на лестнице раздался шум: детские крики, смех и радостный финский. Застучали торопливые шаги, и в открытую дверь вбежала раскрасневшаяся Катя. Буханка за пазухой была надломана, а в подоле она придерживала что-то очень ценное. На мокрые ботики налип снег, значит успела и к финским соседкам забежать.

Катя метнулась к столику, высыпала на него ленточки, конфеты и какие-то железячки, положила сверху хлеб, подскочила к матери, что-то вспомнила и выбежала обратно. Ольга не успела даже пальто повесить.

Катя перегнувшись через перила закричала на финском:

– Сама без обеда останешься!

Снизу раздались крики протеста, и до Кати долетела чья-то ушанка. Она взвизгнула, убежала в комнату, захлопнула дверь и прижала ее спиной.

– Чего вы там обеды делите? – спросила Ольга, раздумывая, надеть уже пальто и спуститься к почтальону, или еще рано, и можно все же пальто повесить.

– А говоришь, не знаешь финский! – Победно заявила Катя, разбирая принесенные сокровища.

– Ну почему, не знаю? Знаю кухонные слова какие-то, точнее, понимаю. Сказать не могу. У них язык, как у лесных фей – я так считала в детстве.

– Значит, я фея? – Катя зазвенела смехом, будто и вправду дитя из сказки. – И все-таки странная ты. – Перешла на финский. – Родилась в Суоми. Суоманланнен, как я.

– Мои мама и папа говорили на русском, моя няня тоже говорила на русском. У нас вся прислуга из русских была. Соседи тоже русские. Откуда мне было финский знать? – Ольга, продолжая держать в одной руке пальто, задумчиво переложила хлеб с края стола на этажерку, чтобы Катя его случайно не смахнула, – друзей, как у тебя, в моем детстве не было … Ты посиди, я выскочу на минутку.

Ольга все-таки накинула пальто, зажала конверт и несколько пенни в ладонь и выскользнула за дверь.

Ей опять стало невыносимо тоскливо. Как тогда, в пятнадцать лет в Выборге, когда ее единственными товарками были лошадка Маревна и пачка столичных журналов. Она устала жить в Финляндии и сейчас. Язык действительно никогда ей не давался. Даже почтальону сейчас она говорит только «здравствуйте», «спасибо», «до свидания».

Несмотря на то, что с ней была Катя, соседки-жилички, Ольга снова чувствовала себя чужой в этой стране. А ведь она отлично устроилась в Териоках по современным меркам! Работы не было, говорят, до самого Хельсинки. А у нее была! К тому же повезло взять комнату в пансионе у самого моря.

Почтальон, поклонившись, пошел к городу, держа велосипед за руль. Тонкие колеса вязли в снегу, подтаявшем на солнце. Ольга глядела на мокрые по щиколотку ноги молодого финна и представила, как ему сейчас холодно. Она тоже зябла. Или ее знобило от волнения.

Она сделала вдох – пахло чем-то новым, свежим. Пахло молодостью, ее далекой юностью. Лед блестел на солнце совсем по-весеннему. Немногочисленные отдыхающие скользили вдоль берега на финских санях. И это было как-то по-особенному. Сегодня все было как-то по-особенному и как-то бессмысленно. Хотелось бросить все и бежать на вокзал. Поесть и поболтать можно и дома! Но она сейчас соберется с духом и сделает все, как должно.

Ее все пугали, что в Ленинграде с работой еще хуже, – статьи подсовывали, – что там такая разруха, что жить невозможно, людей хватают на улицах. Но ей не было страшно. Чего греха таить, последние пару лет им с Катюшей здесь было спокойно и уютно. Платили вполне прилично, в три раза больше, и работы в три раза меньше, чем в магазине у Юли Хенриксон в 1924 году. Да и все прочее. Вот после тех лет Ольге нечего бояться. Все как-нибудь устроится. Мир не без добрых людей.

«Лишь бы Катя и родители были рядом. А может и Саша… Хотя нет. Конечно, Сашу лучше не беспокоить. Без меня ему лучше. И все-таки сегодня все особенное!» – думала Ольга, поднимаясь на второй этаж с кофейником и кувшинчиком молока. Катя, не дождавшись матери уже терзала зубами горбушку.

– Кахви? – блеснула Ольга знанием финского перед дочерью.

Катя улыбнулась, спрятав за щеку кусок хлеба, и кивнула.

2
{"b":"790389","o":1}