– Тут и думать нечего. Ой, не знаю, как и благодарить тебя теть Глаш! Сейчас соберу все, что лучшее из одёжи у нее и забирай Ксюху, – ни минуты не колебалась Марфа.
– Ну, и правильно. Так и думала, что уговаривать тебя не придется. А Ксюха-то как, еще согласится ли? Она вон какая у тебя гордячка, хоть и босиком, а ходит нос задрав, будто сама барышня, – словно спохватилась тетка.
– Не сомневайся, согласится и тоже уговаривать не придется. Уж больно жизнь деревенская не по ней, спит и видит, как бы с деревни убежать. Корову доить для нее мука смертная. Всякий раз едва заставить ее могу, вся изломается прежде чем подойник возьмет. Все что угодно делать будет полы мести, мыть, даже стирать, только не доить… Спасибо тебе великое теть Глаш…
1963 г
Ксения Андреевна очнулась от полузабытья, не в состоянии понять, где она и что с ней. Казалось, только что ей нестерпимо ломило детские ладошки от многократных сжатий коровьих сосков… Но нет, болели не руки, болело где-то в животе и совсем по другому. Она почти не воспринимала своего тела, не понимала, что сейчас то уже не тело тринадцатилетней девочки, у которой болят руки после дойки коровы и стирки в холодной воде, а тело почти шестидесятишестилетней старухи, к тому же обессиленной неизлечимой болезнью. Нестерпимую боль глушили инъекциями морфия, что и предопределяло такую вот жизнь в двух временных измерениях: реальном, и всплывающими в полубеспамятстве событий «давно минувших дней». А руки у Ксении Андреевны давно уже так не болели. Ведь ту же корову она не доила с тех самых пор, со своего тринадцатилетия.
Лишь когда пришел с работы сын, и вернулась из школы внучка, Ксения Андреевна окончательно «вернулась» в реальность. Сноха топила печь. Сначала в доме возник характерный запах сгорающих кукурузных кочерыжек, используемых под растопку. Этот запах больная переносила спокойно, он не раздражал. Но потом загорелся уголь, запах которого Ксения Андреевна переносила с трудом… То ли дело дрова. В Подшиваловке не было леса, но там печи всегда топили дровами, хоть они и были дороги. Сказывалась привычка, еще с тех времен, когда предки подшиваловцев жили в Пензенской губернии, где имелось много леса, потому и на новом месте дрова предпочитали любому другому топливу, хоть они и влетали в копеечку.
Сейчас, обоняя этот неприятный запах горящего угля, Ксения Андреевна вдруг вспомнила… Нет не свою родную избу, где печка часто забивалась и дрова горели плохо. Она вспомнила печь в барском доме. Какая же то была прекрасная печь, большая, отделанная изразцовой плиткой. Дрова в ней горели с веселым треском, тепло от нее исходило обильное, запах от поленьев духовито-приятный. Словно не желая больше обонять в реальности неприятный угольный запах, Ксения Андреевна вновь забылась, в стремлении опять попасть туда, где благоухала чудным теплом красивая изразцовая печь.
1910 г.
– Главное качество, которое ты должна в себе выработать, услужливость и аккуратность. А аккуратность невозможна без чистоплотности, – барышня Ирина Николаевна, сидела в кресле и строгим голосом наставляла худую, бедно одетую девочку, двоюродную внучку своей старой горничной. Девочка стояла опустив голову и слышала не только голос барышни, но и как потрескивают за печной дверкой поленья. Верхняя одежда плохо грела и после улицы, где гулял пронизывающий ветер, ей очень хотелось погреть посиневшие ладони о выложенные изразцами бока печи… Но барышня говорила и говорила.
– В таком виде я тебе больше в доме появляться не позволяю. Передай бабушке пусть оденет тебя поприличнее. Волосы прибери, ногти аккуратно подстриги, и угрей, чтобы я у тебя больше не видела. Если за собой следить не будешь, и от тебя будет дурно пахнуть – назад в деревню отошлю… Вставать будешь в шесть часов утра. Время-то по часам умеешь определять?
– Умею барышня, – еле слышно отвечала девочка.
– Что ты там шепчешь, громче говори. Так вот, слушай и запоминай, больше повторять не буду. Встаешь в шесть часов и до половины восьмого во всех комнатах, кроме господских спален убираешься: моешь полы, вытираешь пыль с мебели. Чтобы нигде ни пылинки не было. Ты в школу-то ходила, грамоте обучена?
– Не… один год с осени пошла, потом холодно стало, а у меня ни одежи, ни обутки теплой не было, так боле и не ходила, – со страхом в голосе призналась Ксюша, подумав что по причине неграмотности ей откажут от столь престижного места.
Но барышня, напротив, данным обстоятельством осталась очень довольна:
– Ну, и отлично. Грамота тебе ни к чему. Когда ваши деды и бабки в крепости жили, они грамоты не знали, зато дурными мыслями себе голову не забивали. И они вполне своей жизнью довольны были, потому что за них все их господа решали. А сейчас через ту грамоту все слишком много думать стали и о себе много понимать. С того и порядка нет кругом, бунты и всякие непотребства. А каждый должен знать свое место.
Совсем еще молодая, год назад окончившая гимназию, барышня старалась казаться мудрой госпожой, и если в общении со слугами постарше у нее это не всегда получалось, то сейчас она как никогда убедительно и с удовольствием «играла свою роль».
– В общем, так Ксения, бери пример со своей бабушки. Она тут тридцать лет служила и за это время от нас только милости имела. Также будешь нам угождать, тоже из поломойки в горничные выйдешь. Поняла!?
– Поняла барышня, – смиренно отвечала Ксюша, еле сдерживая рвущуюся наружу радость: ее взяли, она будет жить в барском доме, она больше не будет доить корову, голодать, ходить в обносках, нянчится с младшими братьями, утирать им носы…
– Ну, раз так, пусть бабушка тебя в божеский вид приведет, да помни, что тебе надобно делать. И пока она тебя всему не научит тебя, я ее никуда не отпущу, так и передай… Ступай!
– Ишь, не отпустит она, – недовольно ворчала баба Глаша на слова барышни, которые ей передала Ксения. – Поди уж пятьдесят лет как крепости нет… нету такого закону, чтобы силом держать. Это её дед с бабкой тута могли кого хотели отпускали, а кого хотели не отпускали, или на конюшне розгами драли…
Тем не менее, все это она лишь гундела себе под нос вполголоса и слышала ее лишь Ксюша.
– Баб Глаш, а что мне здесь только полы мыть, пыль вытирать, да печь затапливать, а боле ничего? – решила уточнить круг своих обязанностей Ксюша
– Ты, девка, раньше времени не радуйся. Работу она для тебя всегда найдется. Для тебя главное уборку успеть закончить и печку затопить до того как барин и особенно барышня проснутся. За это время тебе все успеть надо, а дом, сама видишь, большой. Я тебе все покажу как быстро и нижний этаж и лестницу мокрой тряпкой промокнуть. А мыть по-хорошему надо через день. С печкой смотри осторожнее, она не такая как у вас в избе, у нее тяга сильная, разгорается хорошо, но и огонь большой, тут главно пожара не наделать. Я ведь тоже первые лет пять наверное вот так полы мыла да печку топила, а уж потом в горничные вышла. Если барин проснется, а у тебя что-то не убрано, или печка не протоплена и в дому холодно, это еще ничего, а если к барышне не успеешь… ох, ругаться будет, а то и чем-нибудь в тебя кинет. А проснуться она и в восемь часов может, и в девять, а то и до десяти дрыхнет. Так что тебе до восьми часов все успеть надо. А она все одно проверит, и если где пыль или грязь найдет… Не знаю, на нас старую прислугу она только ругается или кидает что-нибудь, а тебя, боюсь, и прибить может. Ты Ксюха к этому готова будь. Она тут молодую девку, что меня в горничных подменяла, когда я к своим в Саратов ездила, так по щекам отхлестала за то, что кофий на блюдце пролила, когда ей подавала. Такое с нашей барышней случается. В бабку она пошла, та тоже драться любила, а вот мать ее, та совсем другой была. Из-за нее, из-за барышни и моя Дуняшка не захотела здесь в горничных оставаться. Тогда еще барышня в гимназии в Саратове обучалась и здесь только летом да в каникулы на пасху жила. Дуня то по годам ей ровесница, мы же с прежней барыней и рожали-то почти в одно время… Так вот, приехала барышня на те каникулы и не понравилась ей как моя Дуняша убралась в ее комнате. Отругала она ее, а Дуня-то что-то в горячке ей и ответила. Барышня-то за это ее по щеке и ударила. Дуня в слезы и ко мне бежит. Мне бы ее надо было пожалеть да успокоить. А я тоже разозлилась, как это так, не старое время, чтобы по щекам бить, не крепостные мы уже давно. Дуняша то меня послушала да за дверь. Я и подумать не могла, а она к барышне-то побежала и все эти мои слова прямо в глаза ей и сказала… Ох, что там потом было, я и у барыни в ногах валялась и к барышне ходила, просила Дуняшу простить. Барыня вроде и не против была, а барышня то Ирина уперлась, она уже и тогда в доме большую силу имела, чем мать. Так и пришлось мне Дуняшу от греха в Саратов отправить к Ване, старшему моему. Он тогда уже учение закончил и в подмастерьях был, деньги какие-никакие зарабатывал. Ты учти это Ксюха и барышне не перечь, а если что, терпи…
