– Буря стихнет, когда ты закончишь? – Олеандр заполз на подоконник, чтобы прибить ставни еще и телом.

– Всё! – донеслось в ответ.

Всё? Мысли об урагане выдуло из головы. Кокон потух, и Олеандр воззрился на окровавленное ложе. В тот же миг Рубин выгнулся, широко распахнул рот, заглатывая щедрый глоток воздуха.

– Он жив? – едва слышно проговорил Олеандр, глядя, как к лицу приятеля приливает кровь.

– Угу, – Эсфирь пошатнулась и уперлась ладонью в стену, приложив два пальца ко лбу. – Жив.

– Жив! – эхом повторил Олеандр и громче добавил: – Жив! Ты спасла его! Невероятно! Потрясающе!

На радостях он подхватил Эсфирь на руки и закружился по комнате. Её смех переливался в ушах. И он смеялся вместе с ней.

Без лишних слов и препираний, без тени сомнения и паники она просто взяла и излечила двух незнакомцев. Он не простил бы себя, погибни Рубин сегодня. Эсфирь не просто исправила чужую оплошность, – она поймала Олеандра в полете ко дну пропасти, утыканной шипами невозможности повернуть время вспять.

Но нет! Нет, нет и еще раз нет! Выкуси, мать-природа! Он не потерял друга! Свеча жизни Рубина не погасла. Она будет гореть еще очень и очень долго, прежде чем потухнет. Зелен лист, если завтра он снова не сцепится с Каладиумом. Ну или с дерева не упадет. Или…

Неважно! Олеандр кружился и кружился, запинаясь о раскиданные лозы и хохоча, словно безумный лекарь, которому удалось сварить зелье бессмертия. Крылья Эсфирь трепетали, казалось, вознося их к небесам.

Всё испортил стук.

Ветер сорвал с двери сетку лоз заодно с затвором. Шквал мокрого воздуха ворвался в хижину и остудил кровь и веселье.

Олеандр замер, кожей ощущая чье-то присутствие – так хищный цветок улавливает трепыхание жертвы, бредущей по лепесткам. Напрасно, очень даже напрасно он окрестил виновницей вторжения непогоду. Судя по терпкому запаху благовоний, на пороге стоял дриад в древесной маске, которого в последние дни отличало одно поразительное умение – он упорно вырастал там, где находился Олеандр.

Слыхал Олеандр о мелких вивернах. Они покусывали хозяина, впрыскивали медленный яд, а потом всюду за ним бродили, ожидая, когда тот издохнет и послужит ужином.

– Милая птичка, наследник, – молвил Аспарагус тихо, но так, что мороз пробирал до внутренностей. – Правда, не слишком походит на заурядное пернатое творение и источает весьма скверную ауру.

В хижине повисло напряженное молчание. Волосы прилипли к щекам архихранителя, кожу и маску омывала стекающая влага. А лицо Аспарагуса делалось тем мрачнее, чем дольше он глядел на Эсфирь.

Олеандр вдруг сообразил, что до сих пор стискивает ее в объятиях. Отпустил и собрал руки за спиной. Отпрянул, ожидая продолжения стального натиска, но что-то пошло наперекосяк.

Аспарагус повернулся к двери и произнес в темноту ночи:

– Прошу вас…

В проеме показался Зеф. Он поглядел на Олеандра, чиркнул ребром ладони по шее, как если бы говорил «Нам конец», и вкатил в дом бочку. Громыхнув, она пересекла комнату и ударилась о стену. Следом, изогнувшись в полете, в кресло плюхнулись колосья ливра – пучок целебных растений.

– На пост. Живо!

Аспарагус не церемонился. Подол его плаща взвился, когда он подцепил ногой дверь и захлопнул её перед носом Зефа. Звук получился такой, что Олеандр соотнес его со словами «Удар злого рока».

– Благой ночи. Я Эсфирь, – раздался веселый голосок.

Олеандр усмехнулся. Он начинал подозревать, что звучание собственного имени доставляет ей немалое удовольствие. Пускай в доме будут десятеро, она подойдет ко всем и представится каждому.

– Вас ничего не смущает, наследник? – спросил Аспарагус, явно намекая на непогоду.

Раздуваясь, за окном пролетела чья-то накидка. Вдогонку ей промчались сапог и кружевные подштанники.

И почему Олеандру захотелось рассмеяться? Еще бы его не волновал внезапно разошедшийся ураган! Он видел такое впервые в жизни и, мягко говоря, малость опешил. Но ежели ради спасения приятеля ему нужно пожертвовать одним солнечным днем, значит, так тому и быть.

– Чего ты хочешь, Аспарагус? – выдохнул он. – Рубин оказался при смерти отчасти из-за твоего бездействия. А она, – он указал на зевающую девушку, – помогла его излечить!

– Не совсем, – возразила Эсфирь, встрепенувшись. – Скорее, оживить. Хотя… Знаете, тут как посмотреть. Его душа не отделилась от тела. Потому-то я и смогла ему помочь…

Чего? Олеандр ждал, когда она добавит что-то вроде «Я пошутила», но с её уст слетело неуместное:

– …Что-то кушать захотелось. – Она гулко причмокнула, точно смакуя невидимую пищу.

Не припоминал он, кому из знакомых существ в последний раз удавалось поставить его в тупик. Наверное, заслуга та до сих пор принадлежала Глену – однажды он сочинил за ночь поэму.

Аспарагус уже в десятый раз оглядел Эсфирь с пят до рогов и с рогов до пят.

– Она…

– Я нашел её у Морионовых скал, – пояснил Олеандр – сгустившееся напряжение подталкивало к откровенности. – Она…

– Она вырожденка.

– Что?!

Архихранитель всегда утверждал, что хорошего воина красит невозмутимость. Он обучался у океанид, привык утаивать истинные чувства. Но ныне броня его дала трещину. Кулак сжался. Венка на виске забилась часто-часто, а пальцы как бы невзначай огладили ножны, торчавшие из-за пояса.

– Вышел! – бросил он.

– А не много ли ты себе позволяешь?! – рявкнул Олеандр. – Вообще-то это мой дом!

Эсфирь пятилась, со страхом взирая то на одного, то на другого. И тут ставни второго окна распахнулись, с грохотом ударились о стены. Разбрызгивая влагу, в хижину влетела мохнатая туша. Аспарагус отскочил к двери и едва ли не в прыжке выхватил меч. Но вдруг лезвие выскользнуло, звякнуло о пол, а сам архихранитель заскакал по комнате, стряхивая с ноги впившегося в нее зубами силина.

В тот же миг зверь разжег на кончике хвоста чары. Спрыгнул и швырнул в архихранителя световой шар. Чары ударили Аспарагуса в живот, впитались в плоть, ошеломляя. Серебристое сияние охватило его, и он попятился. Врезался в опрокинутое кресло и, не удержав равновесие, перевалился через него.

– Больно, наверное, – злорадно выдал Олеандр и рванул в сторону.

Второй пучок ошеломления просвистел над плечом. Третий врезался в ставню, за которой он укрылся. И слух потревожил стук каблуков. Когда он решился выглянуть, силина уже и след прослыл. Как и Эсфирь. Воспользовавшись суматохой, она, похоже, выскочила в ночь. О её недавнем присутствии напоминало лишь белоснежное перо, перекатываемое ветром по комнате.

И куда её понесло, спрашивается?

***

Видит Тофос, Олеандр никогда не плодил слухи. Но ныне язык так и чесался донести до собратьев весть, что великого архихранителя, глаза и уши Стального Шипа, уложил на лопатки мелкий зверь. Олеандр многое бы отдал, чтобы подольше понаблюдать за Аспарагусом, который выполз из-за кресла на четвереньках, силясь нащупать выскользнувший из рук меч.

Жаль, время подгоняло. Потому Олеандр только отпихнул клинок подальше – тихонько так, мыском сапога. Затем оглядел Рубина. Удостоверился, что с ним всё в порядке. Сунул в карман перо. Подхватил с пола ножны с саблей и выбежал во двор. Туника и шаровары мгновенно прилипли к телу – на улице до сих пор бушевал ливень. Ледяной и надрывный, он раздирал тишину поселения.

Олеандр пересёк двор и нырнул под крону ближайшего дерева. Раздвинул ветви, поникшие от влаги. И взору предстала дыра в ограде – достаточно широкая, чтобы через неё, пригнувшись, вынырнула в лес тощая девица.

Нетрудно догадаться, кто прогрыз отверстие. Клятый силин! Возможно ли, что они с Эсфирь знакомы?

– Наследник! – донёсся до слуха возглас, и Олеандр выругался. – Куда это вы собрались, интересно?

Как говорится, недолго листва шелестела. Олеандр скрипнул зубами и ринулся в дыру. Но цепкие пальцы ухватили его за ворот и потянули назад. Он подался вперед, и ткань туники врезалась в горло, затрещала.