Исследования Зое по сыворотке не могли нормально продолжаться по нескольким причинам. Не было самой сыворотки, расшифровка добытых записей из заброшенной лаборатории шла очень медленно, потому что никто не решался проверять полученные пробные смеси на живых людях. Да и сама Ханджи была в упадническом настроении, потому что эти занятия напоминали ей о её помощнике, который всегда был с ней и всегда помогал ей. Поэтому это дело шло очень пассивным и неспешным шагом. У Леви же всё было ещё скучнее. Гонять по уборке было почти некого, потому что никто и не сорил. Экспедиций никто не думал даже планировать. Новый УПМ ещё не прибыл из Промышленного Города, и не было желания его опробовать. Поэтому находились они в своем родном штабе как на добровольно-принудительном отпуске, исполнившие свой долг и ныне бесполезные. Возможно поэтому Аккерман решил развеяться от этой пустоты и поехать вместе с новым командором. Пускай девушка получила повышение по званию, обращение Леви к ней не поменялось. Он продолжал её называть: очкастой, четырехглазой, чокнутой. И она не обижалась, теперь нет Эрвина, который всегда мог остановить их легкую ссору. Теперь им придётся делать это самим.

Как и многое другое. У Ханджи не было уверенности в том, что она справится с этой новой ответственностью, которой наделяло её звание командора. Впрочем едва ли кто-то мог заменить Эрвина. Его интеллект, его воля к победе, его опыт, его готовность составлять самые безумные планы. Ни у кого больше такого не было. Пускай Леви никому не сказал об истинных причинах своего решения по поводу сыворотки или насчёт поведения Эрвина в последние дни — Зое о чём-то таком догадывалась. Ей хотелось, чтобы Смит остался жив, потому что он был самым подходящим на должность командора. Она же не могла привыкнуть даже к привилегии нового звания: девушка вела себя как прежде, что у высших чинов вызывало некое замешательство. Например девушка попросила разрешения наведаться в тюрьму, хотя ей было бы достаточно приказать привести к ней Санеса. Зое даже не подумала о такой возможности, которая облегчила бы ей и совесть и задачу. Избитое лицо Джера, содранные ногти, вырванные зубы и заточение в тюрьме — вот что грызло душу Ханджи. Пускай и немного приглушёно после битвы у Шиганшины, но всё же это чувство было где-то в глубине души. Но сейчас важными были сведения, которые бывший полицейский может подтвердить, дополнить, разъяснить или же опровергнуть. После новых реформ часть манускриптов Культа Стен была изъята для изучения. Вдобавок основные заповеди этой секты, учившие миролюбию и почитанию великих стен, были весьма интересными в свете всплывшей правды.

Да и было сейчас время заняться подобными исследованиями. Кто знает какие ещё секреты можно обнаружить в собственном доме? Поэтому Ханджи и Леви направлялись в здание главной тюрьмы. Прибыли они туда примерно в полдень, и как всегда там не было никакого активного внешнего движения. Они вышли из остановившейся кареты и направились внутрь. На приёмном посту, как только разведчики вошли, охранники подскочили и отдали честь. Один из них подошёл к ним и сказал, что он проводит их к нужной камере. Полицейский не решился зачитывать им правила пребывания в этом заведении: никакого оружия с собой, ничего заключенному не передавать и так далее. Было глупо подозревать такие армейские чины в таких умыслах, во всяком случае высказывать такие мысли и опасения вслух. Поэтому он просто провёл их в глубь мрачноватого здания, на первом и втором этажах которого все выглядело нормальным. Но их маршрут вёл вниз, под землю. Им не было нужды спускаться глубже первого подземного яруса, потому что Джер находился на нём, как не особо опасный преступник.

Разведчики шли по слабо-освещённому коридору, но света здесь было достаточно, чтобы видеть двери камер, не вглядываясь в них. Но на нижних этажах дело обстояло иначе, Леви знал об этом. Чем глубже в землю, тем ухудшались условия содержания, пропорционально тяжести преступлений. Своя логика в психологическом истязании: меньше света, реже прогулки, больше одиночества. Рано или поздно на любого человека такое окажет свой эффект. Конечно бывали люди с невероятно сильной волей и психикой, но Аккерман почему-то верил, что такие люди в тюрьму не попадают. Когда они шагали по каменному полу, сзади послышались торопливые шаги, их провожатый оглянулся. Позади шёл ещё один полицейский, но с озабоченным лицом, он почти бежал куда-то вперёд и не обратил на гостей никакого внимания, занятый чем-то своим. Едва он миновал их и скрылся за поворотом, как Леви задал вопрос своему спутнику.

— Что-то случилось?

Вполне закономерный вопрос, он не считал это место самым безопасным. Если здесь что-то идёт не так, как обычно, то может лучше отложить свой визит. Вмешиваться во что-то такое не хотелось. Полицейский покачал головой, пока Ханджи нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

— Нет, всё нормально, это не происшествие. Всего лишь люди из центрального отдела проводят расследование. А вот кстати и одна из них, нет причин для беспокойства.

По коридору неспешно шла Кива, вид у неё был заспанный и немного чудной в форме с единорогом. На мгновение её взгляд пересёкся со взглядом Леви, но в её лице ничего не поменялось. Если девушка и была удивлена или же озадачена такой встречей, то никак внешне этого не выказала. Она молча прошла мимо, как и ранее виденный полицейский, не обращая на них особого внимания.

Аккерман в свою очередь тоже решил не показывать их знакомства, так будет лучше для всех. Их провожатый продолжил вести их, но вёл в сторону противоположную той, где скрылась Кива, очевидно направлявшаяся куда-то вниз. Но сейчас это было не так важно, они наконец дошли до нужной камеры. Полицейский достал заранее взятый ключ и начал отпирать дверь. Несколько полных оборотов и дверь распахнулась, обнажая за собой простую камеру, пусть и не самую плохую по меркам тюрьмы. Метра три на два, на которых размещались койка в одном углу и подобие раковины и туалета в другом. Небольшое подобие столика, но без стула из-за соображений безопасности. На кровати, больше напоминавшей каркас, обтянутый простынёй сидел Джер. Его уведомили о том, что к нему придут, сам он не сомневался, что это будет именно Ханджи. Никто другой просто не мог к нему прийти. Мужчина поднял голову и посмотрел на гостей, видневшихся в проходе, чуть щурясь, потому что в камере было темнее, чем в коридоре.

— У тебя гости, Джер, — прозвучал голос тюремщика, — давай без фокусов.

— Всё будет нормально, оставьте нас, — ответила за всех Зое.

Она старалась, чтобы голос звучал командно и твёрдо, но слышалась в нём немного мягкости. Полицейский скользнул по девушке равнодушным взглядом, говорившим: какая мне собственно разница, но всё же следуя уставу, спросил.

— Вы уверены, командор?

— Да.

Он пожал плечами, пропустил Ханджи и Леви внутрь комнаты и закрыл за ними дверь.

Молчание. Пару минут все трое молчали. Санес смотрел на них грустными и усталыми глазами, потом отвёл их и уставился в пол, ожидая, что скажут пришедшие.

— Доброго дня, Джер, — смогла только сказать девушка.

Прозвучало это неуместно, но всё же лучше чем смотреть друг на друга в тишине. Леви занял место возле двери, опираясь спиной о стену и скрестив руки на груди. Он все переговоры пока доверил Ханджи, в конце концов он тут не по делу, а в качестве сопровождения. Ссутулившийся мужчина на кровати дёрнулся как от удара и выдавил из себя смешок.

— Уж точно не доброго. Давайте сразу к делу: что вам надо от меня?

Зое чуть помялась, не испытывая уверенности, но начала.

— На неделе нам наконец предоставили все документы из Культа Стен. В них мы нашли запись о том, что ты входил в него с 832 года.

— Примерно, скорее всего раньше.

— Расскажешь нам всё, что знаешь о культе? Ты ведь не связан клятвой, как пастор Ник?

По телу Джера пробежала дрожь, очевидно имя последней его жертвы вызывало в нём неприятные воспоминания, а может и запоздалое раскаяние. Для Зое же воспоминания о пасторе были болезненны. Она начала злиться, потому что были и другие «пасторы», другие жертвы, о которых никто никогда не узнает, потому что все они теперь были бессмысленными. Старый режим, ради сохранности которого убивалось много людей, пал. Всё оказалось напрасным.