— Время для меня так мало значит, Чуя, — скучающе протянул вампир, хотя у него в глазах всё ещё стояли кровавые слёзы, — сколько бы его ни прошло, я этого не почувствую. Это только люди трясутся над ним так, будто это самая большая драгоценность на свете. Ты замечал, как людям это свойственно — трястись над тем, природы чего они даже до конца не понимают? — Осаму негромко выдохнул и посмотрел на Арахабаки помутневшим взглядом. — Уж ты-то хорошо понимаешь, о чём я, верно? Даже лучше меня самого, наверное.

Чуя ничего не ответил, глядя на него сузившимися, горевшими бешеным огнём глазами. Протянув руку, он провёл ладонью по шее вампира, оттягивая за краешек бинт. Осаму скривился, но противиться не осмелился, позволяя Арахабаки стянуть с него повязку. Тот всё так же молча уставился на борозду от кнута на горле. Тошнотворно яркая, багрово-фиолетовая, она чётко выделялась на фоне ещё двух застарелых полос; те же явно появились ещё до того, как его обратили в вампира, как и шрамы у него на руках.

Осаму ойкнул, когда его довольно сильно пихнули ладонью в грудь, заставив плюхнуться на подушки. Закряхтев, он попытался приподняться, но замер, когда к его губам прижался окровавленный палец.

— Пей, говорю, — уже зло протянул Чуя. — Если ты помрёшь от нехватки крови у меня в постели, я тебе клянусь, из ада за волосы вытащу и сам убью.

Вампиру деваться было некуда: один только металлический привкус на губах мигом опьянил его, из пересохшего горла вырвался отчаянный хрип. Сил держаться уже не осталось. Осаму закатил глаза, слегка разомкнув губы и обхватив ранку. Он зализывал её кончиком бархатного языка, ловил тоненькие струйки по всей длине пальца, посасывал, втягивал, как маленький ребёнок пустышку. Чуя следил за ним, усмехаясь краешком рта; протянув свободную руку, он скользнул ей за край кимоно, лаская холодную гладкую кожу, нарочно слегка надавливая на соски кончиками пальцев. Проведя ладонью чуть вниз, он с нажимом погладил впалый живот и, проникнув за широкий шёлковый пояс, отвёл ткань в сторону, ведя ладонью ещё ниже, на бедро. Осаму на секунду широко распахнул глаза, но его палец не выпустил, наоборот, слегка прикусил кожу клыками, прокалывая её в другом месте.

Арахабаки улыбнулся и, осторожно высвободив всё же свою ладонь, несмотря на сопротивление, приник к вампиру. Перехватив его хрупкие запястья одной рукой, он наклонился и присосался ко рту довольно грубым и слюнявым поцелуем, тут же резко углубляя его и ощупывая нёбо и дёсны. Его губы так и отдавали кровью, острые клыки царапали язык при малейшей попытке дотронуться до них. Осаму обмяк в его руках, расслабленно раскинувшись на подушках. Его скулы потихоньку приобрели нежно-розовый оттенок, глаза прояснились, вернувшись к своему обыкновенному красновато-коричневому оттенку. Чуя с трудом заставил себя отлепиться от его рта и, облизнув губы, притянул его голову к своему горлу.

— Хороший мальчик. Давай теперь отсюда…

Осаму вздрогнул и попытался было вырваться, но Чуя достаточно больно дёрнул его за волосы, и вампир злобно зашипел.

— Нет… Не хочу!

— Аргументы типа «не хочу» не принимаются, — категорично отрезал Чуя. — Даже слушать не буду!

— Хватит! — почти со слезами в голосе воскликнул вампир, чувствуя, что ему уже хочется ещё, несмотря на то, что из пальца он высосал ту норму, которой ему обычно на пару месяцев хватало. Крови у Арахабаки было через край, смерть от её потери ему не грозила от слова «совсем». — Я и так уже как пьяный, не могу больше… — его заткнули новым поцелуем, таким же жадным и глубоким. Чуя, скользнув руками по его спине вниз, обнял его за талию, притягивая к себе вплотную, впился ещё сильнее, чувствуя, как изголодавшийся вампир, прикрывая слезящиеся глаза, лижет его губы в ответ, запускает язык внутрь, прихватывает их.

Арахабаки оторвался от него, только когда Осаму уже стал задыхаться, закатывая глаза. Хмыкнув, он обвёл пальцами контур лица вампира и, чмокнув его напоследок в подбородок, принялся осыпать поцелуями. Слегка прикусил мочку заострённого уха, поцеловал нежную впадинку под ним, где колотилась маленькая вена; широко и медленно лизнул уже освобождённую от бинтов шею, прихватывая губами исполосованную шрамами кожу, надавил кончиком пальца на ложбинку между ключицами; спустившись ещё ниже, сжал пальцами сосок, оттягивая его, и одновременно впился губами во второй, зажимая его зубами и чувствуя, как он напрягается и набухает. С губ Осаму сорвался сдавленный полувыдох-полустон, он тяжело задышал, грудная клетка высоко вздымалась. Напоследок прикусив чувствительную кожу, Арахабаки переместился к другому соску, в этот раз уже не став растягивать пытку и сразу же сильно укусив. Оторвавшись от своего занятия, с удовлетворением заметив, как к чувствительным точкам прилила кровь, и они стали пунцовыми, он опять наклонился к уху вампира и, лаская рукой его живот, прошептал:

— Ты ведь уже только этого и ждёшь, правда? Мне всё твоё тело шепчет «трахни меня», — Осаму поморщился и прикусил губу, чувствуя, как начинают гореть щёки. — Ты меня заводишь, Осаму-кун…

Вампир, с трудом приподняв руки, слабо обнял его, поворачивая голову и ответно почти прижимаясь губами к уху.

— Хочу, чтобы ты знал… — чуть слышно и не без усмешки шепнул он. — …Я девственник.

От этих двух слов по спине Арахабаки поползли огромные мурашки; едва не задохнувшись от восторга, он повернул лицо вампира к себе за подбородок и поцеловал.

— …Ты даже не представляешь, как я хотел это услышать, — с вожделением протянул он в секундном перерыве между поцелуями. — Не бойся, я буду нежен. Ты же помнишь, я добр к слабым.

Осаму, вспомнив, как этот «добрый к слабым» одним ударом сломал лежащему без движения вампиру рёбра, приоткрыл было рот, но тут же передумал возражать. Чуя тогда славно его укатал в асфальт без шансов на победу, он вполне имеет право говорить, что вампир слаб.

Арахабаки отстранился от него, сев на колени, и стал расстёгивать рубашку. Вампир же, наблюдая за ним вновь помутневшими глазами, одновременно нащупал обеими ладонями оставшуюся без дела руку и опять присосался к ранке на указательном пальце. Кровь уже почти перестала оттуда идти, и Осаму, не удержавшись, ещё разок с силой проколол кожу клыками, млея и сильно втягивая вытекающую из свежей царапины жидкость.

— Ну подожди ты, вот ведь торопыга, — без всякого раздражения Чуя мягко высвободил руку. — Сейчас, потерпи ещё чуть-чуть. Я тебе шею дам. А то, чувствую, ты мне такими темпами все пальцы отгрызёшь.

Чуя ловко вывернулся из тонкой рубашки, отбрасывая её подальше, на пол. Вампир широко распахнул глаза, разглядывая его. Тонко очерченная фигура, худая, но тощей назвать трудно, чуть-чуть выступающие мышцы, плоский живот, бледная кожа, уже покрывшаяся мерцающими красными символами. Арахабаки, увидев восторг в его взгляде, хитро усмехнулся и прижался к юноше. Его шея вновь оказалась на уровне рта Осаму; тот шумно вдохнул, а выдохнуть забыл и закашлялся. Запахи тёплого тела и струящейся крови туманили рассудок, подстёгивая на дальнейшие действия. Подумав секунду, Осаму всё же решился и, потянувшись вперёд, вонзил клыки в то место, где шея переходит в плечо. До ушей донеслось злое шипение, Чуя дёрнулся, но не отстранился, сильнее упёрся руками в подушку и уткнулся носом в густые чёрные волосы.

— Хороший мальчик, хороший… — тихонько напевал он, целуя вампира в висок. От этого голоса у Осаму внутри всё сжалось в тугой сладкий комок, одновременно всеми силами отторгающий происходящее и отчаянно требующий продолжения. Он высасывал кровь из маленьких дырочек, как уставший путник воду из горлышка бутылки, сильнее впивал в кожу зубы, лизал её шершавым языком, стараясь не упустить ни одной капли. И уже не думал о страшном, о том, что теперь он навсегда привязан к Арахабаки, тело попросту больше не примет другую кровь, и если Чуя его оставит, Осаму погибнет. Это своеобразный контракт, скреплённый этой самой кровью, и наказанием за его расторжение станет смерть.