– «СашБаш», – сплюнув лузгу, протянул мотоциклист, – давно его не слушал. Янку –бывает, Летова – тоже… А этот-то тебе на что сдался? Ты б ещё Окуджаву с Высоцким вспомнил.

Грамыч хмыкнул. Потом нежно поставил стопку пластинок на скамейку рядом. Пробежался пальцами по обложкам и движением фокусника вынул одну и буквально просиял:

– А! Каково?

– Да ладно… – Сорог немного оторопел, в основном от твердого знака в конце фамилии исполнителя и ветхости обложки. – Шаляпин? Он-то тебе зачем? Тем более на пластинке! Всё ж в Сети есть!

– Ну, допустим, есть, да не всё! Тем более все цифровые записи идентичны, а у пластинок и лент – душа! Двух одинаковых не найти!

Сорог посмотрел в сторону ломбарда. Рольставни все ещё приспущены, а хозяина Злого Января – большого белого байка – не наблюдается. На двери привычная надпись: «Буду через 15 минут». Он здесь сидит почти час, да и семечки заканчиваются, так что трёп с Грамычем вполне поможет убить немного времени.

– Ну а зачем тебе разные? У тебя ж одних и тех же пластинок тьма…

– Для коллекции!

– А ты в них разницу слышишь?

– Я – нет! Это только на приборах в студии увидеть можно…

– И какой тогда смысл?

– Время придёт, расскажу, ты ж вроде с мозгами мужик.

«Вроде того», – подумал Сорог. Но интерес к теме мало-помалу зарождался. Как разговорить Грамыча, знали все, но в последнее время он стал разборчив ещё и в выборе алкоголя.

– По пятьдесят? – из-за пазухи выглянула плоская бутыль толстого стекла с пробкой, запечатанной жёлтым воском. Содержимое сияло изумрудными искрами.

– А это у тебя чего? – глаза потомственного заводчанина алчно засияли.

– Самогон. От Олега Петровича. Я у него в бараке комнату снимаю, а в придачу гараж под мотоцикл. Мужик аж с войны гонит!

– Это с которой? С Бонапартом что ли?

– Да нет, с афганской! Чего стебёшься?

– Да потому что самогон твой – зелёный! – недоверчиво покосился на бутыль Грамыч.

– Так на травах.

– На каких?

Сорога позабавила подозрительность собеседника. Но эксперимент уже начался, а значит, и заканчивать надо:

– Да на тархуне в основном.

– Правильно говорить – на эстрагоне. Трава – эстрагон, а лимонад – тархун. В нашем случае это точно не лимонад.

– Да хоть вода из лужи! – деланно взбеленился траппер соляных равнин, зато врать не пришлось. – Ты пить будешь? А то пока треплемся, гвардейцы на штраф поставят!

Резкие, как будто ломаные движения давно стали визитной карточкой Грамыча. Вот и сейчас он каким-то неуловимым движением поставил на скамейку две хрустальные стопки с золотой в узорах каймой. Откуда?

На улице – лето, на собеседнике – брюки, из-за тотальной неглаженности больше похожие на серый «Адидас» без лампас, и футболка из ближайшего секонд-хенда. Где здесь такую красоту прятать? Ан нет – вот вынул буквально из воздуха и протягивает:

– А закусить есть чем?

– Семечки… Штук десять осталось.

– Ну, это по-нашему! – одобрил Грамыч. – Закуска-то – она, сволочь такая, градус крадёт!

– Это да, – подытожил Сорог, наливая до половины, – семки много точно не спиздят!

Выпили не чокаясь. Крякнули. И вот уже глаза Грамыча влажно блестят. Слузгав пару семечек и глубоко вздохнув, он важно подвёл итог дегустации:

– И правда, тархун. И как у твоего Олега Петровича так выходит?

– Так он рецептами не делится…

Получается, Вождь не то что не врал, но даже и не преувеличивал. Зелёная жидкость с Пустошей действительно принимала ожидаемый человеком вкус. Сам-то Сорог знал, что она хоть и не вода, но из лужи. Поэтому для него аромат эстрагона оставался недосягаемой роскошью. Он почувствовал, как солёный вкус воздуха Пустошей обдаёт внутренности спиртовым теплом, как накатывает ностальгия, делая мир вокруг спокойным и уютным. Нестерпимо захотелось на солончаки…

– Ты чего? – забеспокоился Грамыч.

– Да в порядке всё! – Хенграунд понял, что затих на несколько минут. – Смакую! Хороша, чертовка!

– Это точно! Может, ещё по одной? И ты это… угощайся.

На лавке, там, где только что были пластинки, обнаружились две порции картошки-фри и открытая черёпка соуса.

– А пластинки куда делись? – немного удивился Сорог.

– Да пока ты от удовольствия лыбу давил, я попросил соседа Дениску домой их забрать. Он в соседней квартире живёт. Как приду, заберу. У него и картошки стрельнул. А то ведь семки семками, а под такую штуку закуска точно нужна. На ней, поди, самолёт взлететь может.

«Самолёт не самолёт, а «Жигули» едут», – едва не брякнул Сорог. Картошка оказалась горячей, как будто только из фритюрницы.

– Твой Дениска телепорт изобрел что ли? Картошкой-то ожечься можно!

– Эм… – Граммыч ненадолго задумался. – Рюкзак у него с теплоизоляцией. Всего-то делов.

– Брендовый небось? Фастфудня-то на другом конце города.

Уже немного зарозовевший Грамыч снова чуть помешкал с ответом:

– Спрошу у него при случае. Наливай!

Налили и выпили. В груди снова заложило от спирта, желания ехать вдаль и дышать солёной взвесью. К третьей стопке в бутылке оставалось на донце. Решив немного притормозить, Сорог спросил:

– Так зачем тебе все эти условно одинаковые пластинки, Грамыч?

Уже изрядно захмелевший собеседник вскинулся, как будто желая отмахнуться от вопроса, затем, мазнув взглядом по окрестностям, вздохнул:

– Знаешь, вот там, рядом с театром дом, а лет двадцать назад на его чердаке был архив одной прозападной языческой секты. Их тогда много разных было. Сект, а не архивов.

– Слышал я что-то про тот чердак. Даже бомжи сейчас туда забираться боятся…

– Ну, это уже сказки, – Граммыч снова вздохнул. – А я тогда молодой был, в шайке этой – девки как на подбор, да с идеями свободной любви.

– А пластинки здесь причём? Ностальгия?

– Если бы… Назначили меня, понимаешь?

– Кем? Куда? – «Тархуновый» дистиллят понемногу разогревает, и вопросы звучат куда более заинтересованно, чем хотелось бы.

– Собирателем. А назначила… да Кем, так их тогдашнюю главную звали. Это вроде как тьма по-древнеегипетски.

– И что собирал? Болячки на болт с их-то свободными идеями?

– Нет, – казалось, Грамыч подколки не заметил. – Музыку собирал. И с тех пор остановиться не могу.

– Это ещё почему?

– Я сначала тоже не понимал, зачем. Думал, может, наговор какой или сглаз. А как старше стал, разобрался. Мне ещё тогда в архиве всё рассказали, да как-то невдомёк было. Собираешь и тащишь, а тебе потом обламывается.

– И теперь обламывается?

– Да какое там. Жена с дочкой давно ушли, а на нынешних профур у меня зарплаты не хватит. Да и коллекция не в копейку обходится.

– Нахрена тогда?

Грамыч задумался. Сидя на лавке, он как-то ссутулился и стал дышать реже. Неожиданно резко, будто вырвав пару кадров из кинопленки, инженер поднялся на ноги.

– Наливай! Скоро ломбард твой откроют. Не пропадать же добру.

Притертая стеклянная пробка снова откупорена, остатки изумрудной жидкости с лёгким плеском покидают сосуд

– За нечисть, чтоб её! – выдает Грамыч и опрокидывает стопку.

Странный тост удивил, но, несмотря на это, мотоциклист повторяет за собутыльником и тоже пьёт.

– Так вот Иные, как бабоньки те себя называли, верили, что нечисть существует в разных видах. Но когда-то давно одни начали доминировать над другими. Случилась война… Не война, скорее истребление. И вот племя, склонное к упорядоченному, одержало победу и стало доминировать в нашем мире. Однако единственной слабостью его остался хаос.

– Это как? – уточняет Сорог.

– Например, неповторяющиеся звуки не дают им близко подойти и напасть. Поэтому древние скальды никогда одинаково не пели одну и ту же песню. Молитвы северных шаманов обходились без повторов и были чистой импровизацией. А сейчас вся жизнь человечества состоит из повторов, притом повсюду! От попсы до религии… И у нечисти нет больше преград!

Глаза Грамыча слезятся, голос дрожит. Сорог похлопал приятеля по плечу: