========== … ==========

В прошлой жизни Гакт часто думал, что его раздражают человеческие слабости.

Как и любой ангел, несущий одну лишь смерть, он не был способен что-либо чувствовать. Любовь, ненависть, желания, страх, сострадание к тем, кого он вёл за руку навстречу белому свету — ничего из того, что делает существо живым, лишь пустота. Его порочно красивое лицо неустанно несло на себе выражение мрачной скорби, а в глазах застывшим голубым льдом стояла печаль. Но не стоило вестись на этот обман — она лишь скрывала собой равнодушие, которое местами граничило с настоящей жестокостью. А ветерок иногда колыхал его длинные волосы, бросая их неаккуратно на лицо. Эта непроницаемая маска приросла к нему. Как он тогда думал, навсегда.

«Вот и правильно, что они умирают. Таким слабым не место в Вечности. Как только мог наш Всевышний создать такую мерзость, они же ломаются от любой мелочи. Сами друг друга ломают».

Именно эту мысль Гакт проговаривал у себя в голове, не разлепляя ни на секунду поджатых губ. Однажды даже маленькая девочка, которую он привычно вёл к порталу, взяла его за руку и дрожащим голоском сказала, что он больше похож на злую королеву из сказки, чем на ангела. А Гакт усмехнулся краем рта. Откуда только у людей взялось убеждение, что все ангелы — это добрейшие существа с очаровательными улыбками и глазами, лучащимися радостью? Глупости, не бывает таких. Все его сородичи одинаковы — прекрасная и равнодушная смерть с огромными белыми крыльями. Она не зла, но безжалостна. С ней нельзя договориться, нельзя упросить подождать немного. Можно лишь смириться и последовать за ней.

Когда его опустили почти до уровня нечисти, лишили крыла и сбросили в самую гущу враждебного человеческого мира, который прежде виделся ему подёрнутым серым мраком, Гакт не думал, что в его восприятии что-то изменится. Не верил, что эти существа превратят его в себеподобного. Но как же он ошибался.

И в нынешней жизни, если его существование можно таковой назвать, его безумно раздражает то, что теперь он в полной мере ощущает эти самые слабости на самом себе. Смерть ему не грозит, и живым он себя не чувствует, а вот эмоции, по большей части очень неприятные, захлёстывают сплошным чёрным фонтаном. А самая страшная из них для него лично — болезненная ревность, которую он испытывает к тому, кого должен называть хозяином.

— Ревность — разрушающее чувство.

Мана шепчет ему в ухо, многозначительно проводя тугой плетью по животу, и Гакт передёргивается, кидая исподтишка на своего хозяина злобные взгляды. И почему у него ощущение, что Мана это делает нарочно? Знает об эмоциях своей личной игрушки, жёстко наказывает за них. И всё равно снова и снова тянет за собой в это чёртово старое крыло замка, в котором держат пленников. Явно надеется в конце концов всё-таки переломить падшего ангела через тощую коленку, подчинить себе полностью. Только вот эти «уроки» ничего хорошего не приносят, лишь злят в результате их обоих: Гакта — эмоциями, которые они вызывают, а Ману — его видимым нежеланием слушаться.

И хотя Гакт шагает следом за ним, гордо вскинув голову, покачивая бёдрами, обтянутыми узкими штанами, и осторожно прижав к спине своё единственное оставшееся крыло, хотя его лицо не меняет своего обычного выражения, внутри него всё готово пропитаться удушливым дымом ненависти. И равнодушный стук каблуков тикает в нём, как стрелки часовой бомбы.

Гакт не может долго держать себя в руках, несмотря на все свои усилия. Он ревнует. Он просто бешено ревнует, когда Мана подходит к очередному пленнику, уже при смерти висящему в кандалах, и невесомо прикасается к похожему на череп лицу пальцами. Чёрные перья на крыле мгновенно встают дыбом, взгляд холодных голубых глаз становится диким: для Гакта попросту невыносима мысль о том, что он принадлежит Мане, но Мана ему — нет. И невыносимо наблюдать, как светловолосая голова наклоняется к чужой шее.

Мана никогда не пьёт его кровь. Даже не пытался ни разу это сделать, всё, до чего он доходит — поцелуи в шею с лёгкими укусами, от которых лишь остаются красноватые пятнышки. И он привычно не отвечает на вопрос, почему. Мана вообще почти никогда не разговаривает со своим ручным падшим ангелом, лишь отдаёт короткие приказы. И хотя Гакт уже научился понимать его по движению уголков губ и глазам, иногда ему всё же хочется услышать ответ.

Гакт знает, что мало кто из этих пленников доживёт даже до утра. Для Маны они просто кормушки, мешки с кровью — даже близко не стоят к его собственному статусу. И всё равно Гакт едва не рычит, то и дело дёргается и клацает зубами в ненависти, как злая собака на цепи. Украшенный драгоценными камнями ошейник впивается в горло при этих движениях — по ощущениям, он уже натёр толстую красную полосу на шее, а это значит, что Мана заметит попытки вырваться. Но Гакту плевать. Сейчас не до мыслей о грядущем уроке хороших манер. Ему хочется просто броситься на этого пленника и порвать его на мелкие окровавленные ошмётки, забить насмерть крылом.

А Мана нарочно дразнит его, он в этом уверен. Нарочно томно отводит назад тонкой рукой завитые белокурые локоны. Нарочно осторожным движением расправляет длинную пышную юбку на коленях. Нарочно медленно переводит на него взгляд и приоткрывает рот, давая полюбоваться длинными и острыми клыками древнего вампира. Нарочно почти нежно впивает их в артерию. Нарочно медленно сосёт кровь, водя языком по иссохшей коже. И нарочно вздыхает тихонько, показывая, как сильно ему это нравится. Пленник сдавленно хрипит, вздрагивает, он на последнем издыхании. Губы в виде сердца окрашиваются чужой кровью. И их трогает едва заметная ухмылка.

Кровь волной отливает от лица, кончики пальцев леденеют. Гакт с силой впивает в собственные ладони длинные чёрные когти и стискивает зубы. Каждый раз так. Мана пьёт кровь, а у него стойкое чувство, что он этим пленникам минет делает, причём с присущим ему самому садистским удовольствием.

Гакту кажется, что это унижение длится целую вечность, и терпеть его становится невозможно. Мана наконец с тихим «чмок» отлепляется от пленника; трясёт легонько того за плечо и тут же, поджав губы, равнодушно отталкивает от себя. Умер. Поднявшись на ноги и шурша юбкой, он идёт обратно к Гакту. Пройдясь по его шее рукой, хватает за сзади волосы и наклоняет голову поближе к себе. Гакт ростом выше его, причём значительно, но это абсолютно не мешает Мане смотреть на него сверху вниз.

В его глазах — лёд, как и у самого Гакта. Только ещё более тёмный и непроницаемый, синий, а не голубой. Густые чёрные тени вокруг и длинные ресницы, похожие на опахала, заставляют его сиять ещё ярче. А пальцами, вцепившись в блестящую искорками кофту ангела, Мана словно сжимает напрямую его душу, безжалостно сминая и разрывая.

А на его губах всё ещё алеет чужая кровь.

— Доволен? — почти шипит Гакт, пытаясь унять судорожную дрожь. Как же он злится. Как же страшно ему хочется вцепиться в эти губы и самому их разодрать до крови, чтобы смыть чужую. Нельзя. Их с Маной игра в хозяина и питомца — огромный сборник правил, работающий в одну сторону, и за малейшее нарушение их следует серьёзное наказание. Да и к тому же, его просто стошнит, если он тронет языком кровь человека. Даже с губ Маны. Люди слишком отвратительны Гакту, хватит с них того, что он заразился от них всеми этими эмоциями, которые теперь душат его.

Мана слегка ухмыляется, перемещая пальцы с его длинных волос на ошейник. Тянет на себя золотую цепочку, заставляя вытянуть шею. И проводит подушечками по коже. Почти нежно, щекотно. Только вот Гакта раздражают его перчатки. Каждый раз он думает, что Мане не нравится притрагиваться к нему кожей, и это выбешивает ещё сильнее.

И вообще весь он временами бесит до ужаса. Он больше похож на куклу, чем на живое существо, пусть живым его тоже можно назвать с натяжкой — вампир ведь, по сути, мертвец в подвижном теле и с сознанием. У него даже волосы как у куклы, густые белокурые локоны почти до пояса и прямая чёлка, закрывающая весь лоб, и лицо, бледное, какое-то даже синеватое, бескровное и застывшее. И одежда похожа на кукольную: хрупкая фигура вечно спрятана в длинные, в пол, объёмные платья, на руках перчатки, на поясе красуется плеть с украшенной золотом рукояткой. А глаза как стеклянные — никогда не поймёшь, что у него на уме.