Привет. Это я. Теперь уже не просто Юла, а баронесса Юлия Лаура Ризеншнайдер цу Нойбург фон Волькенштайн, урожденная Юлия Антоновна Цветанова-Флорес. Набор фамилий, конечно, языколомный и зубодробительный. Будь я писателем-беллетристом, я бы не назвала свою героиню столь претенциозно и вычурно, даже в жанре дамской фантастики. Но мне приходится с этим жить, причем в тех мирах, где не говорят ни по-немецки, ни по-русски, ни по-испански, ни на других земных языках.

«Цветанову-Флорес» я оставила в качестве псевдонима, которым пользуюсь как космолингвист. Тоже, конечно, громоздко, но у моих коллег-инопланетян встречаются и более заковыристые имена, вроде «Варданнуихх Мишшаназзир» (он-то как раз знает русский и зовет себя Мишей Назировичем) или «профессор Уиссхаиньщщ». Легко и правильно произносить эти дивные сочетания звуков – проверка на профпригодность. Обращение «магистр Цветанова-Флорес» студенты уже усвоили, а «госпожа баронесса-магистр» – это слегка комично.

Мой дорогой учитель, научный руководитель и спаситель от всех напастей, профессор Джеджидд, тоже по-прежнему категорически не желает, чтобы его где-то публично именовали теми громкими титулами, на которые он безусловно имеет право. Мне порой кажется, что его щепетильность немного смешна. От кого и зачем он скрывается? Все знают, что на самом деле он – принц Ульвен Киофар. «Джеджидд» – его псевдоним со студенческих лет, означающий попросту «Переводчик». На сайте колледжа по-прежнему нет его биографии и сведений о семье, только упоминание о том, что он родился на Тиатаре, закончил с отличием Колледж космолингвистики – а далее сугубо академическая информация: темы магистерской и докторской диссертаций, перечень монографий, статей и учебных пособий, список курсов, которые он ведет (самый важный – «Теория и практика перевода»), имена наиболее выдающихся учеников. Последнее по порядку, но не по значимости – моё. Он считает меня своим детищем, своей гордостью и, возможно, преемницей в должности. Я всякий раз отнекиваюсь, когда он так говорит. Рядом с ним я по-прежнему ощущаю себя «дикой Юлией», пятнадцатилетней девчонкой, которую он когда-то взял под опеку и выпестовал в приличного специалиста. Кто он – и кто я? Профессор с межгалактической славой – и новоиспеченный двадцатилетний магистр? Но мало ли, вдруг ему надоест педагогика, и он решит посвятить себя чистой науке?.. А может быть, захочет отправиться в длительную экспедицию или примет приглашение от какого-нибудь межгалактического университета? Он прав, нельзя не учитывать перспективы. Иногда хотелось бы крикнуть – «Мгновение, остановись!» – но это дьявольская западня.

Улетать с Тиатары профессор, правда, пока не собирается. Нам обоим с лихвой хватило миссии на Сирону, где пришлось вызволять заложников – моих папу, маму и братика Виктора. Мы легко могли там погибнуть, причем дважды: в плену на Сироне (меня к тому же намеревались изнасиловать два негодяя, главари мятежников, папаша и сын Калински) – и в космосе, куда мы взлетели на челноке, обстрелянном ракетами, повредившими нам электронику. Не знаю, сумел ли бы совладать с этим утлым суденышком, лишившимся управления, искусный пилот. Мой муж, барон Карл Максимилиан (сокращенно Карл-Макс или просто Карл) уверяет, что он бы, возможно, сумел. Но мы-то с профессором никакими пилотами не были; он интереса ради учился водить космические корабли на симуляторах, да и то в ранней юности. А я и такого опыта не имела – мне казалось, что незачем. Если бы не мой космический ангел Карл-Макс, сумевший всё-таки выследить на мониторах наш очень слабый, почти призрачный след, мерцавший еле заметным SOS в необъятной Вселенной, не было бы в живых ни Юлии, ни Ульвена.

Когда нас выловили в уже бессознательном состоянии, при мне нашли «Алуэссу», мой любимый девайс-трансформер, подарок учителя. Изучая последние записи и надеясь найти прощальные обращения к нашим родным, спасатели с изумлением прослушали сугубо академическую дискуссию – обсуждение темы и плана моей предполагаемой магистерской под мудреным названием «Парадигмы локального менталитета в межпланетной коммуникации с точки зрения космолингвистики». Этот факт сразу сделал нас притчей во языцех на всех окрестных планетах. Ага, чудаковатый профессор до последних минут занимается с не менее чокнутой магистранткой работой, которой никогда не суждено быть написанной. Ибо все космолингвисты – существа безнадежно профдеформированные. Другие считали, что именно это позволило нам не сойти с ума в челноке, летевшем неизвестно куда. Мозги занимались решением абстрактных задач, причем психика оказывалась настроенной на созидание, а не на предчувствие неминуемого конца. Наш космопсихолог, доктор Абель Финн, восхищался поступком профессора и моей фантастической выдержкой. Он считал, что этот казус войдет в учебники по его дисциплине и будет использован при обучении поведению в самых экстраординарных и гибельных ситуациях.

Тогда, находясь внутри челнока, я была загипнотизирована непреклонной волей учителя, и ощущала себя словно девочка, которая должна непременно слушаться старших, чтобы выжить – наставнику безусловно виднее, как вести себя и о чем говорить. Магистерская так магистерская. Ровно с тем же успехом мы могли обсуждать природу квазаров, теорию музыки или нечто другое, столь же мало полезное для спасения наших жизней. Потом, конечно, разговор смодулировал в мифологию и метафизику, но это уже не фиксировалось «Алуэссой» – я выключила диктофон. К тому моменту мы оба подготовились к переходу в небытие, и исчезла необходимость пресекать на корню всплески бесполезного в той ситуации ужаса и отчаяния. Если бы мы начали с записи обращения к близким, то удержаться от эмоционального срыва не могла бы не только я, но даже Ульвен. Он отнюдь не настолько бесстрастен, каким его себе представляют те, кто с ним мало знаком. Однако, даже отрекшись от всех своих титулов, он никогда не позволит себе забыть о тех обязанностях, которые они на него налагают. Ни принцу, ни тем более императору не подобает закончить жизнь, утратив достоинство и хладнокровие. А если рядом с ним юная ученица, то он должен оберегать и ее душевный покой. На переговорах с Сироной он сам заставил меня рыдать и вопить от отчаяния, но оставить подобную запись на память нашим родным и друзьям он посчитал неприличным и невозможным.

Всё это я осознала потом, когда нас спасли, воскресили и вылечили. Наивно было бы думать, что такая встряска пройдет для наших организмов бесследно, и мы, восстав из медикаментозного забытья, сразу станем собою прежними. Нам пришлось очень многому научиться заново. К счастью, интеллект нисколько не пострадал, физиология постепенно вошла в норму, но мы ослабли и плохо двигали даже руками, не говоря о том, чтобы встать и ходить.

Некоторое время мы оставались под наблюдением в медицинском центре, но затем нас перевели в отделение кинезиотерапии. Массаж, бассейн, тренажеры, анализы, – и так с утра до веера, день за днем. Карл уже прошел через это и пришел в восторг от здешних специалистов.

Одним из них оказался молодой врач-кинезиотерапевт Эллаф Саонс, сын доктора Келлена Саонса, начальника отделения восстановительной хирургии и биотехнологической рекуперации. Я и раньше виделась с Саонсом-младшим в медицинском центре, но понятия не имела, кто он такой, поскольку он просил называть себя просто «Эллафом» и на «ты»: он оказался чуть старше нас с Карлом. Симпатичный, доброжелательный, легкий в общении, но притом очень знающий и упорный в достижении результатов.

Мой учитель, узнав о родстве двух блистательных докторов, удивился тому, что доктор Келлен Саонс никогда не упоминал о сыне и не пытался ввести его в дом семьи Киофар. Доктор Саонс ответил, что не желал злоупотреблять добротой и вниманием принца. Пусть сын сначала докажет, что чего-то достиг своими трудами, а не чьим-либо покровительством. Такая скромность и деликатность произвела на Ульвена самое выгодное впечатление. Он сказал, что все члены семейства Саонс – желанные гости в его доме, и будут там с удовольствием приняты, как только сам Ульвен окрепнет настолько, чтобы покинуть инвалидное кресло и вернуться домой на своих ногах. Келлен Саонс заверил, что чрезвычайно польщен таким отношением и готов сделать для семьи Киофар всё возможное и невозможное.