«Будет хорошо смотреться рядом с мечом», – хмыкнул про себя дракон и, спалив лишнее, пошёл дальше, постоянно принюхиваясь. Скудность найденных пожитков надоумила его на то, что не всё своё имущество подлый червяк с собой прихватил. Нечто припрятал. И то, другое, тоже следовало уничтожить. Нечего всякому мусору на землях владыки драконов валяться и тем чистоту природы портить.
***
– Сабрина, – всё никак не могла отпустить руки сестры Омико.
Девушки сидели на одном диване, но продолжали прижиматься друг к другу, как если бы их могли разлучить в любой момент. Нынче помыслить было невозможно, что некогда обе они могли ссориться так, что не общались целыми днями.
– Мне самой не верится.
– Да, не верю, что ты здесь.
– Это всё Арен, он украл меня у Снерша! – Сабрина тихо хихикнула. – Он лучший вор на свете. Правда! Жаль, что у меня никогда не получится тебя с ним познакомить.
– Ты думаешь он ещё жив? – с беспокойством спросила я. История Арена мне уже была известна.
– Не думаю, что его серьёзно накажут. Не должны. Скорее всего он в тюрьме, а из тюрьмы он выберется. Ты бы видела, Омико, как молниеносно он вскрыл тот замок на кухне! У него такие ловкие руки.
На миг сестра запнулась, но я видела каким огоньком загорелись её глаза. Она восхищалась Ареном не только потому, что он спас её.
– Да ты никак влюбилась, солнышко, – в изумлении прошептала я.
– Влюбилась? В вора? – напоказ скривилась Сабрина. – Да у него за душой только легенда о подвигах его предков. Что бы он мог мне предложить? Скитания по подворотням? Нет, Омико, я не такой судьбы для себя хочу. Он, конечно, милый, с ним интересно, но это только полезное знакомство. Ничего более.
Последние слова были сказаны столь категорично, как если бы Сабрина пыталась убедить саму себя, а не меня. Но настаивать на честности я не стала. Мне ведь тоже не захотелось правдиво отвечать на её последующий вопрос.
– Омико, я вижу, что твой муж перестал быть тебе противен. Выходит, ты забыла про милорда Гилберта?
– Нет, я не забываю о нём ни единой минуты, – мгновенно солгала я.
Увы, Ортольд всё чаще казался мне только неким видением. Мы были слишком мало вместе, чтобы вышло как-то иначе. Из-за скоротечности нашего романа в моих воспоминаниях его облик всё больше приближался к некоему сказочному миражу, который некогда вызвал во мне необъяснимо горячие чувства. Такие, что я до сих пор не могу отпустить от себя память об этом счастье. Так что да, несомненно, я любила Ортольда. Но, увы, мне довелось большую часть жизни прожить без его присутствия в моей судьбе. На память, что он действительно существовал, мне досталась лишь некрасиво лежащая у виска прядь волос. Та самая, что я некогда безжалостно обрезала.
«Он был только сном», – настойчиво шептало нечто у меня в голове, хотя я знала, знала, что это не так!
Сыграла свою роль и совместная жизнь с Заррахом, оказавшаяся не такой горькой, как мне представлялось раньше. У меня, в сущности, не осталось стремления сохранять верность своему миражу, помимо желания во всём проявлять упрямство. Я скорее знала, что обязана любить первого мужа. Как я могла отказаться от любви к нему, когда из-за чувств ко мне он устроил самое настоящее восстание? Люди где-то там далеко, что ещё недавно было столь близко, сражаются и умирают с моим именем на устах, так как именно мне довелось похитить пылкое сердце ещё одного из рода Гилбертов. И да, как бы мне хотелось сказать, что это всё его родовое проклятие, а не я!… Но я знала, что я. Это я просила его любить меня. Это я завершила наш свадебный обряд, и я приняла его клятву вернуть меня вопреки всему.
Наверное, моё отчуждение к этому смелому мужчине и возникло из-за того, сколь много боли принесла миру моя нечаянная любовь. Заррах ведь не скрывал от меня происходящее. События, катастрофичные события, были мне известны. Вот только принять их я не могла. Мне не довелось родиться властной принцессой или королевой, чтобы столь легко, как делал это маркиз Виссерийский, ступать по чужим головам. Совесть изматывала мою душу и раз за разом обвиняла – если бы не ты, Ортольд Гилберт никогда бы не начал свою войну!
Вот как-то так. Сказать кому-то, что всё, что моя любовь во многом остыла, даже совестно. Героев, готовых ради тебя на столь великие подвиги, нужно любить и чествовать, а не предавать забвению словно мимолётное знакомство в буднях дней. И поэтому я, скрепя сердце, любила Ортольда. Странного, непонятного Ортольда. Какого-то даже чужого. Потому что к имени того весёлого мужчины, что я знала, нельзя было добавить столь сухое прозвище. Кто он этот ставленник богов? Кто он Ортольд Страстотерпец? С таким человеком меня судьба никогда не сводила.
Но признаться в этом даже родной сестре?
– Я невыносимо скучаю по нему, – как можно увереннее и эмоциональнее добавила я к своей лжи, надеясь, что в результате расспрашивать о подробностях Сабрина постесняется. Она и не стала. Просто печально вздохнула и через некоторое время призналась.
– А я очень скучаю по папе. Мне правда, очень‑очень его не хватает.
– Мне тоже, – с лаской сказала я и внутренне сжалась, ожидая кары богов. Ведь сказанное являлось очередным бесстыдным враньём.
О том, кто считался моим отцом, я даже не вспоминала.
***
На этом моменте, мой дорогой читатель, мы совершим ещё одно путешествие во времени. Мы побывали в прошлом, а теперь устремимся в будущее.
Хотя где граница между тем и этим?
Бесплотные духи могут жить в разных мирах и в разные вехи. Для нас не существует никаких пределов. Но для тебя всё это ново, а потому что мне смущать своего храбреца? Пусть предстающая перед твоим взором история протекает в хронологическом порядке, о мой дорогой читатель. Тебе ведь как человеку так легче. А потому вот, смотри.
Вот рука одного из слуг маркиза Виссерийского переставляет брусочки на его календаре. Теперь они показывают двадцатое августа. И знаешь что, мой милый читатель? Это прекрасный день! И прекрасен он потому, что редко когда увидишь такой величественный парад, который нынче утром гремит на самой широкой улице Райграда…
***
Ортольд Страстотерпец возвращался домой как увенчанный славой полководец. Он смело направил коня под триумфальную арку и ощутил, сколь горячо бьётся его сердце. Любой мужчина мечтает о ратных подвигах, но не каждому дано их совершить. А Ортольд справился. Всего двадцать шесть дней назад он покидал столицу и вот уже вернулся. Вернулся победителем. Добрград сдал позиции только благодаря его руководству. Нет, он не вёл никаких переговоров. Была ярая осада и жестокий штурм!
Ах, как радостно в это утро кричат люди и как громко благословляют его! Как щедро бросают ему под ноги цветы!
Ненадолго Ортольд оглянулся. Клетка, в которой везли Адриана Оумрока, не стала ему виднее, но он знал, что в бывшего прелата летят гнилые овощи и небольшие камни. Он слышал гневное осуждение людей за своей спиной и радовался, что охранять пленника поставил своих лучших рыцарей. Ему хотелось, чтобы всё было так, как должно – Адриан Оумрок будет позорно и прилюдно казнён на площади, а не растерзан толпой. Таковой будет месть маркиза Виссерийского за отнятую у него супругу!
«Я люблю тебя, Омико. Только тебя люблю, только к тебе стремятся мои мысли и моё сердце», – печально произнёс он про себя.
Несмотря на заверения друзей, память о любимой в Ортольде не стала слабее ни на миг. Наверное, его советчики совсем не знали о том, что значит любить вопреки. Тем более, что значит любить вопреки для настоящего по характеру мужчины и мужчины, наделённого властью. Сдаваться молодой маркиз Виссерийский с детства не умел, а потому привычно для себя шёл напролом и этим только разжигал огонь своих чувств до самого настоящего безумного пожара. Чтобы сокрушить данное судьбой жестокое испытание ему требовалось брать откуда-то силы, и силой для него стала именно его любовь. Так как могла она ослабнуть, если без неё он теперь не видел смысла дарованной ему жизни? Нет, каждый новый день Ортольд начинал и заканчивал с именем любимой на устах. Каждая его молитва была обращена к богам с просьбой воссоединить его с Омико. И неудивительно, что из-за такой сосредоточенности мечты о совместной жизни с украденной драконом супругой он возводил до совершенного идеала. На других девушек и женщин молодому маркизу больше не хотелось смотреть. Все они были в чём-то порочны.