– И поцелую, – прошептала она, и сердце его пустилось вскачь, в голову ударила кровь.

Она уселась ему на бедра, обхватила коленями – тонкая и звонкая, с горящим лицом и рассыпанными по плечам кудряшками. Опираясь на подлокотник кресла, наклонилась к его лицу и запечатлела на лбу поцелуй. Казалось бы, кроткое касание, а Олеандра повело. Он согнул ноги в коленях, заставляя Эсфирь приблизиться. Мазнул пальцами по оголенной спине, обнял.

Эсфирь вцепилась в ворот его туники, прижалась к груди. Она не сопротивлялась, потому он вовлек её в настоящий поцелуй, поглощая прерывистый выдох. Добрался до зашейных подвязок кофтёнки, за которой проглядывались очертания груди. Снова впился затуманенным взором в глаза и углядел два залитых белым ока без зрачков. В уголках её век подрагивала смоляная влага. Собираясь в капли, она неспешно стекала, испещряла щеки Эсфирь грязными разводами.

Олеандр открыл рот, но тут же захлопнул, не ведая, что сказать. Почему она плачет?

– Ты такой поломанный в душе. – Она повела плечами. – Эту боль я не могу стереть. Но боль в теле…

О чем она говорила? Что имела в виду? Олеандр не мог ни пошевелиться, ни отвести от неё взгляд. Он замер, как зачарованный, уже не нуждаясь в пояснениях. Одна горячая ладонь опустилась ему на грудь, другая прижалась к затылку. Мгновение – и тела их охватил кокон белесого пламени. Мерцающие огненные языки перетекали на листья Олеандра, растворялись в них.

– Потерпи. – Голос Эсфирь огрубел, отдавая сталью. – Прости, но без боли нет исцеления.

– Что?..

Ежели ответ и прозвучал, Олеандр его не услышал. Кокон потемнел, сделавшись практически черным. А потом грудь и затылок прошила острая боль от недавних ранений и ударов. Он вскрикнул. Спина выгнулась бы, но цепкие пальцы прижали его к креслу, не дозволяя вырваться.

– Перестань!

– Терпи!

Она накрыла его ладонь своей, но он порывисто выдернул руку. Внутри что-то сломалось. Заставило прозреть и осознать, что он покачивается в губительной колыбели, убаюкивается в такт свершаемым ошибкам. Каким-то чудом удалось вскинуть ладони. Он нашел с десяток причин не свершать замысленного – просто достучаться до Эсфирь, высказаться тверже.

Но поздно. Олеандр с силой оттолкнул её, вскочил и влепил себе пощечину. Помогло. Кокон потух – мир перед глазами перестал расплываться цветными пятнами.

Боги! Ну разве может существо пасть еще ниже? В столь мрачную пропасть, где удел разделить ложе с девушкой – желаннее всех сокровищ мира. Где переступить запретную черту легче, чем сорвать бутон. Где единственно-весомым препятствием слывет боль, а выходом – грубость.

Эсфирь так и восседала на полу. Тихо всхлипывала и растирала костяшками пальцев ушибленный висок. Ничего уже не осталось от того призрачного сияния, которое её окутывало. Свет испарился. Ее кожа утратила лоск. Глаза обозначились черной радужкой и потускнели.

– Ты злой! – вскрикнула она, вперив в Олеандра гневный взгляд.

Он моргнул.

– Кто злой? Я?!

– Ты!

– Почему это?

– А потому!

– Почему?

– Потому!

– Вот ведь заладила! – Он пнул огрызок лозы. – Сама ко мне полезла, а теперь жалуешься!

– Я хотела помочь! – возразила Эсфирь. – И у меня получилось! Может, хоть посмотришь?

Понимание подкралось медленно, но ударило с размаху. Он тронул затылок – и ничего не ощутил. Отогнул ворот туники и узрел чистую кожу. Молоточный стук в висках больше не норовил разломить череп. Порез на груди исчез, будто стертая с начищенного сапога грязь.

– Ранку на шее я тоже залечила, – добавила Эсфирь, разглаживая погнутые перья на крыле.

– Невероятно! – Олеандра коснулся повязки, за которой скрывались следы от когтей хина.

Ткань ухнулась на пол. И он провел ладонью по шее – пальцы беспрепятственно проскользили к ключицам.

Потрясающе! Но как?

– Ты целитель! – вскрикнул он и умолк. Отец учил его не выносить в мир очевидные очевидности. – Невероятно!

Мирт как в воду глядел. Сам о том не ведая, Олеандр укрыл в хижине божественного лекаря. Подумать только! Узнай он об умениях Эсфирь раньше, она затянула бы порез Рубина и…

В голове будто колокола прозвонили.

– Рубин!

Олеандр метнулся к ложу. И ужас разлился по венам пламенными волнами. Страх сковал плоть, не давая продохнуть – клочок плаща с морионовой пылью сполз с носа Рубина к уху. Его пальцы ощущались холоднее льда и испускали слабый дым, как от жженых листьев.

– Нет-нет-нет! – запричитал Олеандр, схватившись за шевелюру и чуть не выдрав клок. – Так не пойдет, Рубин, слышишь? Ты не посмеешь! Ты не можешь умереть, просто не можешь!

С клыков приятеля стекала слюна. Чешуя на предплечьях стремительно бледнела, теряя рыжину.

– Нет, Рубин, нет! – Олеандр тряс его за плечи. – Дыши! Ты обязан дышать, понимаешь? Ради Яшмы и Цитрина! Ради Сапфира! Ради меня, чтоб тебя хины отымели, падла ты ядовитая!

Рубин дернулся, чудилось, приходя в себя. Но следом хрипло выдохнул и оцепенел. Его грудь больше не вздымалась от размеренного дыхания. Сердце еще раз толкнуло кровь и застыло.

– Позволь, я помогу, – прозвенел рядом тонкий голосок.

Эсфирь сидела на коленях возле ложа. Глаза её снова залились белым, а мерцающий кокон пожирал тело Рубина, разрастался всё пуще, вуаль за вуалью стекая с чернокудрой головы. Величественность мгновения омрачала лишь недопесня о воине-рыбке, которую она намурлыкивала под нос:

Рыбка, рыбка побеждай,

Врага насмерть забивай,

Меч из рук не выпускай,

Землю кровью омывай…

Дёргаясь в трех шагах от ложа, Олеандр постукивал каблуком сапога по полу и изводился думами о своей ненужности. Он вёл счёт. Восполнял в памяти позабытые легенды, даже раскуроченное кресло попытался починить. Всё без толку! Снова и снова взгляд цеплялся за парочку. Снова и снова разум одолевали страх за жизнь Рубина и ревность к Эсфирь.

Невозможно!

А дурная песнь все текла и текла, сиропом разливаясь в ушах. Совесть и воспитание не дозволили Олеандру запустить в Эсфирь чем-нибудь тяжелым. Поэтому он просто заткнул уши. Правда, тут же опустил руки.

В самом деле! Слабак он, что ли?

– Рубин змейка, а не рыбка, – все-таки поправил он Эсфирь и выругался. – Змея он, не рыба!

– Клыкастая змейка, – подхватила Эсфирь. – А почему Рубин? Это… Как правильно?.. Порода?

– Порода? – Олеандр усмехнулся. – Нет. Это имя существа. Имя ошибки природы, которая травит себя в попытках перевоплотиться в долбанного огневика с Ифлога! В феникса!

– Рубиновая змейка.

Боги! Олеандр хлопнул себя по лбу. И невольно искривил губы в улыбке. Простодушие и непосредственность всегда его привлекали. Было в них что-то чистое и доброе – этакий очаг света и теплоты, еще не измолотый в пыль грузом пережитых трудностей и потерь.

– Уже почти! – Белесый кокон вспыхнул ярче, рассыпая искры, отбрасывая на стену бродячую тень.

Эсфирь прильнула ухом к груди Рубина. И Олеандр отвернулся, задвигая в дальний ящик непрошенные мысли, что она вот так запросто прижимается к другому. Серьезно, разве должно его это заботить? Нисколько! Она – не его собственность: не суженая, не супруга, даже не подруга.

Вдобавок куда сильнее она напоминала непутевое дитя, нежели коварную соблазнительницу.

Нежданный порыв ветра, завывавшего снаружи, настежь распахнул дверь и оконные ставни. Вломился в дом, сметая с пола подсохшие лозы, и набросился на очаг лечебного пламени.

– Я закрою! – Укрыв лицо предплечьем, Олеандр тяжелым шагом добрался до порога и ахнул.

На улице бушевал ураган. Вихревые потоки перекатывали по двору лианы и кружили опавшую листву. Дождь рвал тишину, нещадно молотил по земле. Мутный свет златоцветов едва пробивался сквозь тьму, подсвечивая взметнувшуюся пыль.

Олеандр захлопнул отвисшую челюсть пальцем и взялся за дело. Чтобы задвинуть щеколду, пришлось призвать чары и решетками приклеить раскиданные лозы по обе стороны от ставней и двери. Сетки вышли крепкие. Но держались они на колдовстве, которое утекало и требовало восполнения.