Мана тянет его поближе к себе за цепь. Ощупывает ладонями открытый живот, белый и плоский, очертания тонкой талии, задницу, туго обтянутую шортами. И, усмехнувшись краем рта, оставляет возле пупка синий отпечаток помады.

Гакт выгибается навстречу его рукам, ощупывающим талию, вздыхает и слегка покачивает бёдрами из стороны в сторону. Он уже заметил, что это движение словно гипнотизирует его хозяина, и порой пользуется этим, чтобы раздразнить, в те моменты, когда танцует или когда Мана просто вот так обнимает его.

Чаще всего его живот оказывается весь покрыт синими следами поцелуев, Мана прихватывает его кожу, пока не смажет всю помаду под ноль. И нет, Гакт не заглядывается на его губы. Совсем не заглядывается, лишь иногда задерживает на них взор, отмечая красоту и необычную форму… И он готов поклясться, что Мана этот взгляд замечает. И, как обычно, дразнит его, выводит из себя, почти всегда уворачиваясь при попытках поцеловать. Поцелуи в губы — нечто почти запретное для него.

Приподнявшись и покрепче сжав цепь, Мана ставит очередной яркий синий отпечаток на острые ключицы и щурит глаза.

— На кровать.

Гакт, ловящий каждое слово и внимательно следящий за выражением его лица, молча плюхается на постель животом вниз, старательно выгибаясь и поднимая бёдра. Эти позы тоже отточены уже до автоматизма. И он смотрит на Ману из-под растрёпанных каштановых волос.

— Руки. Держи их перед собой, — даёт тот ещё один приказ, и Гакт снова воображает наручники на своих запястьях. А краем глаза видит, как Мана тянется к своему поясу.

Плеть стала неотъемлемой частью жизни. Первое время Гакт боялся её как огня и очень старался не злить Ману. Но со временем вошёл во вкус и теперь без этих «наказаний» начинает попросту скучать. Может, и его ревность — просто защитный рефлекс? Ведь он знает, что за неё ему попадёт.

Он не успевает подумать об этом как следует, потому что хлёсткий удар опаляет его лопатки. Мана бьёт точно, в чётко отмеченные места, на спине плеть всегда впивается в кожу буквально в миллиметре от болезненно ноющего шрама. Гакт дёргается, больше от неожиданности, чем от боли, и прикрывает глаза.

— Отведи крыло в сторону, а то я попаду не туда.

Он послушно взмахивает крылом, распрямляя его и прижимая к своей руке, чтобы открыть спину. Хоть оно и осталось одно, оно по-прежнему сильное, и Гакт видит, как колышутся от возникшего дуновения белокурые локоны.

— Хороший мальчик.

Удар, ещё, ещё, ещё… Сильные, отточенные и хлёсткие, такие, чтобы оставить красные следы, но не повредить сильно кожу. Несколько по спине, двигаясь вниз, по пояснице, по ягодицам… Даже через шорты они обжигают огнём. И всё же Гакт ловит себя на мыслях, что это уже не похоже на наказание. Скорее на очередную придуманную Маной эротическую игру.

— Повторяю последний раз. Ревность для тебя недопустима. Забудь о ней.

Резкий удар по обеим ногам сразу заставляет вскрикнуть и сжать в складки шёлковую чёрную простынь.

— Не могу. Я за неё не отвечаю, — хрипит Гакт и кусает губу.

Мана хмурится и сильнее сжимает покрытую блестящими золотыми пластинками рукоятку. Плохой знак, очень плохой.

— Нет, отвечаешь. Учись уже контролировать свои эмоции.

Рывком он дёргает вниз шорты и с силой ударяет плетью по открывшейся коже, Гакт взвывает.

— Издеваешься? Я только недавно узнал, что вообще такое эмоции… На свою беду, чёрт побери, — выплёвывает он.

Плеть вновь проходится по его спине, от поясницы и вверх, к шее.

— Тебе что-то не нравится?

— Спроси лучше, что мне нравится. Знаешь, мне жилось спокойней, когда я вообще ничего не чувствовал.

Гакт слышит тихое шуршание. Мана забирается на постель и почти прижимается губами к его уху, плетью продолжая поглаживать по спине.

— Ты прав. Эмоции — опасный недостаток. Особенно такие сильные. Поэтому я и приказываю тебе забыть об этом.

— Не могу, — повторяет упрямо Гакт, пряча лицо за волосами.

— Откажешься выполнять приказ господина?

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу его выполнить. И вообще мог бы уже просто сказать, что тебя моя ревность и мысли о наказании за неё заводят.

Мана хмыкает прямо ему в ухо, громко и с явной насмешкой.

— С чего это ты взял, интересно.

— Твоё платье мне об этом сказало, — язвительно отзывается Гакт, фыркнув и сдув волосы с носа. — Юбочка топорщится малость там, где не надо.

Пауза.

— Вот как, — его наконец легонько кусают за ухо. — Тогда повернись.

Он отстраняется, и Гакт поворачивается на спину, раскидываясь по широкой постели. Взгляд отмечает чернеющую на самом краю постели плеть. А Мана, оседлав его, сжимает с силой коленями бёдра и тянется к своей шее.

Он никогда не даёт увидеть лишнего миллиметра своей кожи. Даже эти короткие платья со всех сторон закрытые, там, где латекса нет — кружева. Он ослабляет пару пуговиц на воротнике-стойке и наклоняется к своему питомцу.

— Поцелуй меня.

Гакт щурится, чувствуя в этом какую-то подставу. Но, поняв, что Мана не шутит, вытягивает шею и касается губами его ключиц, двигаясь по горлу вверх, к подбородку. Кожа вампира холодна, пахнет кровью и чем-то ещё, неуловимым, но ужасно притягательным. И такая нежная на ощупь… Гакт обцеловывает медленно, пробуя, смакуя. А руки сами собой тянутся обнять его за талию.

— Руки держи на одеяле. Чтобы я их видел.

От взгляда Маны ни укроется ни одно движение, даже самое маленькое, он пожирает Гакта глазами не менее жадно, чем тот его. Гакт с готовностью забрасывает руки назад и скрещивает запястья, а губами продолжает ласкать горло. Пройдясь по контуру подбородка, он прикрывает глаза и вновь заглядывается на синеватые губы.

— Можно, — тихо отвечает на невысказанный вопрос Мана.

И вправду решил побаловать, подумать только. Осмелившись, Гакт притрагивается к его губам: робко, едва касаясь их своими, боясь даже высунуть кончик языка. Мана не отвечает ему. Просто, прикрыв глаза, наблюдает, что он будет делать дальше. А Гакт невольно думает, что его губы на вкус и ощупь ещё приятнее, чем кожа… Даже привкус крови на них не раздражает его.

Мана не останавливает его, ждёт, пока он вдоволь нацелуется. А сам, воспользовавшись тем, что он отвлёкся, пальцами медленно проводит по телу вниз, легонько зажимает сосок, надавливает на ложбинку между выступающими рёбрами и обхватывает уже стоящий член. Поглаживает, поддевая головку и прижимая его к животу. Многочисленные перстни на пальцах то и дело больно царапают чувствительную кожу. Гакт душит в поцелуях судорожные вздохи. Мучитель. Хоть перчатки бы снял.

Дав ему поймать последний поцелуй, Мана всё же отстраняется. Щурит глаза, наблюдая за наверняка покрасневшим лицом своего питомца. Почему-то у Гакта ощущение, что он сдерживает улыбку.

— Ах… — выдыхает он, запрокинув назад голову. Облизывает судорожно губы, которые всё ещё хранят прохладу и привкус. Движения этих пальцев заводят его, лишая остатков всяческого контроля. Прошли те времена, когда ему были противны эти прикосновения. Теперь он зачастую сам готов молить о них.

Пальцами свободной руки Мана поддевает его подбородок. Проведя ими по выступающей линии челюсти, с силой надавливает на выступающую вену под ухом, и перья на крыле мгновенно встают дыбом. Нащупал эрогенную точку.

— До чего же ты красивый, ангелок. Что, взять тебя?

Всё ещё тихо, с легкой насмешкой, и Гакт невольно вздрагивает, закатывая глаза. Мана необычайно разговорчив сегодня, обычно из него ведь даже слова лишнего не выдавишь. Что же это может значить?

Пальцы в уже намокшей перчатке соскальзывают с члена и с силой упираются в сжатые мышцы. Гакт шипит, неохотно впуская их в себя, позволяя раздвигать тоненькие горячие стеночки. Они занимаются сексом каждый день, а тело всё равно отказывается так легко принимать это.

— Ну же. Скажи мне это.

Гакт кусает губу. Всего три слова. Но почему-то произнести их ужасно сложно.

— Возьми меня, господин…