— Что вы делаете?
— Пополняю список твоих расстройств. Ещё и эротомания имеется, как выяснилось, — ухмыляется Чуя. — С тобой и вправду не заскучаешь, Осаму-кун. Каждый день новый диагноз. Удивительно, как в твоей голове их столько помещается.
Осаму обиженно надувает губы.
— Вот вы меня сумасшедшим считаете, а я больше вас понимаю!
— Ну конечно. Все вокруг, включая меня, сумасшедшие, один ты нормальный. Неинтересно, я такую фразу от каждого больного слышал, придумай что-нибудь новенькое.
Чуя убирает блокнот обратно в карман. А Осаму вдруг буквально прыгает на него и легко валит на постель. Пружины жалобно скрипят под весом двух тел; и не успевает Накахара даже понять, что происходит, как на его груди затягивается ремень.
Он ухитряется высвободить руки из захвата, чтобы ремень не захватил и их, но Осаму всё равно затягивает его и, усевшись ему на бёдра, гнусно ухмыляется.
— Вот вам новенькое. Что, приятно, когда тебя вот так к кровати приковывают? А я так большую часть дня провожу, доктор.
— Ты думаешь, что для меня это проблема? — Чуя изгибает бровь и презрительно фыркает. — Тачихара дежурит за дверью. Один мой вскрик — и он сюда вломится и шприц с транквилизатором в тебя, как в дартс, швырнёт.
— Почему же тогда вы его не зовёте?
Дазай наклоняется и проводит языком по щеке, Чуя невольно передёргивается.
— Я знаю, почему, доктор, — похабно тянет Осаму и пахом с силой трётся о его бёдра. Брюки велики ему на размер, но всё равно абсолютно не скрывают мощнейшую эрекцию. — Вы знали, что я добром осколок не отдам. И уже приготовились меня в очередной раз трахать, чтобы я заорал и плюнул его. Вы не такой умный, каким считаете себя, — он ухмыляется, — я уже знаю наизусть все ваши грязные трюки.
Он продолжает нализывать щёку, оставляя за языком мокрые кровавые разводы, а Чуя замирает, не зная, как ему быть. С одной стороны, ему даже Тачихару на помощь звать незачем, в кармане, до которого он легко сможет дотянуться, дожидается своей очереди собственный шприц с транквилизатором. А с другой… Сегодня определённо происходит что-то странное. Осаму засунул осколок в рот не из-за своего больного влечения, а в попытке привлечь его внимание. И даже отдал этот самый осколок почти без сопротивления. Первый раз за всё то время, что Чуя его ведёт. Ведь обычно Дазай не отвечает на вопрос, зачем это делает, и отнять у него «блёстку» — огромная проблема.
— Зачем другого больного осколком пырнул? — выдыхает Чуя, когда Осаму всё с той же нехорошей улыбкой снимает с него очки и надевает их себе на лоб.
— Он увидел, что я тарелку разбил, и заорал. Вот и пришлось его заткнуть, — Дазай обиженно дует губы. — Ненавижу громкие звуки.
Такая наивно жестокая мотивация Чую совсем не удивляет. Осаму нет никакого дела до других людей вокруг. Его от убийцы отделяет буквально пара шагов.
— Я мог бы и вас так же ткнуть, — ласково бормочет Осаму, стягивая вниз его рубашку, открывая взгляду мускулистый живот. А зубами он прихватывает болтающуюся в ухе серёжку в виде креста, — легко. Но вы, доктор, — кусает за мочку, опять заставив передёрнуться, — моя горячка и моё безумие, я вовсе не хочу, чтобы вы умерли…
Не дожидаясь ответа, он жадно хватает губы, целует, толкает в них язык и легонько покусывает.
— Пусти, придурок! — еле оторвавшись на секунду, Чуя пихает его в грудь, но тощий Осаму в секунду словно превратился в железную статую, не сдвинешь.
За дверью тут же слышится тревожный голос Мичидзо:
— Накахара-сан, всё в порядке? Помощь не нужна?
Накахара не собирается звать его на помощь, он приоткрывает рот, чтобы крикнуть в ответ, что всё в порядке. Но Осаму явно воспринимает этот жест по-своему. Он тянется к столику с инструментами, берёт с него осколок и приставляет его к шее Чуи.
— Позовёте его — я вам горло перережу, — голос срывается на шипение, а губы опять трогает безумная улыбка. — Заткну, как того идиота. Я не хочу вам вреда. Но придётся. Нельзя кричать. Ш-ш-ш, — и Дазай прикладывает к губам кончик пальца.
Чуя перехватывает осколок и с силой сжимает его в ладони, отводя от горла. На ладони тут же проступает кровь, саднит полученный разрез, даже перчатка не спасла.
— Оставайся на месте, Тачихара-кун, — приказывает он погромче. — Всё нормально, я почти вытащил осколок.
Он переводит взгляд на Осаму и, сделав резкое движение рукой, выбивает осколок из его пальцев. Тот отлетает к двери и, коротко звякнув, разваливается ещё на несколько неаккуратных кусков.
Дазай ядовито улыбается. Приподнявшись на коленях, опять жадно целует в губы. Теперь он настороже и не даёт Чуе отвернуться, сильными, ничуть не дрожащими длинными пальцами зажав подбородок. Привкус крови пьянит, кружит голову. Да ещё языком он по слизистым шарит так нагло, осмелев, вообще, похоже, ни о чём не думая. Вбирает в себя губы, всё сильнее сжимая, потом медленно, неохотно выпускает, чтобы спустя секунду зажать снова. И Накахара невольно прикусывает зубами его нижнюю губу в ответ, а руки сами собой устраиваются у него на талии.
Осаму тут же, смеясь, отлепляется от него и переключается на шею. Вдыхает, упершись в кожу носом, упивается её запахом, смешавшимся с ароматом парфюма, так жадно… Поймав выдох Чуи, ухмыляется краешком рта и, поцелуями пройдясь по груди, целует живот, после чего ловко расстёгивает ремень узких брюк.
— Я сделаю вам хорошо, доктор, — шепчет он, безумно блестя глазом и проводя пальцами по стоящему члену. — Вам ведь это нравится, сами мне член в горло пихаете каждый раз… Я ведь вам говорил, то, что я взял в рот — уже моё.
Разомкнув губы, он жадно захватывает ствол, опускается по нему к паху, заглатывая почти в самое горло. И тут же чуть сжимает зубы, вырывая сдавленное шипение.
— Эй, только не вздумай мне член откусить! Хватит с тебя пальца, людоед херов.
Осаму сверкает на него глазом и с силой царапает ногтями бёдра, оставляя красные бороздки. Но осторожничать всё равно явно не собирается, сосёт почти жестоко, захватывая его в горячий плен рта и горла, Накахара чувствует, как его нёбный язычок при каждом движении задевает кончик головки. А в те моменты, когда он выпускает член изо рта, Чуя видит блестящую на нём слюну вперемешку с кровью. Осаму, похоже, собрался отомстить ему за всё и утопить его в своей же крови. Накахара тянет к нему руку, скользит затянутой в резину ладонью по тощей спине, затрагивая угрожающе выпирающий позвоночник. Не омега, а суповой набор какой-то, длинный и тощий… Но ремень на груди не даёт ему даже приподняться, и он не может дотянуться до задницы. Чуя тихо выругивается сквозь зубы. Да уж, пожалуй, лежать вот так целый день пристёгнутым не сильно-то приятно.
Осаму, отследив его движение, ухмыляется краем рта и, плюнув напоследок на головку, приподнимается. Перехватывает руку, облизывает пальцы и, придерживая запястье, с силой насаживается на них.
— Знаете, — шепчет он похабно в самые губы, — мне было больно, когда это со мной случилось в первый раз. А я любил того альфу… Был в этом уверен. Но потом я привык. И стал от этого кайф ловить… Проституция — далеко не самое мерзкое занятие, чтобы выжить, — он ухмыляется краем окровавленного рта.
В том, что Осаму до попадания в клинику проституцией занимался, Чуя не сомневался ни минуты с первого же осмотра. Его анус и бёдра были так сильно повреждены, что это наводило на мысли, что его трахают много и постоянно. Только тогда Дазай об этом не говорил, лишь истерически хохотал в ответ на все вопросы, и врачам оставалось только ломать голову, насиловали ли его или он сам продавал тело. Теперь Чуя получил ответ. Которого, в общем-то, не просил. В Осаму есть вещи, беспокоящие его куда сильнее.
— Больной на всю голову омега-шлюха, — он невольно усмехается и сам с силой толкает в него пальцы, Осаму кусает губы, — с окровавленной пастью… Да ещё пытающийся пальцы отгрызть. М-да, не каждый день такое увидишь.
Осаму весело смеётся. Он с силой поднимает бёдра, и пальцы сами собой выскальзывают из тела. И он насаживается на член, покусывая губы.
