Андрей шел навстречу по темному длинному коридору. Нет, даже не шел. Он будто выплывал из далекой темноты и надвигался на Олю.

– Не может быть! Ты же умер! – услышала Оля собственный голос, но рта она не открывала. Голос закричал. – Я знаю, что ты мертв! Я убила тебя!

Фигура Андрея все нарастала, становилась четче. Оля уже могла рассмотреть в сумерках лохмотья тины, налипшие на его мокрое пальто, и капельки воды на краях мятой шляпы; на бурой щетке усов сгустки крови; перекошенный подбородок; под треснутой оправой вытекший глаз.

Оля хотела зажмуриться, но не могла оторвать взгляда от приближающегося мужа. Ее челюсти сжались, плечи поднялись, а пальцы спрятались в кулаки, готовясь защищать голову. Колени загородили обнаженные бедра, и только тут Оля ощутила, что совершенно нагая парит в воздухе. Безвольно плывет по сумрачному коридору навстречу Андрею. Силой мысли она попыталась лететь прочь от него, прикрываясь и сжимаясь в комочек. Но безжалостный рок притягивал их друг к другу! Все ближе и ближе…

– Нет! Не хочу! Я не вернусь к тебе! Оставь меня в покое! – снова закричал ее голос, – Уйди! Прочь!

Оля сопротивлялась, но Андрей все увеличивался. Она уже не могла видеть его целиком, только огромное лицо с бульдожьей улыбкой. И когда сквозь стекло битых очков она четко увидела его единственный зрачок, его чернота поглотила ее…

***

– Мама! Мама, проснись! Ты пугаешь меня, мамочка!

Ольга резко открыла глаза и увидела красный носик и влажные глаза дочери.

– Мамочка, не кричи! Пожалуйста.

– Все-все, мое солнышко. Я проснулась. – Ольга потянулась к дочери и обняла заплаканную Катю. Свободной рукой вытащила из-под девочки одеяло и укрыла ее, прижав к себе. – Все, моя милая, все. Мне уже не страшно. И ты не бойся.

Еще несколько минут они лежали обнявшись. Катя перестала всхлипывать, дыхание выровнялось, и она уютно засопела.

Ольга любила слушать, как спит дочь. И хотя внутренние часы ей подсказывали, что пора вставать, она хотела хотя бы еще минуточку чувствовать этот успокаивающий снотворный ритм: вдох – выдох, вдох – выдох.

Короткие волосы Кати щекотали Ольге щеку, она провела рукой по непослушным рыжим завитушкам, прижалась к ним губами и понюхала. Так сладко пахнет детство!

Сон про бывшего мужа преследует ее уже лет восемь. И должно бы уже все забыться, но у грехов нет срока давности.

Ольга потрогала низ живота – даже через льняную рубашку она чувствовала грубый бугор шрама. Она еще раз погладила Катю по волосам и, оставив ее под одеялом, встала с кровати.

Панцирная сетка предательски скрипела при каждом движении, но пригревшаяся девочка продолжала спать под привычные звуки. Еще минутку Ольга постояла возле Кати, пытаясь забыть навязчивое видение, потом посмотрела в окно. Слева между синим льдом залива и уже серым небом светилась узкая полоска зарницы. Сегодня не надо идти на работу в «Лепони», но дел хватит и без грязного белья постояльцев.

Часы короткой фальшивой нотой отстучали половину часа. Ольга, не глядя, прикинула: «Полвосьмого». До выхода у них с Катей есть еще как минимум шесть часов. Все успеется!

Ее, как всегда бывает, притянул к окну рассвет. Есть в этом что-то непостижимое и обнадеживающее. Будто бог открывает глаза и слушает нас. Ольга облокотилась на подоконник и прошептала в стылое стекло:

– Пусть с ними все хорошо. Пусть сегодня мы встретимся и… и… – она очень хотела приплести к своей внезапной молитве Сашу, но даже сейчас ей было стыдно произносить его имя. – И никогда не расстанемся. Мамочка, папочка, – она снова сделала паузу, – я люблю вас. Аминь. – Ольга прижала к губам крестик, закрыла глаза и со всем жаром предвкушения скорой встречи три раза повторила «Отче наш» про себя.

Затем открыла глаза. Лед посветлел. Еще невидимый луч солнца отразился от далекого Кронштадтского собора. Купол засиял, и как маяк, поманил Ольгу домой, в Россию.

Засияли и Олины глаза. Первые морщинки вокруг этих сияющих глаз сейчас тянулись светлыми лучиками и преображали ее худое блеклое лицо.

Ольга встрепенулась и, закрутив растрепанные кудри в тугую кичку, с привычной тихой ловкостью за три шага пересекла комнату. Круглая печка еще хранила тепло. Да и стоит ли сегодня топить, если днем они уже уйдут. Совершенно автоматически Ольга отметила, что дров в корзине на топку хватит. Стряхнула пыль с этажерки, проверила пальцем землю Катиной цветущей фиалки и, обойдя мешки, связку книг и старый чемодан, села на трехногую табуретку за низенький столик. Под столиком в коробке из-под бакалейных склянок лежали Катины и Олины сокровища – цветные карандаши, оставшиеся еще от предыдущей хозяйки дома. Та была учительницей. Теперешний хозяин, Виртанен, спокойно относился к оставленным русской дамой излишествам. Будь то карандаши, книги или пианино. Его жилички смело пользовались всем имуществом в своих комнатах. Просто надо было поддерживать порядок и вовремя платить.

Ольга, не глядя, запустила руку в коробку и нащупала заточенный карандаш. С удивлением она обнаружила, что снова вытащила бордовый. Последние четыре недели попадается именно этот гнетущий цвет. Но зато он хорошо ложится на рыхлую почтовую бумагу.

Последнее письмо. Доходят они или нет, Ольга не знала. Но каждую неделю уже больше пяти лет писала в Петроград – теперь уже Ленинград, – отцу. Ответов не было. Ни одного. Но сегодня это не важно. Все равно, она рассчитывала, что они с Катей обгонят почтовый поезд, и свое письмо она получит дома уже сама.

Ольга растерла воспалившиеся опять костяшки на указательных и средних пальцах. Пожалуй, держать карандаш – это было самое неприятное, когда стали болеть руки. Она даже стирать приспособилась, чтобы меньше сгибать больные суставы. А вот писать было тяжело. Она почти и не писала.

Не торопясь, с детской скоростью, Ольга выводила:

«Дорогой папа!

У нас все хорошо. Документы мы получили спокойно, как и обещал Виртанен. Все-таки он очень добр!

Вещи почти все уложены. И уже сегодня мы едем домой.

Мы за последние четыре года с Катюшей разжились изрядным количеством книг и вещей. Комнатка наша как-то незаметно накопила столько всего. Мы и не поняли, как это все у нас вмещается. В чемодан, конечно, все не влезло. Не то, что в двадцать первом при отъезде!

Мне пришлось оставить Виртанену почти всю библиотеку, собранную здесь по крупицам. Я тебе писала, что у него тут были хорошие книги от прежней хозяйки. Я и стала дополнять помаленьку эту коллекцию. Уверена, он ее продаст за бесценок. Сердце кровью обливается. Но я все же кое-что забрала с собой. Толстого (помнишь, я сама сожгла его в девятнадцатом?) «Война и мир». Интересное издание «Бесов» нашла 1876 года (удивительная сохранность!) Пара томиков поэзии уже наших лет. А, впрочем, вечером все покажу.

По большому счету, нет ничего такого, что бы я должна была тебе написать. Хочется уже…»

– А-а-ам! – Катя подкралась сзади и накинула на Олю шерстяное одеяло.

– Ой-ой-ой! – Ольга взмахнула руками, бросив карандаш. Обняла дочку и пощекотала.

Катя взвизгнула, захохотала, отскочила от матери и так, с одеялом на голове, запрыгнула на лязгнувшую металлом высокую кровать.

– Выспалась, сонная тетеря? Смотри, какое солнышко! Сегодня замечательный день! – Ольга поправила растрепавшуюся кичку.

– Мам, а кому ты пишешь? – Катя вылезла из-под одеяла.

– Папе. Дедушке твоему.

– Но ведь мы сегодня уже приедем, – Катя начала тихонько раскачиваться на кровати, постепенно увеличивая амплитуду. – Зачем писать? – панцирная сетка скрипела все звонче.

– Ну-ка слезай! Нечего шуметь и пружины ломать! – Ольга привстала, чтобы спустить дочь с кровати, но та уже спрыгнула сама и подошла к матери. Ольга села обратно на табуретку и взяла дочь за руку. – Да я и сама не знаю, зачем пишу. Просто сегодня вторник. Я привыкла. Да и почтальон все равно зайдет…