– Нектар – ведаю, – докончил Аспарагус. – Нектар из ягод тиалия. Отец ваш его не вкушает. И все же я посоветовал бы вам не торопиться с выводами. Прошу, дозвольте мне выяснить…

– Ну уж нет! – Олеандр в сердцах долбанул кулаком по ложу. – Я из-под земли этого гада достану!

– Скорее уж, себя закопаете, – бросил архихранитель. – Будьте любезны, не вмешивайтесь.

– Не указывай мне!

– Самодовольный юнец! – рявкнул Аспарагус, вскочив и напоминая змею перед броском даже больше, чем Рубин. – Полагаете, я с вами шутки шучу?! Ваш отец поручил мне заботу о вас, а вы!..

– Почему ты смолчал о судном листе?! – не остался в долгу Олеандр. – Сокрыть чёрное дело решил?!

– Боги!

На миг архихранитель скрылся за стволом древа, пронзавшим пол и потолок комнаты, а возвратился в сопровождении. Двухъярусный столик на колесиках, подогнанный его пинком, прикатился и уперся в ложе. Тут покоились и жевательные корешки, и три вида салатов, приправленных маслом, и засахаренные ломтики плодов – красивые такие, залитые сиропом, чуть ли не мозаикой выложенные на блюдце.

Призывное урчание пронеслось по покоям. Олеандр ойкнул и обнял живот, силясь подавить постыдные звуки. Да какой там! Есть он хотел до одури. Но не смел касаться пищи, с подозрением косясь на неё.

– Не заблуждайтесь на мой счёт, – голос Аспарагуса сквозил холодом. – Смерть ваша меня не возрадует…

Олеандр буркнул что-то невразумительное. Кряхтя, спустил ноги с ложа и принялся за трапезу. А пока набивал рот, следил за расстелившимся по ковру подолом плаща, который полз к окну за хозяином.

– …Не совершайте опрометчивых поступков, – чеканил архихранитель, – носите при себе выжимку из итанга. Не бродите в одиночестве. И еще… Слухи и паника. Не должно нам плодить их. Посему я и сокрыл аурелиус, покуда его не отыскали другие.

– М-м-м, – протянул Олеандр, смакуя дольку сангрии – ломтик плода таял на языке.

Аспарагус устроился на подоконнике, уложив ступню на колено. Стальные шипы на плечах его накидки бликовали. Ладонь оглаживала черенок меча, припрятанного в ножнах за поясом – хоть кисть хватай и пиши портрет: одинокий герой взобрался на вершину скалы в ожидании побоища.

И плевать, что все, за исключением десятка собратьев, считают его воплощением зла. Плевать, что лицо у него безжалостнее, чем у злодея, который вознамерился утопить мир в крови.

– Гм-м, – Олеандр отложил вилку и вздрогнул под прицелом золотого ока. – Ну что?! Я и без тебя понимаю, что нужно каждый шаг прощупывать. И все же… Мне не дохлого жука в салат подсунули! Меня убить пытались! Этот… кем бы он ни был, похоже, у выродка отраву раздобыл. Спирею изожгли. Меня отравили. А лимнады упоминали о ламии-граяде. Яд и грозы! Совпадение?

– Торопитесь, – отрезал Аспарагус.

– Ты охрану усилил? По Барклей убийца-вырожденка носится, а мы ерундой страдаем!

– Горазды вы возводить напраслины. – Аспарагус отвёл руку от меча. Но чувство, что он вот-вот кого-нибудь разрубит, не улетучилось. – Двукровное отродье ищут, третий день кряду ищут.

– Нектароделов допросили?

– Прошу, дозвольте мне оглядеться. Не нагнетайте, не сейте панику!

Аспарагус что, всё замять пытается? Что-то странное мелькнуло в его тоне. Что-то тёмное, пустившее по позвоночнику мороз. На краю сознания замигал огонёк тревоги, и Олеандр склонил голову в кивке.

– Благодарю. Отдыхайте.

Архихранитель скупо поклонился и, обогнув ствол, скрылся. Вскоре тишину нарушил скрип лестничных ступенек.

– Хм-м… – Олеандр зажевал губу.

Казалось, пора облегчённо выдохнуть. Но нет. Беседа сделалась столь же утомительной, столь и потуги возвратить телу подвижность. Опасения пробили доспех напускной кротости и воззвали к разуму. Раздумья поглотили Олеандра, обращаясь зазвеневшими в голове выводами.

Складывалось впечатление, Аспарагус то ли сам к вредительству причастен, то ли укрывает кого, то ли подозревает, а посему и взывает к ничегонеделанию, ссылаясь на ненужность шумихи. С другой стороны, зерно истины в его словах крылось. Откровенные проверки чреваты переполохом. Велик риск, покуситель заляжет на дно и затаится. И тогда они точно никого не повяжут. Разве что вырожденку, его пособницу, настигнут и допросят. Но и её отлов – задача незаурядная, сопряженная с угрозой. Едва ли она сдастся на милость правосудия, а сражаются двукровные за пятерых, а то и за десятых.

Детворе с юных лет внушают, что бегство при встрече с ними – единственно-верное решение. Усредненная цена тому, чтобы вступить в неравный бой с вырожденцами – жизнь.

Так, может, хранителей леса лучше отозвать? Может, зря Аспарагус обязал их искать вырожденку?

Мысли-мысли-мысли. Они не давали покоя. Олеандр не понимал, что делать, как поступить, а вдобавок в упор не видел связи между собой и Спиреей. Кому она мешала? Он – ладно. Его отец стальные устои выкорчевывает, а ежели покуситель из ярых стальных, то понятно, почему он подгаживает тем, кто стирает следы канувшего в небытие владыки.

Но Спирея!.. Ее отец Эониуму служил. Девчонка сиротой осталась, вела себя тихо, в склоки не лезла.

С натяжкой звено общности между ней и Олеандром проследилось бы в поддержке теперешней власти. Смутьян мог отомстить им за пособничество владыке, который свернул с намеченного Эониумом пути. Да вот беда: Спирея не изъявляя преданность властвующему правителю.

В мести Аспарагусу больше смысла нашлось бы!

Кроме того, слова око за око подразумевают обмен равноценный. Ну хоть приблизительно! Нет? Означает ли это, что Олеандр и Спирея повинны в чьих-то… смертях?

Бред!

Олеандр постучал кулаком по виску, выбивая глупые домыслы. Вопросов на уме вертелось слишком много, а ответы и предположения утопали в море противоречий и нестыковок.

А ведь клятый мерзавец еще и правителем подписался. На кой? Самомнения не занимать? Пошутил? Едва ли же на власть претендует. Едва ли настолько невежественен, чтобы не знать – лес нуждается в дриадах, по венам которых течёт кровь первозданных собратьев.

Всего двое таких цвели ныне: Олеандр и его отец. И единственное, чего добьётся покуситель, умертвив правящих – обречёт Барклей на угасание и лишит защиты Вечного Древа, прародителя леса.

И тут всплывает иной вопрос: кто из дриад настолько дик, что готов подточить опоры родных земель? Не страшится ли, что крыша дома по итогу обрушится и на него?

Глухой шлепок – будто мокрой тряпкой кто по полу ударил – прервал поток мыслей. Олеандр вздрогнул. И обратил взор на звук. За стволом мелькнула увесистая листок-лапа.

В покои наведался Душка, его приятель, мало-мальски разумный цветок, похожий на алую ягоду-переростка. Живя на ветвях дерева, он нередко спускался, чтобы порисовать. Ну или ведро с водой стащить.

Облака рыжеватой пыльцы окружили Душку, когда он прикатился к ложу, подобно снежному кому. И распушил листву. Уселся, стукнув угольком по полу.

– Нет, – Олеандр вздохнул. – Сейчас не могу. Завтра порисуем. Я не… Прекращай! Что ты?.. Хм-м…

Левой лапой-листком приятель растрясал столик, а правой, с угольком, уже расчерчивал на полу узоры. Черные линии неспешно складывались в треугольник, по бокам которого рядом с вершиной пристраивались еще два поменьше. Так дитя нарисовало бы накидку с шипами.

Душка намалевал плащ стального хранителя. Ничего страшного. Но!.. Уголек снова пополз по полу, ведомый лапой.

И скоро неподалёку появился еще один рисунок.

– Что это? Бут… – Сердце Олеандра ухнулось в пятки. Воздух в покоях, мнилось, раскалился, застыв жаркой взвесью. – Бутылка?! Ты кого-то видел? Значит, я прав? Это кто-то из воинов Эониума?

Жаль, Душка не отозвался. Мало он понимал. Да и речи чужие разбирал с превеликим трудом.

Трудная у Олеандра выдалась ночь. Четырежды он просыпался в поту, выбитый в явь блеском занесенного над шеей меча. А пробудившись в пятый раз, устроился на подоконнике с чашкой травяного отвара. Устремил взор к улочке в тени лиственных крон.