— Чёрт с тобой, будет тебе выходной. — Он едва не подскакивает от неожиданности, а потом и радости. — В конце концов, иначе ты и вправду просто сдохнешь от усталости.
И на выходные они снова летят в Париж. Эти дни — единственное, что не даёт Гакту окончательно сойти с ума от рутины.
Ему безумно нравится маленькая квартирка, о наличии которой у Маны ни знает никто. Уютное тихое гнёздышко с белыми стенами, чёрной мебелью и большими арочными окнами — только для них двоих. Здесь Гакт в кои-то веки чувствует себя абсолютно умиротворённым. Знает: его мобильный отключён, никто из знакомых понятия не имеет, где он, а значит, его не смогут и дёрнуть. И главное — рядом Мана. Он в эти дни становится заметно мягче; хоть он на вид и такой же, как обычно, в его голосе и поведении перестаёт сквозить лёд.
Мана всегда просыпается раньше и, прежде чем встать, целует Гакта в лоб. А Гакт ловит его поцелуй в полусне, урчит, как кот: ему хочется поваляться в постели подольше, понежиться в розовых лучах солнца, воздать себе за все бессонные ночи и дни, наполненные работой. А потом со вкусом потянуться, выгибая спину, неспешно встать и, накинув рубашку и умывшись, выползти на кухню, где Мана уже колдует над очередным кулинарным шедевром. Ему нравится готовить самому, даже у себя в особняке он не держит поваров.
Гакт обнимает его за талию со спины, устраивая голову на плече.
— Доброе утро… — бормочет он сонно и трётся носом о щёку, от которой резко пахнет горьковатым лосьоном.
— Доброе, звезда, — отзывается Мана, как обычно, без пристрастия и даже не поворачивает головы. Только тянется за вилкой. — Хорошо, что ты проснулся. Ну-ка, пробуй.
Гакт машинально проглатывает поднесённый к губам кусочек, надеясь только, что это не нечто сладкое. Мана особенно тяготеет именно ко всяким пирожным и, прекрасно зная, что Гакт терпеть не может сладости, каждый раз даёт ему их на пробу.
— Хотто кээки?
— Именно. Нравится?
— Вкусно. Только ты же запрещаешь мне их есть, — Гакт округляет глаза. — Как же твоё любимое «тебе нельзя, береги фигуру»?
Эту фразу он слышит от Маны с того самого времени, как попал к нему в дом. Сам затвердил уже её, как мантру. Ему пришлось отказаться почти от всей излюбленной еды, а главным образом — от мяса, ведь Мана холодно сказал «нельзя».
— От одного раза ничего страшного не случится, — бездумно констатирует Мана. — Не беспокойся, я лично прослежу за этим.
Гакт усмехается краем рта и целует его в висок.
— Намекаешь на бессонную ночь?
На лице Маны появляется нечто, отдалённо напоминающее улыбку, но глаза по-прежнему цепкие и напряжённые.
— Раскатал губу. Я намекаю на то, что после завтрака сяду тебе на спину и заставлю отжиматься.
И Гакт смеётся, чувствуя, как рассеваются остатки напряжения, царившего между ними накануне. Даже если Мана и вправду решит исполнить такой трюк, для него это проблемой не станет, Гакт даже не почувствует его сорок пять килограмм, разлёгшиеся на спине.
Мирно, без спешки попить кофе с утра, с нежностью поглядывая друг на друга — в их мире почти непозволительная роскошь. Как и пойти погулять после этого по центру Парижа. Гакт начал по-настоящему ценить это, когда его свободное время сократилось буквально до нескольких минут в день. И в полной мере осознал, что ему так хочется временами просто побыть с Маной, ловить его взгляд и браться за тоненькие, почти девичьи пальцы, затянутые в бархат или капрон.
Мана стремится всячески развивать его, водит по различным статусным местам. А Гакта мало будоражат все эти выставки, музеи, Эйфелева башня и Нотр-Дам-де-Пари, почти не интересуют сверкающие витрины модных магазинов, он едва может удерживать в голове разом столько информации. Но Мана рассказывает обо всём этом так увлечённо, с таким рвением, что даже самый незаинтересованный человек наверняка бы заслушался. И Гакт слушает его с детским любопытством, почти с придыханием, и только поражается тому, как же много всего Мана знает, кажется, что можно задать ему буквально любой вопрос — и он ответит. И вправду ведь волшебное существо.
— Как ты ухитряешься всё это помнить? — едва не стонет Гакт после пятой по счёту выставки. Он нервно прихлёбывает кофе, и ему безумно хочется закурить, хотя вроде бросил уже несколько месяцев как окончательно и бесповоротно. Опять же, потому, что Мана так сказал. — В школе учебники истории наизусть заучивал?
Мана слегка опускает подклеенные ресницы и привычно заводит ногу на ногу. Он даже не раскраснелся и не запыхается, словно и не было этой длиннющей прогулки.
— Да нет, не заучивал… Просто запоминал то, что казалось мне нужным, — задумчиво тянет он и переводит на Гакта взгляд, в котором мелькает удивление. — Да и не много это совсем.
— Ты только что толкнул мне всю биографию Кристиана Диора, со всеми именами и датами! — Гакт округляет глаза. — Это не много, по-твоему? Я бы даже половины из всего этого не запомнил.
Мана качает головой, скрывая лицо за красивой шляпой, кокетливо сидящей на его чёрных локонах.
— Запомнить несколько имён и цифр не так уж сложно…
— Не несколько, а очень много. Если это не сложно, то почему я не могу вот так же запоминать всё из твоих рассказов?
— А потому, что ты меня невнимательно слушаешь, — Мана усмехается краем рта. — Думаешь, я не вижу? Ты по большей части скучаешь на всех этих выставках.
Гакт чувствует прилившую к щекам краску. Ну вот как он заметил? Хотя глупо задавать себе этот вопрос, у Маны не глаз, а оптический прицел, от него ничего не скроешь.
— Но в твоём случае это нормально. Хорошенькому мальчику вроде тебя глупость идёт намного больше. Ведь, — усмешка тут же пропадает с лица, но в глазах скачут мелкие искорки, — стоит задать тебе вопрос, и у тебя на лице такое мучительное раздумье появляется, что все только и успевают за фотоаппараты хвататься.
— Эй, не говори так! — Гакт обиженно поджимает губы. — По-твоему, я тупой как пробка?
Мана фыркает и поддевает пальцами его подбородок.
— Между очаровательной глупостью и «тупой как пробка» огромная разница, звезда. Ты и сам об этом знаешь.
Гакт издаёт вздох измученного страдальца и опять тянется к чашке за очередным глотком горького кофе.
— Мне иногда так трудно тебя понять, ты даже не представляешь…
— И не пытайся. Это не для твоей прелестной головки мысли, — Мана легонько стучит пальцем ему по лбу. — Я же тебе всегда говорю, поменьше думай, а то морщинки на лбу появятся.
— А тебя только морщинки и волнуют… — угрюмо бросает Гакт и нарочно сдвигает брови, чтобы между ними очертилась глубокая складка. И он с удовлетворением видит, как у Маны дёргается бровь. — Мой товарный вид и ничего больше.
Однако Мана молчит и бездумно крутит пальцами завитый локон.
— Молчишь, значит, правда, — констатирует Гакт и подпирает рукой голову. — А я ведь всё равно думаю. Назло тебе.
Мана хмыкает и берётся за свою чашку.
— О. Ну, и о чём же?
— В основном о нас с тобой. Как минимум, задаю себе вопрос, — Гакт поднимает на него взгляд и щурится, — собираешься ли ты вообще со мной спать нормально.
Мана хмурится.
— Нормально — это как?
— Это не раз в пару месяцев, — Гакт фыркает.
— Врёшь, — отрезает Мана, — мы гораздо чаще это делаем.
— Ну раз в месяц, — Гакт кривит губы. — Мне от этого не легче, разницы никакой.
Мана слегка сдвигает брови к переносице.
— Не понимаю, о чём ты. У тебя какие-то проблемы с этим?
— Проблемы! — Гакт едва не стонет и запускает руку в волосы. — Знаешь, то, что тебе достаточно с кем-то сексом заниматься раз в месяц, не значит, что и все остальные такие же! Мне нужно чаще, — он цепляется за руку любовника и округляет глаза, — намного чаще! Раз в пару дней, нет, каждый день! — Мана вскидывает брови. — Мне плохо, когда меня не ласкают, физически плохо, голова болит и настроение паршивое.
— Ты сексоголик. Работа хостом на тебе явно не лучшим образом сказалась, — Мана всё-таки не удерживается и привычно капает ядом.
