Простым людьми, с простыми желаниями, мечтами, с всей той простой болью и тоской, доступной каждому. Потому что быть стойким всё время просто невозможно. Постоянно забивать в дальний угол памяти лица мёртвых воинов — невозможно. Иногда с этим нужно примиряться, что разведчики умели делать куда как лучше многих. Но иногда эту боль нужно отпускать. Иначе просто сойдёшь с ума. Точно так же невозможно всё время держать все переживания внутри, рано или поздно они прорвутся наружу или же сломают что-то внутри. И не факт, что случится это в подходящий момент. Возможно многие переплывают эту бурную реку жизни, только потому что кто-то открыл продукты различные варианты брожения зерна, ягод, мёда и всего прочего. Но поскольку пить надо ещё уметь, так как не всем дан дар не хмелеть от большого количества спиртного, молодые люди немного не рассчитали свои силы. Из душного бара на холодную улицу, окутанной тенями, они выбрались за полночь. Вдвоём, обнявшись и поддерживая друг друга, они побрели в сторону, которую подсказывало воспалённое, кружащееся сознание. Траектория их пути была волнистой и дёрганной, и, если бы они были в чуть менее благопристойном квартале и чуть подальше от действующей казармы, их бы наверняка обшманали воришки. Гермина в основном спокойный, тихий город. Это правда не значило, что преступности в нём как такой не существует. Но молодые люди каким-то чудом сумели не заплутать в ночных улицах, и упрямо, пускай и медленно, продвигались к армейской части. Когда они наконец добрели до туда, то в их головах остались только странным образом приятная пустота, обманчивая мягкость. Бывалые солдаты, находившиеся на охранном посту, по-доброму посмеялись над товарищами, столь юными в бытовом и житейском плане, потому что их боевые заслуги никто не преуменьшал, и помогли разведчикам подняться в свои отдельные, офицерские комнаты. В своём состоянии ни Жан, ни Конни, даже объединив усилия, вряд ли бы осилили пару лестничных пролётов. Остались бы спать, сидя на ступеньках, а может и лёжа, или бы вовсе скатились вниз и что-нибудь себе сломали бы. Благо ребята из гарнизона отнеслись именно с пониманием. И благодаря им двое разведчиков провели остаток ночи в кроватях, а не на холодном полу. Ни один из парней особо не задумывался над происходящим или над тем, какое впечатления они производят. В головах было пусто и все прежние, тяжёлые мысли не появлялись, словно их и не существовало вовсе. Ещё хотелось спать. Просто лечь, не двигаться, забыться долгим сном. Что они и сделали почти сразу же после того, как сослуживцы кое-как расположили их на койках. Алкогольный сон был глубоким и подобным забытью. Никаких кошмаров с отвратительными, покорёженными смертью лицами, никаких титанов, никаких воплей и грохота. Точно как разведчики и хотели, всё как и полагается после обильных излияний. Причём буквально всё.
Потому что утро не отличалось лёгкостью, бодростью и уж тем более радостью. Спрингера и Кирштейна мучало похмелье. Расплата за вчерашнее, краткое расслабление была неумолима. Шумы, доносившиеся с утреннего построения на внутреннем дворе, беспощадно разбудили обоих около восьми часов утра и выдернули из глубоко сна в состояние тяжёлой головной боли, жажды, ломоты по всему телу. «Как будто я вчера весь вечер с Эреном спорил, потом подрался, а потом ещё Шаддис заставил бегать по кругу», мучительно подумалось Жану, когда он, презрев всю слабость, открыл опухшие за ночь глаза и сел на кровати. Конни же решил не усложнять и попытался заснуть обратно, повторяя про себя, что больше он никогда в жизни столько не выпьет за раз. Под тёплым одеялом, что несло в себе хоть какую-то приятность, парень и сам не мог вспомнить в какой конкретно момент вечера всё свернуло немного не туда. Что-то неразборчиво вырисовывалось между разговорами о возможной экспедиции, воспоминаниями о обороне Троста, грёзами о безмятежной жизни, где не нужно будет бороться за простое выживание. Но яснее вспомнить не удалось. Впрочем как и уснуть, так как любой звук в голове Спрингера отзывался тяжёлым звоном колокола. За неимением лучшего парень решил, что лучше всё же встать, немного привести себя в порядок и спуститься на кухню. Кое-как исполнив первое и второе, Конни принялся за исполнение третьего. Вышел в коридор и там практически лбом столкнулся с Сашей. Девушка приняла верное решение, отказавшись от похода с парнями. Сейчас её цветущий и бодрый вид делал Конни больно почти что на физическом уровне.
— О, вот ты где! — громко поприветствовала Блаус друга. — Как знала, что найду тебя тут.
— Ну, а где же ещё меня искать, — пробормотал парень, поднимая руки к вискам, чтобы хоть как-то унять боль.
— Ой не знаю, Микаса вот сказала за завтраком, что вас не было допоздна, — Саша поправила длинную юбку, достававшую ей до голени.
Девушка была одета в гражданскую одежду: простая белая рубашка, жилетка без претензий на вкус, юбка с глубокими карманами странным образом сочеталась со всем этим и полу сапогами. На Спрингере тоже было гражданское, только вот выглядело оно куда хуже. Мятые брюки, жёваная и не свежая рубашка. Никакой загадки в этом не было, просто он уснул в нём, а потом и вовсе решил не переодеваться. Слишком непреодолимым казалось ему это действие.
— А чего тебе надо? — наконец спросил Конни, только сообразив подтекст первой фразы, обращённой к нему. — Случилось что?
— Ничего, — девушка пожала плечами, улыбнулась, — просто уже одиннадцатый час и кухня скоро прекратит выдачу пайков вплоть до обеда, хотела тебя разбудить.
Спрингер промолчал, пытаясь понять как так вышло, что он так долго собирался с силами, чтобы встать и выйти из комнаты. Несколько часов прошли как полчаса.
Блаус вывела его из этого заторможенного, отдающим хмелем ступора. Развернулась и пошла обратно к лестнице. Она немного шаркала, и подошва её обуви шуршала о паркет. Конни поморщился, слушая как отголоски этих звуков не спешат стихать в его голове, но двинулся за девушкой. Каждый шаг отдавался ломотой в теле, но парень старался идти быстро, чтобы не отставать от весело идущей подруги. Если на ровной плоскости это у него вполне получалось, то на наклонной нет. Лестница, как и вчера ночью, так и сейчас, являла собой серьёзное препятствие. Саша добро, даже издевательски, спрыгивала со ступеньки на ступеньку, пока Спрингер медленно, крепко вцепившись в перила ладонью, переставлял негнущиеся ноги. Чтобы хоть как-то отвлечься от собственной слабости, он начал новый разговор.
— Как сходила на почту?
— Да проторчала там часа полтора, какая-то проверка или ревизия, — девушка с грохотом лихо спрыгнула на площадку между двумя пролётами. — Все письма, мелкие посылки проверяются по нескольку раз, а большие опечатываются и отправляются на грузовые станции.
— Ого, что-то видать совсем неладное тут происходит, — даже сквозь усталость в голосе проступило изумление, взгляд не отрывался от ступней.
— И не говори, даже номер паспорта записали в приходной лист, — Блаус чуть нахмурилась и засунула руки в карманы юбки, — хотя что такого может быть в простом письме родителям. Они же даже не в округе Сина живут.
Конни тускло улыбнулся, радуясь, что ей есть кому писать, и немного завидуя. Это чувство не было сильным, поэтому с лёгкостью ушло само собой. Вернулись мысли о таких мерах и странностях.
— Доставят письмо, не переживай, — приободрил её Спрингер и тяжело ступил на промежуточную площадку, — а мы может узнаем скоро, что к чему.
— Хотелось бы, — Саша направилась дальше вниз по лестнице, — а то сами повисли как ненужный груз. Хотя что не говори, отдыхать приятно, можно вот в любой момент пойти в бар и остаться там на всю ночь, спать до обеда.
Парень проводил её недовольным, угрюмым взглядом, но отвечать на этот выпад не стал. И так во рту будто бы вся конюшня ночевала, голова всё ещё болела. Ни настроения, ни сил начинать дискуссию вовсе не было. Поэтому он просто направился следом за ней, стараясь не отставать. Что стоило определённых усилий и концентрации. Спустя какое-то время они уже были на первом этаже, где Спрингер словил приступ тошноты от запаха помоев. Солдаты как раз вынесли кухонные отходы. Вонь оставалась и была терпимой, только вот похмелье обострило нюх, делая жизнь своему владельцу менее выносимой. Парню оставалось порадоваться, что он разминулся с уборочной процессией, иначе бы содержимое желудка точно оказалось бы на паркете.