В отжи-и-и-вшем сердце о-о-ожило.

Я вспомнил время зо-о-олотое,

И се-е-ердцу стало так тепло…

И звучали в голосах офицеров воистину тёплые ноты, ибо каждый из них пел о своём личном, утерянном безвозвратно.

…два полицейских на велосипедах остановились напротив них.

– Господа, у нас нет к вам никаких претензий, – вежливо ответил им Алябьев, закрывая ладонью рот Краснову и достоверно зная – ещё с кадетского корпуса, какие слова в этом случае может сказать его друг блюстителям порядка.

– Это таксист? Иностранец? – ближайший полицейский ткнул острым пальцем в Краснова, и этот палец был чем-то похож на нож, направленный в грудь.

Полицейский либо уже где-то встречался с Николаем, либо просто был особо бдительным к таксистам и иностранцам, поскольку спросил уверенно и жёстко, с намерением непременно наказать.

– Иностранец? – удивился Алябьев. – Нет! Мы не водим дружбу с иностранцами. Мой друг просто немного перепил, и его всё время тошнит.

– От вас, сук! – по-русски рыкнул в ладонь Алябьеву Краснов, с ненавистью глядя на ажанов. Прозвучало, как «О…вы-ы-с-к!..»

– Вот видите, господа? – сокрушённо кивнул Сергей Сергеевич. Снова его выворачивает наизнанку. Простите моего бедного друга. Блюёт…

Полицейские помялись, потом тактично пожелали:

– Счастливо вам добраться до дома! – и уехали.

Больше французские законники русским однополчанам не попадались.

Полагаю, что и тем и этим в ту ночь повезло…

Алябьев и Краснов опять где-то пили, их опять куда-то несло…

В общем, погуляли, завершив свой ночной славный поход «прорывом Южного фронта красных конным корпусом генерала Мамонтова», о котором товарищ Лев Троцкий в своей телеграмме товарищу Владимиру Ленину отозвался так: «Белая конница прорвалась в тыл Красной армии, неся с собою расстройство, панику и опустошение».

В седьмом часу утра следующего дня Алябьев проснулся в постели Сюзанны. Её самой в ней не было. На полу у кровати, откинув подушку и подложив под голову сильную руку, на мохнатом одеяле лежал Краснов, накрытый ярким покрывалом.

Едва Алябьев зашевелился, штабс-капитан полусонным голосом произнёс:

– Серёжа, помнишь, как под Перекопом драпали, а? И вчера почти так же…

– И зачем ты, Коля, с той шпаной сцепился? – в ответ посетовал Алябьев. – Их куча, а нас всего двое… Где Сюзи, не знаешь?

– Убежала полчаса назад. Сказала, что принесёт нам рассолу… Сказала, что капустного… На худой конец огуречного… Хотя, если по мне, так хрен редьки не слаще… – Краснов сел, интенсивно потёр ладонью крепкий затылок, помассировал пальцами лицо, больше опухшее от ночной драки, чем от алкоголя, и проинформировал Алябьева: – Серёга, вон на тумбочке стоит вино… Красное… Хочешь? Я не хочу… Чаю хочу!

В комнату ворвалась смугловатая блондинка лет 22-х с сияющими глазами. В руке у неё была полуторалитровая «Магнум» от шампанского, запечатанная пробкой из газеты.

– Вот! Достала! – победно воскликнула она.

Прикрываясь покрывалом, Краснов поднялся, взял у Сюзанны бутылку, вытянул зубами пробку, выплюнул её в ладонь и глотнул из горлышка, словно проверяя, можно ли ему и его другу пить это пойло.

Попробовав его, и даже, как будто пожевав, он обернулся к капитану:

– Серёжа! А ведь она нам настоящий капустный принесла! На-ка, держи! Самый смак!

Сделав несколько больших глотков, Сергей Сергеевич с удовольствием выдохнул из себя пожароопасную смесь жгучего перегара с капустным духом и попросил хозяйку:

– Сюзи, не сочти за трудность, угости нас горячим чаем.

– Я сейчас, Серж! Сейчас! – заторопилась она и убежала.

Сергей Сергеевич сделал ещё пару глотков и передал Краснову посудину:

– Допивай, Коля. Больше не буду…

– Всё у них через ж… – буркнул тот. – Рассол-то, и тот в бутылке.

Осушив её, он печально вздохнул: – Эх… Как там у твоёго тёзки? У Есенина? Я покинул родимый дом, голубую оставил Русь… – и ещё печальнее вздохнул: – Эх…

– Да, из банки оно привычнее… – согласился Алябьев и подсказал товарищу. – Коля, там за шторкой есть умывальник… Клозет, где и везде – у лестницы.

Приведя себя в порядок, мужчины сели за столик, ожидая обещанного Сюзанной чая.

– Славная у тебя женщина, Серёжа, – сказал штабс. – Постелила мне одеяло, подушку и покрывало дала… Обошлась не как с собакой, бросив коврик у двери… И она верная тебе… Так и порхает над тобой бабочкой.

– Она не моя женщина, Коля. Она проститутка.

– Да?? – удивился Николай. – Однако ты не относишься к ней как к шлюхе.

– У неё сложная судьба.

– У нас с тобой больно простая… – усмехнулся Краснов. – Он ещё что-то хотел сказать, но махнул рукой и потрогал щёку под левым глазом, с разливавшимся под ним синяком: – Н-да! Нормально погуляли! И опять ведь я тебе обязан, Сергей Сергеевич! Вовремя ты нож-то у того горбоносого выбил! Что хи-хи, а?

– Прости, Коля, за резкость, но ты вчера был полный дурак. Хотя, какое вчера? Уже было сегодня – 00.52. Во всяком случае, те настенные часы, стулом расколоченные, показывали такое время.

– Пусть даже и сегодня… Каждое сегодня вселяет надежду на завтра.

В комнату вошла Сюзанна. Она принесла на подносе горячий чай в стаканах и тарелки с нарезанной колбасой и багетом. Поставив еду на столик, женщина встала у стены покорной мусульманкой, готовой исполнить любые мужские желания.

– Сюзи! Ты что? – недовольно сказал Алябьев по-французски.

– Я больше к тебе не приду.

Она поняла, взяла стакан с чаем, бутерброд, и села на стул рядом с Алябьевым.

Краснов затеял разговор по-русски.

– Серёжа! Честное слово, Сюзи мне нравится всё больше и больше, – признался он, сложив вместе сразу же три бутерброда и откусив от этой пачки добрую половину. Прожевав кусок и запив его чаем, он добавил: – Я впервые вижу такую смуглую блондинку с разными глазами: тёмно-серым и карим. Что она такая? А волосы у неё крашеные?

– Нет, она натуральная блондинка, – пояснил Алябьев. – В ней по женской линии течёт французская кровь, а по мужской – турецкая, итальянская и русская.

– То есть она потомственная б…дь, – заметил Краснов.

– Ты, аккуратнее… – начал Сергей Сергеевич, но Сюзи не дала ему договорить и сказала Николаю по-русски, правда, с диким акцентом:

– Я не б…дь, я проститутка. Не надо путать суть женщины с её профессией.

Поставив на столик недопитый стакан с чаем и отложив недоеденный бутерброд, Сюзанна поднялась со стула: её разные глаза горели злым возмущением.

Краснов тоже оторвался от еды, встал и, не скрывая смущения, извинился:

– Простите меня, мадемуазель. Я не хотел вас обидеть. Простите меня дурака! Голова ещё совсем тупая, не протрезвела.

Сергей Сергеевич коснулся руки женщины, она взглянула на него, кивнула Краснову, дескать, прощаю на первый раз, отошла к окну и закурила сигарету.

– Хоть бы предупредил! – недовольно прошептал Николай Алябьеву.

– Я говорил тебе ночью, что она знает два языка: итальянский и русский, – отозвался тот.

– Я себя-то кое-как помню, не то, что ты мне ночью говорил. Сказал бы сегодня…

– Откуда я знал, что ты в отношении неё свои выводы начнёшь делать?

Краснов подошёл к Сюзи, достал из кармана золотой портсигар и протянул ей:

– Ещё раз простите меня, мадемуазель. Прошу вас, возьмите в знак нашего примирения. Ей богу, я не хотел вас обидеть. Я сам-то курить бросил, а вам пригодится. Прошу вас!

Она не ответила. Краснов положил портсигар на подоконник и вернулся к столику. У него был такой виноватый вид, что Алябьев невольно подумал: «Зацепила она тебя, Коля!»

– Я не приму вашего подарка, мсье, – сказала Сюзи вслед Краснову. – Но и обижать вашу искренность я не хочу. Будем считать, что вы свой портсигар у меня забыли.

Таксист расцвёл: конечно же, он её понял! Конечно же, он за ним вернётся!

Мужчины позавтракали, попрощались с гостеприимной хозяйкой, и вышли на улицу.

– Я не её клиент, – заметил Сергей Сергеевич. – Просто иногда у неё ночую. Она русским языком интересуется. Учу её. А то, что Сюзанна проститутка – так мы с тобой теперь тоже не при погонах, разве что остались русскими офицерами. Кстати, Коля, ты женат или просто живёшь со своей Нелли? Что-то ты вчера на мой вопрос не ответил – увильнул.