Зрачки в светло-карих глазах резко сузились, превратившись в точки. Хиде тихо фыркнул и, лизнув напоследок выступающую косточку на бедре, одним рывком перевернул его на живот и приподнял, дёргая к себе. Йошики шатался, трясущиеся руки с трудом держали его, перед глазами всё так и расплывалось в разноцветные пятна.

— Ау-у-у! — Хиде смачно ударил его ладонью по ягодице, и Йошики взвыл, наугад попытавшись лягнуть его. — Поаккуратней, пьяный… Пьяный дурак!

— Сам-то еле… Ик… Ползаешь… — прокряхтел Хиде ему в ухо. До синяков сцепив пальцы на животе, он поцеловал плечо и зарылся носом в русые волосы, а Йошики нетерпеливо зашевелился под ним.

— Да трахни ты меня уже, достал тянуть!

И уже буквально через пару секунд Йошики содрогался под мощными ударами его бёдер. Было больно, очень, пианист кривился, упираясь ладонями в подушку, и громко вскрикивал. Над ухом слышалось тяжёлое дыхание, теперь уже Хиде грубо тянул его за волосы, заставляя запрокинуть назад голову и осыпая поцелуями-укусами шею. Безумие, казалось, овладело сразу обоими, затуманив сознание целиком и полностью. Понадобилось всего пару минут, чтобы привыкнуть к такому положению: Хиде — к тому, какую неограниченную власть он получил, а Йошики — к тому, что можно наслаждаться этими грубостью и властью, целиком отдаваясь в руки возлюбленного. И в замутнённом сознании всё-таки промелькнула простая мысль: «Может, напиваться временами вот так бывает даже весело…»

…А утром Йошики, охая и кривясь от головной боли, еле-еле встал с постели и с содроганием рассматривал в ростовом зеркале собственное изувеченное тело. Его будто вампир искусал, можно было смело думать, что у Хиде острые, как бритвы, клыки вместо нормальных человеческих зубов. Бледную кожу покрывали красные пятнышки и ранки разных размеров, спина и плечи были расцарапаны, на животе проступало несколько тёмных кровоподтёков от пальцев Хиде. Впрочем, тело, как порой казалось Йошики, уже привыкло к постоянным синякам и засосам.

— Да ладно тебе, Йо, — сдавленно хрюкнул с кровати Хиде, лениво развалившийся на подушках и осоловело хлопающий мутными глазами. — Не делай лицо вселенской скорби, они тебе идут… Хоть немного внимание от твоей бледности отвлекут, а то вечно ты как смерть.

— Сам ты смерть, — простонал Йошики, трогая пальцем серые пятна на талии. — Аргх, ни за что больше не буду пить с тобой!

Глянув на возлюбленного через плечо, он увидел, как Хиде приподнялся на локте и хищно улыбнулся.

— Поздравляю, это твоё тысячное, юбилейное обещание, что ты бросишь пить… Или уже тысяча первое? Блин, не помню. Ты после каждой попойки это говоришь, трезвенник ты наш. И пить со мной ты будешь, ещё как, это не обсуждается.

Йошики швырнул в него схваченную с кресла плоскую подушку.

— А вот и не буду!

— Йо-о-о, — Хиде легко поймал «снаряд» и облизнул губы, — слушай, а кто лучше в постели, я или Тайджи?

Йошики показалось, что вся кровь разом прилила к щекам. Хиде никогда не позволял себе задавать ему такие откровенные вопросы, и сейчас, всё ещё не протрезвев, то ли случайно, то ли нарочно попал в больное место. Гневно фыркнув, пианист вздёрнул нос:

— Сам проверяй, какой он в постели, если тебе интересно!

Хиде расхохотался и обрушился на подушку, а очень довольный собой Йошики принялся поправлять встрёпанные волосы.

***

Хиде снова не пережил утро второго мая. В этот раз Йошики обнаружил его лежащим на полу в ванной, со струйкой свернувшейся крови на лице — похоже, он вылезал из душа, у него закружилась голова, и он упал, приложившись виском об край прямоугольной раковины. Опять случайность, замыкающая страшную цепочку.

Тоши бережно баюкал помертвевшего пианиста, гладил его по волосам, а Йошики даже не пытался вырваться из его рук, закрыв глаза и стараясь задушить в себе рвущийся наружу вопль. Похоже, пустота в этот раз милостиво уступила место боли, позволив той наконец кромсать душу и сердце в клочья.

«Как же я устал от всего этого, кто бы только знал…»

У него опустились руки. Йошики уже просто не знал, что ему делать. Надежда на то, что он сможет всё исправить, таяла с каждой секундой.

Он тихонько пошевелился в руках друга и тяжело вздохнул. Мелкие слезинки скатились по щекам, и Тоши бережно вытер их, задержав на секунду кончики пальцев на губах. И Йошики почувствовал, как застарелая злость опять подняла голову из глубины души. Тоши не был таким нежным и заботливым, когда уходил, в тот момент его вообще не беспокоило, что чувствовал Йошики и остальные ребята. И теперь его поведение казалось просто мерзким лицемерием.

Йошики всё-таки сбросил с себя его руки и встал. Подошёл, шатаясь, к роялю и присел на скамью, поднимая крышку. Начал было наигрывать мелодию, но тут же скривился и сжал кулаки.

— Йо… — Тоши сзади обнял его за плечи. — Не мучай себя.

Мучить… Йошики стиснул зубы. Вот уж подходящее слово. Играть не хотелось. Вообще. Руки словно не слушались пианиста, постоянно попадая не по тем клавишам и извлекая непонятные звуки. И это давало понять всю глубину собственного внутреннего слома. Рояль ведь всегда был отдушиной Йошики, в тяжёлых ситуациях срабатывая лучше любого антидепрессанта, он всегда успокаивался, когда играл. А теперь даже эта налаженная схема дала сбой. Скорей всего, из-за того, что Йошики машинально начал наигрывать мелодию «Forever Love». Некогда самая любимая из всего репертуара, сейчас она вызывала у Йошики мрачную меланхолию. Стоило лишь музыке начаться, ему сразу же виделась залитая разноцветными огнями сцена, Тоши, поющий срывающимся голосом, и плачущий Хиде с гитарой.

Только вот Тоши сейчас был рядом, а Хиде нет.

Йошики с грохотом захлопнул крышку, едва не прищемив себе пальцы, и упёрся в неё лбом, сгибаясь в три погибели. Больная спина тут же заныла, протестуя таким нагрузкам.

Этот последний лайв точно стал персональным сортом ада для каждого участника. Йошики и Тоши демонстративно отворачивались друг от друга, а остальные ребята метались между ними, не зная, что и делать. Пата и Хис держались относительно спокойно — первый вообще всегда был на редкость хладнокровным и молчаливым и никому особо не показывал, что у него на уме, а второй присоединился к группе всего несколько лет назад, после ухода Тайджи, и ещё, казалось, не успел даже толком привыкнуть к остальным. А вот Хиде сломался. Он постоянно чуть ли не со слезами спрашивал у Йошики, правда ли это, пытался примирить их с Тоши, напомнить о былой крепкой дружбе, и очень расстраивался, видя, что ничего у него не получается. Но в конце концов в этом открытом противостоянии он принял сторону Йошики, хотя и продолжал надеяться на чудо, даже подбил Йошики устроить этот последний концерт.

Пианист был почти уверен, что если даже не распад дал начало петле, то он явно сыграл в ней не последнюю роль, потому что это точно был сильный удар под дых. Как для Хиде, так и для самого Йошики.

— Оставь меня в покое, Тоши. Я не нуждаюсь в твоих утешениях, со мной всё в порядке.

Йошики произнёс это холодно, почти сквозь зубы; скосив глаза, он глянул на бывшего друга отстранённым, злым взглядом. Тот не испугался и слегка скривился, рукой взъерошив длинные чёрные волосы:

— Ты всё время молчишь, куришь и глотаешь слёзы. Это, по-твоему, порядок?

— Вполне. А ты что, ждал, что я буду с воплями кататься по полу, рвать на себе волосы и биться затылком? А ты, как само благородство, будешь поднимать меня, качать на ручках и нести хрень?

В первый раз Йошики действительно выл в голос и разнёс комнату почти на щепочки, разорвав все ноты и сломав всё, что ломалось. Но сейчас всё это стало до такой степени привычно, что вызывало раздражение.

Прежде чем оторопевший Тоши пришёл в себя, Йошики молнией метнулся к окну, почти вспрыгнул на подоконник и ударом ноги выбил стекло. Мелкие осколки со звоном полетели в стороны, ночной воздух окутал его, трепля края белой рубашки и неаккуратно швыряя в лицо волосы.