Гакт порой думает, что из Маны получился бы идеальный ангел. Но он находится на другом конце прямой — вампир, нечисть, за одну только попытку притронуться к ней раньше Гакта бы лишили крыла, даже не думая. И ему всё ещё бывает тяжело осознавать, чья он теперь игрушка.

Не подозревающий о его мыслях Мана явно прощупывает вздувшуюся от напряжения вену. Синие глаза на мгновение широко распахиваются. И тут же сужаются в приступе ненависти.

Секунда — и щёку опаляет тяжёлая оплеуха. Будь на его месте кто-то другой, он бы от такой пощёчины даже на ногах не устоял. А Гакт лишь отворачивает на мгновение в сторону голову, чтобы вновь уставиться ненавидящим взглядом на хозяина и дёрнуть нервно крылом. Кожа горит, наверняка красный след от ладони остался.

— Отвратительно.

Одно слово, произнесённое приглушённым низким голосом. Вот его Мана говорит очень часто, злясь на своего питомца. И жжёт оно куда сильнее той пощёчины.

А Гакт усмехается краем рта. Вообще-то он послушный и старается не перечить Мане, он вполне охотно включился в эту их странную жестокую игру. Но есть вещи, которые он попросту не может в себе перебороть. И Мане тоже не удастся переломить их.

***

Временами Гакт просто до безумия ненавидит того себя, которым он стал.

Его привезли сюда охотники, случайно наткнувшиеся на полумёртвого ангела и вроде как по доброте душевной забравшие его с собой. Как оказалось позже, их доброта имела весьма прагматичное значение — да, крыло ангелу отрубили, а второе почернело, но у него осталось его красивое личико, густые волосы и тоненькая фигура, а значит, можно на нём подзаработать и заодно показать лояльность странному семейству из троих вампиров, живущих в замке посреди глухого леса. Гакту понадобилось немало времени и внимания, чтобы прийти в себя и встать на ноги; в это время Ману он почти никогда не видел, за ним присматривали Ками и Кодзи, двое других вампиров, «невест», отношений которых с Маной он так до конца и не понял. Компаньоны, друзья, дети — можно было называть их как угодно, и это было бы одинаково далеко от правды.

Лишь когда он оправился, Мана забрал его к себе и теперь лично и очень строго следит за его поведением и внешним видом. Его игрушка ведь должна быть идеальной во всех отношениях. Вот только у Гакта далеко не во всём получается соответствовать этим самым идеалам, хотя он очень старается. К тому же, в погоне за ними он будто растерял почти все свои прежние качества. Конечно, он уже не ангел, не белая смерть во плоти. У него больше нет крыльев, нет того присущего ему равнодушия, нет длинных белых когтей, которые ему Ками с Кодзи обрезали и спилили первым делом. Нет даже имени, он сам отказался от него, разрешив новым «друзьям» сократить его до Гакта. Но всё равно эти изменения злят его и заставляют чувствовать себя слишком неуютно.

Его волосы вечно растрёпаны в каком-то художественном беспорядке, прядками свисая вдоль бледного лица. Мана каждый вечер усаживает его перед зеркалом и берётся за мягкие кисточки: на веки накладывает ему тени, чтобы ещё ярче выделить холодные глаза, обводит по контуру и аккуратно подкрашивает губы. Как картину рисует, стремясь всё к тем же только ему понятным идеалам. Одежда, которую тоже приносит Мана, теперь сплошь чёрная и слишком облегающая, в резкий противовес просторным белым ангельским одеяниям. И хотя Ками и Кодзи не устают повторять Гакту, что ему идёт, что такую фигуру, как у него, прятать просто грех, ему это не нравится, он чувствует себя в ней голым. И на ноги — каблуки. Эти чёртовы высоченные каблуки, на которых он несколько раз едва не наворачивался. На них просто ходить тяжело, а уж по бесконечным лестницам — просто ад и погибель. Но Мана не приемлет ничего другого и, когда Гакт просит его разрешить сменить их на что-нибудь поудобнее, попросту притворяется глухим.

Об ангельском облике Гакту в зеркале напоминают лишь глаза и огромный шрам на спине, оставленный «добрыми» сородичами при изгнании. Они не отрубили ему крыло, многовато чести и возни. Они попросту вырвали его вместе с костью, оставив такую страшную рану, что даже вампиры своей магией и кровяными зельями не смогли до конца зарастить её.

Движения Гакта теперь плавны и грациозны — Ками как-то с улыбкой бросил, что он похож на плывущего по озеру чёрного лебедя, когда шагает вслед за Маной, покачиваясь на высоких каблуках. Мана учит его танцевать, заставляет оттачивать буквально каждый шаг, каждый взмах руки и покачивание головой. И легко может треснуть плёткой прямо между лопаток, если жесты кажутся ему недостаточно красивыми. И в результате Гакт чувствует эти удары даже тогда, когда Маны нет поблизости, и это вынуждает его постоянно держать прямо спину.

Если подумать, во всех этих изменениях ведь нет ничего плохого. Всё равно ангел, сорвавшийся с небес, уже не сможет туда вернуться, придётся отринуть всё своё прошлое. Да и есть ли оно, это прошлое? Непонятно. Гакт теперь окружён вампирами, вот и превратился в некое их подобие, разве что клыков у него нет и кровь людей он пить не может, его тут же начинает тошнить. Однако правила игры принять всё же пришлось. Ведь, как говорят люди, «с волками жить — по-волчьи выть».

Красивый заснеженный сад, в котором летом цветут невероятные синие розы, за окнами подёргивается беловатым туманом, и Мана тщательно задёргивает плотные бархатные портьеры, прежде чем сесть на край огромной постели под балдахином. Вампиры боятся света, даже при том, что в этой комнате его и так почти не бывает, странным образом она даже днём словно остаётся в синеватых сумерках. Он привычно скрещивает ноги, поправляя узкую юбку, и Гакт медленно опускается на колени рядом с ним. А потом и вовсе, наклонившись, касается губами толстого высокого каблука.

Это неизменная первая вещь, которую следует делать, он это уже усвоил. Ещё в первый день Ками, втолкнув его в спальню, надавил ладонью на затылок и громким шёпотом велел «не забудь поклониться и не поднимай головы, пока не разрешат». Гакта в тот момент как кипятком ошпарило: ему, гордому ангелу, на колени перед нечистью? Да что эти вампиры о себе возомнили, то, что они его вылечили, не даёт им права заставлять его так унижаться. И первое время в нём всё противилось этому действию, колени даже не сгибались, словно само тело протестовало. И всё же за пару раз Гакт уяснил, что лучше пересилить себя и сделать всё так, как надо, чем получить крепкий удар плёткой прямо по страшному шраму.

Мана слегка дёргает бровью и медленно подаёт ему руку в перчатке. Гакт быстро прижимается губами к кончикам пальцев, и вампир легонько чешет ему подбородок, как котёнку.

— Ты совершенно ничему не учишься.

Голос всё такой же тихий, он почти шепчет, но его слова отдаются громким отзвуком внутри головы. В них нет раздражения, злости. Ничего, за что можно было бы уцепиться и понять, что он на самом деле думает. Мана всего лишь констатирует то, что видит.

— Я ревную. Ты же знаешь, как я ревную, — едва Мана убирает руку, Гакт кладёт голову ему на колени, чувствуя, как тонкие пальцы в перчатках перебирают пёрышки на его крыле. — И всё равно провоцируешь, а потом говоришь мне, что я никчёмен. За что ты так со мной?

Вопрос в пустоту. Гакт задаёт его каждый раз. Только чтобы снова убедиться: ответа он не получит. Как и на вопрос о том, почему Мана никогда не пьёт у него кровь, предпочитая ему этих отвратительных пленников, на которых даже смотреть мерзко.

Натягивается с тихим звоном золотая цепочка, прикреплённая к сверкающему ошейнику. Подчиняясь, Гакт медленно выпрямляется и заводит руки за голову, выгибается, давая рассмотреть себя. Тело облегает короткий костюм из противно скрипящего чёрного латекса; Мане нравятся такие, хоть он и разглядывает точёную фигуру своего питомца привычно равнодушно. Гакт невольно запрокидывает назад голову. В такие моменты он представляет, что у него на запястьях наручники. Настоящие незачем — он послушный и всё равно никогда не дотронется до своего хозяина без разрешения.