Орочимару, как только взор чёрный овцы пал на него, рухнул, будто марионетка, у которой подрезали нитки — один из сильнейших шиноби на земле. Животное степенно приблизилось к нему; сам воздух, казалось, загустел, а делегация безрассудных дипломатов, всё ещё под хенге, замерла в каком-то сверхъестественном ступоре.

— Бедное дитя, — только и проблеяла овца. — Твоя жизнь почти что украдена. Бедное несчастное дитя…

Она наклонилась к рухнувшему Орочимару и коснулась головой его головы. Что произошло дальше, Иноичи вспоминал с неохотой. Саннин начал давиться чем-то чёрным и вязким, как дёготь. Очнувшись, он кое-как сел, и… Сказать, что бедолагу тошнило — ничего не сказать. Его выворачивало. Раздирало изнутри. Его скрючивало, сжимало и разжимало. Аура смерти и ужаса исходила от извергаемой им дряни. Воя от необъяснимой муки он, расцарапывая лицо, вырывая волосы, блевал этой чернью, казалось, целую вечность — до тех пор, пока из жёлтых глаз не брызнули чистые слёзы.

— Выпусти из себя, — ободряюще проблеяла овца. — Выпусти. Немного осталось.

Иноичи был уверен, что выражение понимания, сочувствия и искреннего ужаса застыло на лицах ложной команды 7, потому что чернь отдавала чакрой. И лично Яманака узнал её пульс, потому что всякая иллюзия, даже когда её развеивали, последним эхом отдавала сложно объяснимым привкусом своего владельца. На Хирузене висело намного меньше компульсий, в разы меньше, и они были значительно слабее… но Иноичи, будучи профессионалом, уловил отпечаток личности на тех гендзюцу и запомнил её.

Волосы вставали дыбом от жестокости и коварства Шимуры Данзо.

Орочимару был, фактически, его рабом.

Скольких ещё подчинил своей воле старейшина Конохи?

Почему?

Зачем?

Когда?

Иноичи был уверен, что никогда не забудет, как Третий Хокаге, сорвав с себя хенге, кинулся к своему ученику, сломленному, растерянному, исступленно рыдающему, как прижал к себе, словно ребёнка, как не сдержал своих собственных слёз — слёз сочувствия, радости, понимания и невероятной тоски.

Не хотелось догадываться, что в тот момент чувствовали старый учитель и его ученик, но сама важность и само чудо происходящего вызвали слёзы и у наблюдателей. Было невероятно, катастрофически жаль.

Они с Шикаку потом бессовестно напились. Молча. Каждый со своими мыслями.

Это было чудо. Трагическое… но чудо. Прекрасное в остроте своего надлома.

Добравшись до своего места назначения, Иноичи неловко помялся с ноги на ногу. Поправил рюкзак на спине.

Воздух вдали от Конохи головокружительно пах лесной свежестью, благодатная тишина простиралась на километры. Дикие травы и листья приветливо и бодро блестели растаявшим туманом.

Иноичи напомнил себе, что пришёл не к пациенту, а к человеку. Вдохнул, выдохнул и, примяв непонятную робость в груди, шагнул внутрь.

Воздух внутри заброшенного храма пах, как в пещере — свежо и обособленно от открытых ароматов леса или поля. Из пустых окон по светлым полам и высоким стенам бежали нежные лучи солнца. На простиравшуюся пустоту своих владений молча взирали практически стёршиеся фрески.

Орочимару стоял к нему спиной. По чёрным волосам бежал солнечный луч, будто мягкая ласковая ладонь. Саннин по-прежнему выглядел прямо и гордо, но скорее по привычке — на его плечах чувствовалась та тяжесть, которой до овцы не наблюдалось. И Иноичи поджал губы — то ли от сочувствия, то ли… даже он не знал от чего.

Каждый из них, из сильных мира сего, мог бы оказаться на месте Орочимару. То, что им повезло — было подарком судьбы, не менее.

Его было невыносимо жаль. Лишённый свободомыслия, он покорился своей тёмной стороне, и не оказалось рядом никого, кто мог бы спасти — Хирузен тогда утопал в депрессии, Джирайя спасался бегством от собственной боли, а Цунаде спивалась, пытаясь забыть прошлое, откреститься от настоящего и не думать о будущем. И никто не заметил ни первой компульсии, ни второй, ни двенадцатой — их было четырнадцать, между прочим, Иноичи посчитал.

Четырнадцать.

Что там вообще оставалось от изначальной личности, когда овца пожалела этого человека?

И как теперь жить?

Ощущалось, что Орочимару и сам не знал ответов на эти вопросы. Тем не менее, раз он ещё не вскрылся в исступлении, путь вперёд ещё был.

— Доброе утро, — поздоровался Иноичи, чувствуя себя почему-то очень неловко. Но он себе напомнил, что за тридцать, с его регалиями и будучи отцом, стесняться людей, с которыми не имеешь понятия как общаться — это нонсенс. Не желторотый юнец, в конце концов. И храбро предложил, — позавтракаем?

Шикаку ходил к Орочимару позавчера. И хотя будущий Хокаге тоже не знал, как общаться с оклеветанным бывшим врагом при таких обстоятельствах, он принёс с собой шоги и бутылку очень крепкого прозрачного коричневого алкоголя на винограде. Но Иноичи играл паршиво, а пить утром принципиально отказывался. Зато, как вдовец и отец-одиночка, весьма сносно готовил; даже придирчивому Чозе нравилось.

Не дождавшись ни ответа, ни какой-то реакции, он снял с себя рюкзак и неторопливо его разгрузил. Во-первых: два термоса в полтора литра каждый. Один с мисо, а другой с нежным молочным улуном. Во-вторых: очень много контейнеров с рисом. Иноичи экспертно и мягко зажарил его с «тремя деликатесами», как водится у южан: с яйцом, кое-какими мелкими овощами, маленькими креветками и такими же мелкими кусочками ветчины. В-третьих: огромный контейнер с тушёными улитками в остром соусе. Иноичи они нравились гораздо больше орешков или попкорна в качестве закуски. В-четвёртых: очень острый тушёный тофу с кусочками фарша. Он питал к этому блюду большую слабость. В-пятых: домашние гёдза со свининой и зелёным луком. В-шестых: четыре упаковки ванильного пудинга под взбитыми сливками. И, наконец, четыре чашки (для супа и чая), палочки, бутыль соевого соуса, васаби в пакетике и рулон салфеток.

Когда Иноичи довольно оглядел накрытое на полу пиршество, он заметил, что Орочимару уже обернулся и ошарашенно смотрел на изобилие еды.

— Зачем столько? — просипел, растерянно моргнув. — Здесь достаточно на троих с половиной, не считая подростков.

— Орочимару-сан, вы свои щёки видели? — миролюбиво отозвался Иноичи. — Даже у моей дочки с фазой диеты до такого не дошло.

Саннин фыркнул. А зря. Яманака, как отец и близкий друг главы Акимичи, всё-таки разбирался в правильном питании… всех. И было видно невооружённым глазом, когда скулы от рождения острые, а когда щёки неправильно кормят.

— Сначала потренируемся, — просипел Орочимару. В его глазах сиял какой-то по-доброму коварный огонёк.

— Э, нет, — вытаращился Иноичи. — Я же по цветы вышел официально! Что мне потом сказать, что я подрался с сусликами?!

— Или с зайцами.

Откуда?..

— Это Шикаку разболтал?! — с негодованием воскликнул Иноичи.

— Нара позавчера по-честному отжимался два часа на озере, пока его пытались покусать мои змеи, а потом жонглировал фигурками шоги, пока бежал обратно, уворачиваясь от кунаев, — хмыкнул Орочимару. Добавил, — не пробежать пятьдесят кругов вокруг территории Учиха в твоём-то возрасте — позор.

— Ну, знаете ли! — возмутился было Иноичи.

— Не знаю, — безразличным голосом, но с ехидным выражением лица отозвался змей. Предупредил, — беги.

Это ему скучно, — только и подумал запыхавшийся Иноичи часом позже, гуськом улепётывая от участи быть съеденным. — Твою мать, только бы ногу не свело!

Бодрая тренировка в лесу хороша, когда веточки хрустят под ногами, а не колени!

— Держи темп, — флегматично просипел Орочимару откуда-то сбоку. Сюрикены летели, между прочим, с другой стороны, а змеи наступали сзади.

— Да я… уф… держу… уф!..

Что за курс выживания для тех, кому за тридцать?!

— Завтрак надо заслужить, — прокомментировал Орочимару, — интенсивными физическими нагрузками.

Вот поэтому кое у кого щёк и не осталось!

Несмотря на собственные возмущения, Иноичи догадывался, зачем саннин тешил себя тренировками. В конце концов, как иначе заставить свидетелей своей самой большой трагедии жалеть тебя хоть чуточку меньше?