Так как лучи солнца были не частыми гостями этих улиц, о том что наступает вечер, Рабр и Пиу догадались по начавшим ярче гореть уличным фонарям. Уже сама усталость валилась с ног, да и наши герои тоже были не прочь поужинать и привести себя в порядок. По счастливому стечению обстоятельств они как раз стояли под тускло освещённой вывеской с немудрёной надписью «Ночлег».

Войдя в приоткрытую дверь, которая держалась не благодаря, а вопреки, наши путешественники оказались в небольшом фойе, освещённом грустной лампой. Она, видимо, утомилась бороться с серой пылью, летающей в воздухе, и, отчаявшись победить, грустно висела под потолком, обречённо доживая свой век.

Будто материализовавшись из облака пыли, за стойкой возник мужчина средних лет, судя по припухшему лицу, явно не враждебно относящийся к алкоголю. Возможно, это даже любовь, которую он бережно пронёс сквозь года, не расплескав ни капли мимо. Есть ещё один вариант: быть может портье очень любил мёд, а пчёлы в свою очередь не очень хотели расставаться со своими запасами. Но, так как ульев поблизости видно не было, второй вариант маловероятен.

Мистер Пиу по уже сложившейся традиции взялся налаживать отношения с аборигенами. Рывком преодолев круг, состоящий из запаха перегара и чеснока (кстати, это лучшее средство от вампиров, и если вы встретите человека, виртуозно использующего этот магический инструмент, не делайте скоропостижных выводов – возможно, перед вами не тот, кем вы его мысленно обозвали), писарь по-ковбойски эффектно поднял облако пыли, бросив шляпу на стол, и проговорил вальяжно: «Почём нынче мёд, отец?» Рабр, смотря на происходящее с улыбкой, размышлял: «В каком же из миров нас начнут бить?..»

Портье пучил глаза, морщил ум и даже при этом шевелил ушами, видимо пытаясь понять первое предложение, в то время как мистер Пиу уже говорил пятое. Наконец, осознав всю тщетность своих попыток, вдруг обмяк и с грустью в голосе проговорил, положив ключи на стойку:

– Апартаменты люкс, номер тринадцать, второй этаж налево, до конца коридора.

– Не смеем более красть ваше драгоценное время, – сказал Рабр, подхватив ключи и увлекая за собой явно желающего продолжить беседу мистера Пиу.

Портье, слушая удаляющиеся шаги наглых постояльцев, налил себе мутной жидкости в стакан. Поднял его и, выудив самое ёмкое слово из лексикона водителя автобуса, поэтично характеризующее отношение сельского жителя к приезжим из столицы, произнес его, смакуя, как тост. Залпом выпил содержимое стакана и опять растворился в клубах пыли.

Непонятно, для какого важного лица был предназначен этот чудесный серый номер люкс, так же утопающий в пыли и заставленный винтажной мебелью, по которой можно было предположить, сколько лет гостинице. Полуслепые пыльные окна наполовину прикрывали серые шторы. Но описываемый номер имел два главных плюса: это две кровати и душ! Так что путешественники с удовольствием воспользовались обоими и уснули беспробудным сном до самого утра.

В этой части города бурление жизни было, как в муравейнике в час пик, и не утихало с приходом ночи, а только усиливалось. По улицам сновали туда-сюда люди, держащие на плечах огромные серые тюки. Из дверей многочисленных прачечных с клубами пара вырывались на улицу, растекаясь по проспекту, горные ароматы, морозная свежесть и запахи луговых трав до рези в глазах и першения в горле. В каждом окне усталые фигурки с четырьмя руками стирали, гладили бельё, что-то шили, и только остановившись в пятне оконного света и приглядевшись, можно было понять, что это не роботы, а живые люди.

Ночь подходила к концу, фонари тускнели, первые солнечные лучи наощупь, сквозь пар и смог, находили крыши домов, придавая сюрреалистичному виду городского района ещё большую загадочность.

В пыльных окнах одни грустные серые люди сменяли других, как будто сломанный проигрыватель из года в год показывает по кругу один и тот же фильм.

Лишь только очень внимательный зритель смог бы увидеть в кипящем водовороте улиц одну, на первый взгляд, небольшую странную деталь: напротив гостиницы, в которой сладко посапывали наши путешественники, чуть в стороне от вечно шумного потока улицы, скрываясь в утреннем сыром тумане, стояли четыре фигуры. Они были одеты в свободного кроя длинные серые плащи, из-под которых выглядывали квадратные носы чёрных кожаных сапог, а шляпы котелки сдвинуты немного на глаза. Словно двадцать пятый кадр в потоке суетящихся серых частиц: никуда не спешат, смотрят пренебрежительно-брезгливо, холодным взглядом убийцы, на окружающий их, пока ещё живой, материал, тихо о чём-то переговариваясь. Случайно остановившийся рядом ведз, увидев их, поёжился, словно его окатили холодной водой, вжал голову в плечи и поспешил по своим делам, не оглядываясь. В густом, размывающем мелкие детали, тумане, они словно клоны одной жуткой куклы, сделанные рукой ненавидящего весь мир мастера-кукловода.

Тем временем в тринадцатом номере гостиницы, на пыльном окне с уныло висящей занавеской, небрежно сдвинутой явно мужской рукой к стене… «Ведь как можно не обращать внимание, Валера, на такие важные вещи, как красота и порядок в доме?!» – искренне удивляются «вот этой манере наводить беспорядок» большинство домохозяек  на далёкой голубой планете под названием Земля. Не знал первобытный мужчина, с довольным видом крепя над дыркой в стене пещеры шкуру убитого мамонта, к каким страшным последствиям всё это приведёт. Этой борьбе не один миллион лет: горы сломанных стрел-слов, триллионы безвозвратно ушедших в небытие нервных клеток; в ней нет победителей и проигравших. Обе стороны не отступают ни на шаг!..

Отлучусь на минуточку, мой дорогой читатель, пойду кое-что поправлю, пока моя спит…

Ну, а тем временем на планете, умирающей от варварского отношения к её экосистеме, в сером от пыли городе, в тринадцатом номере гостиницы, на пыльном окне с уныло висящей занавеской, небрежно сдвинутой явно мужской рукой к стене, разбуженная откуда-то взявшимися шумно храпящими и кашляющими постояльцами, сидела сонная муха, недовольно чистя свои передние лапки.

Когда покашливание из ночного приглушённого перешло в по-утреннему бодрое, наши герои проснулись.

Окружающий мир давил своей серостью. Что удивительно, даже общительный в любое время суток мистер Пиу воздержался от утренней лекции. Позавтракав питательными припасами, приготовленными Суслинором и мистером Бу, путешественники спустились в фойе. Там всё было почти по-прежнему: как и вчера, из пыли материализовался консьерж, тускло светила лампочка в полумраке, лишь лицо повелителя ключей после ночных излияний приобрело некоторый шарм и загадочность. Желая расплатиться за предоставленную крышу над головой, Рабр положил на стойку пару жёлтых монет, которыми их снабдил Суслинор, и спросил: «Этого достаточно?» Консьерж, судя по плавно меняющемуся цвету лица в сторону бледно-лилового и отвисшей челюсти, был очень удивлён, ну или обрадован. «Этого точно достаточно?» – повторно задал свой вопрос Рабр, не желая обидеть стража малой оплатой. Консьерж, видимо, не найдя подходящих слов для этой ситуации, просто судорожно икнул, громко сглотнул слюну и кивнул головой. Стало понятно, что продуктивного диалога в столь ранний час явно не получится ввиду лёгкой невменяемости одной из сторон.

Сдав ключи, путешественники в полном молчании вышли на улицу, вдохнули по-утреннему свежего пыльного воздуха и немного приободрились. Прибор по-прежнему показывал, что путь к хранителю лежит прямо по проспекту, как и вчера, переполненному снующими туда-сюда машинами и людьми. Здания вокруг не отличались одно от другого и создавали впечатление у идущего, будто он стоит на месте. Мистер Пиу шёл по лужам, держа перед собой прибор.

– А мирок-то так себе, не очень разноцветный, – сказал Рабр, шагая рядом с писарем и уже не особо уворачиваясь от брызг.