Мана выполняет эту вынужденную просьбу, берёт его грубо, придавив своим телом к скользким простыням. Он не даёт даже времени приспособиться, привыкнуть. Тянет с силой за цепь, двигается в нём резкими, сильными толчками.

Гакт кричит почти во весь голос. Стонет, отчаянно цепляясь пальцами за подушку, словно поёт. Глаза заплывают слезами, сквозь них, вывернувшись, он едва видит своего хозяина. Лицо Маны даже во время секса абсолютно непроницаемо, нет таких эмоций и ощущений, которые могли бы растопить стоящий в его глазах синий арктический лёд. Помада на губах смазана, длинные волосы рассыпаны по плечам. Гакту всё ещё запрещено притрагиваться к нему, поэтому он может только беспомощно ударяться бёдрами навстречу и наблюдать за ним, невзирая на отчаянно болящую шею. Из-за этого он не любит коленно-локтевую. А Мана, наоборот, любит. И в этом случае приходится вспоминать, кто тут главный.

Когда это случилось в первый раз и Мана лишал его невинности, Гакт попросту не знал, куда деваться от боли. От неё, казалось, можно было сойти с ума, да ещё незнакомые эмоции обострились в разы и грозили утопить в себе. А потом Кодзи на вопрос, зачем это нужно, ответил, что люди так выражают свою любовь.

И с тех пор Гакта преследует навязчивая мысль: да что не так с этими людьми, почему они стремятся всё проявлять исключительно через боль, даже свою симпатию друг к другу? Неудивительно, что они такие слабые и ломаются от любой мелочи.

Мана опять тянет его за цепь, Гакт расправляет крыло со вздыбленными перьями, чтобы не задеть его.

— Чудный мальчик… — его хриплый шёпот действует на Гакта как удар мокрой плетью, он весь передёргивается и покрывается мурашками. Ему больно, но от этого голоса он готов буквально разомлеть и забыть обо всём.

Чудный. Его мальчик.

Сегодня необычное утро, Ману внезапно тянет на ещё большие эксперименты. Быстрым движением выскользнув из растянутого тела, он с непонятно откуда взявшейся в тонких руках силищей поворачивает Гакта и усаживает его на себя, а тот только и может, что с громкими стонами из последних сил приподниматься. И в эти секунды, пока Мана ласкает его, ревность начинает казаться и вправду чем-то бессмысленным. Это чувство скоро развеется. Но пока что Гакт может на время забыть о своей злости. Может просто отдаваться ласкающим рукам и петь сладким голосом. А ещё обнимать его крылом, закрывать им от всего мира.

***

— Я не перестану тебя ревновать. Никогда. Можешь хоть до смерти меня избить, но я не могу…

Свет дня медленно, но верно становится розоватым, просачиваясь в спальню. Закат. Вампирам днём положено спать, они ведут ночной образ жизни во всех смыслах. А Мана с лёгкостью использует это время, чтобы поиграть с питомцем. Правда, поспать они обычно тоже успевают. И даже понежиться вот так рядом.

Гакт дремлет, положив голову на острые худые колени. Тело уже слегка остыло, хотя ему всё равно жарко. И, пока Мана гладит его крыло, перебирая мягкие пёрышки, ему хочется просто урчать от удовольствия и подставляться.

Мана молчит. И Гакт, пошевелив головой, поднимает на него глаза, пристально глядя ему в лицо.

— Ты ведь и сам не хочешь этого, — скорее утвердительно, чем вопросительно проговаривает он. И ухмыляется. — Ведь тогда тебе будет не за что меня наказывать.

Уголок рта его хозяина в ответ трогает лёгкая усмешка, и Мана наклоняется к нему, притронувшись губами к виску. И шёпотом, чуть слышно говорит прямо в ухо:

— Повод наказать тебя всегда найдётся. Не сомневайся. Ты ведь никогда не будешь идеальным.

Опять это чёртово слово, «идеальный». Хоть раз бы объяснил, что имеет в виду под ним. Гакт только тяжело вздыхает и прикрывает глаза.

Стук в дверь вдруг разрывает блаженную тишину комнаты, и Гакт недовольно приподнимается на локте.

— Кто там?

В комнату, покачиваясь на платформах, вплывает Ками в красивом серебристом костюме. Отведя с лица белые светящиеся волосы и хлопнув длинными, такими же, как у Маны, ресницами, улыбается.

— Кажется, кто-то забыл про приём. Уже темнеет…

— Ничего мы не забыли, — зевает Гакт, старательно сдерживая раздражение. Ну вот зачем только напомнил о том, что ждёт сегодня ночью.

Мана опять притрагивается к его виску и гладит пёрышки, успокаивая, шепчет в ухо, и Гакт передаёт его слова:

— Дай понежиться ещё немножко… Солнце ещё даже не село.

Ками улыбается своей привычной улыбкой. Он, несомненно, самый позитивный из всего этого странного семейства, и, если говорить честно, Гакт бы даже, возможно, предпочёл стать питомцем для него, а не для Маны. Но Мана выбрал его сам, и Ками и Кодзи не посмели тронуть чужую игрушку.

— Вы похожи на голубков, — констатирует он. — Простите. Я просто решил напомнить на всякий случай.

И он тихонько выскальзывает обратно за дверь, не забыв закрыть её за собой. Наверняка сейчас побежит к Кодзи рассказывать, что увидел. Эти две подружки вечно болтают между собой. Но Мана только улыбается им, и Гакт тоже не видит повода на них злиться. В замке скучно, надо же как-то развлекаться.

— Ненавижу приёмы, — бурчит Гакт, опять укладываясь к Мане на колени. Ещё буквально минутку.

Его пальцы зарываются в волосы, слегка взъерошивая их.

— Оденься красиво. Ты сегодня будешь танцевать.

Как будто когда-то на этих приёмах бывает по-другому. Потому-то Гакт терпеть их не может. Ведь что приятного в том, чтобы изгибаться перед направленным на тебя множеством похотливых взглядов охотников и других вампиров и слышать их шёпот: «А ангелы-то, оказывается, так прекрасны… Первый раз вижу живого». Никак они не поймут. Он больше не ангел, от ангела только крыло. Если бы даже была у него надежда вернуться на небо, после сожительства с вампирами этот путь закрылся бы навсегда.

Но Гакт не посмеет противиться. Просто закроет глаза и будет делать всё так, как надо, пока у него на шее горит драгоценными камнями надетый Маной ошейник — знак принадлежности хозяину.