Две высокие девочки из других комнат – я не помню их имена, нас «Солнышке» пятьсот воспитанниц, да и часто кого-то забирают, а кого-то привозят, – пытаются влезть вне очереди.

– Отвали, малявка, – говорит одна, коротко стриженная. У нее на щеке нарисован цветок. Татуировка, понимаю я. Она точно дочь изменников, самых настоящих. Вторая рослая, крупная, униформа ей маловата. Они пытаются влезть перед Аленкой. Обычное дело.

– Это вы отвалите, она со мной.

Девчонки смотрят на меня с одинаковой злостью. Я невольно думаю про Ли Мин и Анну. Как там насчет извинений и Коллектива?

Но сейчас смотрительницы почти не наблюдают, только четверо дежурят, иногда пощелкивая электроплетками. В случае необходимости, ну там, настоящей драки, конечно, достанется всем по шраму от ожога и несколько деньков в каменной дырке «на подумать». Татуировка и ее здоровячка-подружка это понимают. Со мной они связываться не решаются.

Я беру завтрак себе и Аленке. К каше полагается маленький кусочек черного хлеба, несоленый сыр и разбавленный напиток, который здесь называют «молочаем». В смысле: молоко и чай. А вообще – больше вода, так что его следовало бы обозвать водомолочаем. Зато он горячий.

Мы идем к длинным скамьям, все забиты под завязку. Я едва нахожу пару свободных мест, для себя и для Аленки. Дочери Инд знают, почему вдруг решила о ней заботиться. Она тихая и маленькая, такие редко попадают в неприятности.

Может, она мне сейчас напоминает Нико. Тот также шмыгал носом, когда болел.

Вот и все.

Я пытаюсь с ней заговорить, спросить, как себя чувствует и все прочее. Аленка не отвечает. Она не немая: во сне хнычет, всхлипывает, только не настоящим голосом, а гортанью и легкими. А так – просто молчит и все. В конце концов я вздыхаю. Аленка тянется к моему кусочку хлеба, и я сначала собираюсь его забрать, но еще раз вздыхаю и отдаю.

Ей нужно выздороветь, так что пусть ест.

Перловка расползается по желудку. Это не настоящая сытость, как после мяса с грибами и корнями аира. Мама готовила оленину с аиром, горчичным порошком, добавляла в тот же котел рыбу и выменянный отцом на оленьи рога рис. Вкуснотища.

Перловка просто забивает голод, но желудок довольно глупый, продержится до следующей кормежки. Так выжить можно, мы не умираем от истощения.

Мы идем на урок.

Учеба – утром, три часа. Потом работа. Потом будет обед, а после него новые наряды, и так до позднего ужина. После ужина политпросвет. Это смотрительницы, ну икто-нибудь из учителей иногда, рассказывает про то, почему Индарская Народная Республика лучше всех.

Как будто мы не слышим то же самое постоянно.

Однажды госпожа Тай Мэн, наша учительница по истории, высокая и вся темная, как обгоревшая спичка – только у спичек не бывает блестящих волос, стриженных «горшком» и вздернутого носа, —рассказывала про прогресс. Она говорила, что все соседи, Ассакар на юго-западе, Ошшо на юго-востоке, куда слабее нас и зависят от милости Великого Вождя и Коллектива. А я возьми и спроси, а как же Хофеш, земля за большим Крошащимся морем?

Хофеш – это наши главные враги. Я не очень понимаю, как так можно: они же жутко далеко. Не всякий корабль доплывет, даже самые новые, с улучшенными моторами. По воздуху тем более не добраться, летательные аппараты не выдержат перехода через Крошащееся море, потому что им надо уйму топлива. Отец кое-какие вещи рассказывал, так что я не совсем дура.

Но все равно, не понимаю, как люди с другой половины планеты могут быть врагами.

А нам все говорят, что там живут испорченные аморальные люди, что всем правят деньги, что индивидуализм и эгоизм дробят Хофеш на кусочки; того гляди затонет, словно льдинка в горячем чае.

Ну я и возьми, спроси: а как там с прогрессом?

Тай Мэн смешалась всего на одну секунду. Потом затараторила, мол, у них устаревшие машины, сплошная гниль, ведь без Коллектива и упорядоченности Сфер нельзя ни научных открытий совершить, ни создать ничего полезного. Люди в Хофеше, говорила Тай Мэн, голодают и мерзнут, а несколько тысяч богачей пьют вино каждый день и едят столько мяса, что у них едва не лопаются животы.

Это я все слышала, конечно, миллион раз. Только все равно спросила: а почему нас все время тогда готовят к войне с Хофешем, если они такие слабые?

Госпожа Тай Мэн смешалась. Пришлось вступаться смотрительнице: это оказалась Анна. Она выдала что-то про ракеты, которые нацелены на берега Индара, но самое главное: я поймала ее взгляд.

И не стала спрашивать дальше.

А жаль, хотелось разобраться: почему, если они такие жалкие и слабые, мы все время живем в готовности «отразить удар неприятеля»?

Если ты слабый, разве будешь нападать? Вот даже олени в тундре. Первоцвет не решался биться за важенок, пока не вымахал в здоровущую тушу, потому что иначе другие самцы просто поколотили бы.

Да и ракеты ведь должны лететь через море, а я точно знаю: далековато.

В тот раз меня не наказали, но я слышала как Тай Мэн обсуждала что-то со смотрительницами. Они называли мое имя. Я испугалась так, что пряталась под кроватью, боясь: за мной придут, прострелят голову, как Первоцвету, но ничего не случилось. Прошло уже месяца полтора. Наверное, могу говорить: пронесло. Ура. Когда я была младше, реже задавала дурацкие вопросы – на самом деле, после потери родителей и Нико словно повторяла однообразные действия, не задумываясь о них. Теперь словно бы просыпаюсь.

На уроках мы разделяемся. Аленка идет в младший класс, а я в старший. Комнаты большие, всегда холодные – даже летом. Мы сидим прямо на полу и пишем сломанными карандашами на тонкой и грязно-серой бумаге.

Учиться мне вообще-то нравится – госпожа Тай Мэн или невысокая пухлая Ши Цао рассказывают много интересного. Иногда бывает что-нибудь по-настоящему захватывающее, например, мы в прошлую пятницу мы резали живых крыс и смотрели, как они устроены. Ши Цао показывала, где сердце, артерии, желудок, а потом нарисовала человека в разрезе: все те же органы. Ну кроме хвоста. Хвоста у людей нет, а жаль.

– Люди и животные неразличимы, но только мудрость Коллектива делает нас теми, кто мы есть, – заключалаШи Цао, а я думала о Первоцвете. Он как я. Он умер, а я еще нет.

Может, это вовсе не справедливо.

И все-таки я бы хотела больше уроков. Жаль, что выделенные три часа быстро заканчиваются.

Пора идти за ежедневным рабочим нарядом, никуда не денешься. Яиду по широким полутемным коридорам, высматриваю в однообразно-коричневой толпе девочек Аленку. Все идут на улицу, и это похоже на бегство огромного роя насекомых, муравьев или бесцветных вылинявших пчел. Девочки движутся медленно, никому не хочется первой оказаться на общем плацу. Рой смыкается и распадается. У двери сторожат двое насекомых побольше: смотрительницы с одной полоской. Мы выплескиваемся на улицу и ползем, ползем дальше.

Аленку нигде не вижу. Надеюсь, с ней не случилось ничего плохого.

Плац большой, здесь проводят спортивные тренировки, но вообще-то физкультурой нас не очень донимают. От мамы с папой я слышала, что в обычных школах больше. В интернате у нас чересчур много работы. Коллектив логичен: лучше давать реальную нагрузку на мышцы, чем просто заставлять дрыгать руками и ногами.

Смотрительницы с двумя полосками выдают задания.

Мы видим их реже, чем однополосочных. Я даже не знаю имен многих, на самом деле – большинства имен.

Они вызывают нас по списку. В интернате пятьсот девочек, так что это заняло бы довольно много времени, но мы приучены выстраиваться в шеренгу по двое – просто стоим рядом, примерно пятьдесят в каждой, и двухполосочнице остается только пробежать по списку работ, а потом указать «ты и ты». Не думаю, что у них есть какие-то любимчики или «хорошие девочки». Нет никакой логики в том, куда пойдешь – на кухню, доедать остатки каши со дна огромного чугунного котла или на какую-нибудь жуткую работу.

Так и есть.

Мне достается распилка бревен.