Летний день был в самом разгаре, я сидел на ступенях набережной Нивы и смотрел, как возле раскалённого асфальта плавился воздух. Мои рваные заниженные джинсы прилипли к коже от летнего зноя, белая борцовка намокла от пота, отросшие светлые выгоревшие на солнце волосы крупными завитками падали на лоб и глаза, закрывая мои полуприкрытые веки от палящих лучей. Мои бронзовые от загара плечи обжигало, но я не чувствовал дискомфорт. Казалось, я радовался каждому мгновению этого летнего зноя, ведь большую часть года меня пробирал холод серых унылых стен интерната, бесконечные сквозняки от плохо проклеенных старых окон комнаты, и постоянное отсутствие горячей воды.

Странный человек долго и с интересом разглядывал меня, то с одной стороны, то с другой. Я лениво облокотился локтем одной руки на бордюр, а другой прикрыл лицо от яркого света. Глаза мои широко распахнулись, когда мужчина достал камеру и начал меня фотографировать.

– Замри! – властно произнес он, наводя камеру ближе к моему лицу, – О, какие глаза! В них пламя голубого льда.

Эта встреча решила мою дальнейшую судьбу. В каком-то смысле, она даже стала для меня роковой.

Мужчина, которого звали Андрей Поляков, оказался фотографом и лучшим другом владельца одного крупного модельного агентства у нас в России. Когда он привел меня за руку в офис компании, я был ослеплён и обескуражен. Мне обрисовывали радужное перспективное будущее фотомодели: свет софитов, показы, фото в модных дорогих журналах, толпа влюбленных девушек, достаток, брендовая одежда, машина, квартира и никакой нищеты. Терять мне было нечего, и я ухватился за этот удивительный шанс.

Да, всё, что мне обещали, я получил. Но далеко не сразу. А по началу всё это было не моим. Квартира принадлежала агентству, машина так же, одежда была подарена спонсорами в качестве рекламной акции. Да, были показы, была и популярность. Меня выделяли из множества молодых моделей-парней.

Обладая ярко-выраженной внешностью, белокурый мальчик с бронзовой кожей и пронзительными голубыми глазами быстро приобрел популярность. Один показ сменял другой, одна поездка перетекала в другую, вечеринки и коктейли, девушки-модели вешались на долговязого подростка гроздями.

Мне было уже восемнадцать, когда я в первый раз попробовал женщину. И мне было всего восемнадцать, когда мужчина попробовал меня.

Отвлекаясь от своих воспоминаний, я посмотрел на сидящего недалеко Артёма, в эти чистые наивные глаза. Оленёнок бемби? Что ж, действительно, очень похож. Когда-то и у меня был такой же невинный взгляд, но только не золотисто-карих, а ярко-голубых глаз. Глаза цвета пламени голубого льда. Эта фраза отзывалась тупой болью в моей голове.

Когда-то боль была острее, но всё со временем проходит, возможно, когда-нибудь я смогу забыть и это, а возможно и найду в себе силы простить. Я снова поморщился от воспоминаний, которые мне никак не удавалось выкинуть из своей головы. В тот вечер, после показа я прилично набрался. На краткий миг в моей голове проскочила мысль, что шампанское в моём бокале имело какой-то странный вкус. Голова слишком быстро вскружилась, внезапно тело обрело странную легкость и бодрость, а душа подозрительно требовала веселья и приключений.

Всё вокруг кружилось сумасшедшей каруселью: люди, лица, улицы, машины и дома. Тьма накрыла меня также внезапно, как и накатившее веселье. Очнулся я уже в номере отеля на широкой двуспальной кровати, голым. Рядом со мной лежал обнаженный мужчина и со скучающим видом прикуривал сигарету. Это был Андрей.

– Что я здесь делаю? – мой голос прозвучал хрипло, а интонация была испуганной.

– А на что это похоже? – улыбнулся Поляков.

– Вы переспали со мной против моей воли? – медленно поднимаясь с кровати, ели слышно проговорил я, чувствуя, как боль стала разливаться в моём теле ниже копчика.

– А ты догадливый, – усмехнулся Андрей, – Не бойся, никто не узнает, – спокойно проговорил мужчина, увидев испуг на моём лице.

– Пора платить по счетам, малыш, – проговорил он, сделав последнюю затяжку и потушив окурок в пепельнице, – Пора отрабатывать эту шикарную жизнь.

Понимание отразилось на моём лице, смешиваясь с ужасом, а затем и с отвращением.

– Я лучше сдохну, чем ещё раз лягу с вами, – выплюнул я с яростью ему в лицо, давясь подступающей рвотой.

Я принялся лихорадочно шарить глазами по номеру в поисках своей одежды.

– Сдохнешь, – кивнул Андрей, – Обязательно сдохнешь, там, в интернате, на улице. Хочешь? Я хоть завтра верну тебя обратно, на ту грязную набережную. Хочешь? К клопам, крысам, сквознякам, холоду, голоду и нищете. Хочешь?

Его слова звучали больно и хлёстко, словно удары плетью по обнаженным плечам.

Увидев замешательство на моём лице, мужчина решил, очевидно, добить меня:

– А может, хочешь вернуться к своим родителям-алкашам? Хотя куда тебе возвращаться, твоя же мамаша устроила у себя в квартире притон для наркоманов и пьяньчуг.

Это видимо стало для меня последней каплей. Мать свою я любил, и какой бы она не была, она всё равно оставалась моей матерью.

Что было дальше, я уже не помнил. Наверное, был в состоянии аффекта. Воспоминания лишь рваными клочками всплывали впоследствии в моей голове. Вот я взял в руки стул и замахнулся на мирно лежащего мужчину… Вот алыми брызгами окропилось белое как снег постельное бельё… Вот кто-то вбежал в номер и стал хватать меня за руки… Вот я уже связанный лежал лицом уткнувшись в бежевый ковролин комнаты, из моих глаз текли слезы, а плечи сотрясались от беззвучных рыданий.

Пришел я в себя только спустя несколько дней в клинике Марсэля. То, что произошло в том номере, знали лишь несколько сотрудников отеля и врач, который снял с меня побои со следами изнасилования и настойчиво рекомендовал мне обратиться в полицию.

Поляков же пришел ко мне в палату на восьмой день с перебинтованной головой. Ни слово не говоря, он положил на тумбочку возле моей кровати пухлый конверт и вчетверо сложенный листок бумаги.

Выражение его лица было испуганным и злым одновременно. Кто бы мог подумать, что такое возможно. Не поднимая на меня своих глаз, мужчина также стремительно покинул помещение, как и вошел.

Внутри конверта лежала внушительная сумма денег, а сложенный в несколько раз листок бумаги оказался письмом.

«Никита, думаю, мы оба заинтересованы в молчании о том, что произошло между нами. Проблемы мне не нужны, поэтому я решил покинуть агентство. Я не намерен причинять тебе неудобства, можешь продолжать спокойно работать дальше. Андрей».

Спокойно работать дальше? Это после всего того, что этот ублюдок сотворил со мной?

Я с яростью скомкал письмо и выбросил его в открытое окно. Уже замахнувшись, чтобы туда же отправить и пухлую пачку купюр, я всё же помедлил, а потом успокоившись, решил перевести эту сумму на счёт интерната, в котором я сам вырос.

С того самого дня во мне что-то сломалось. Уже не было в моём взгляде того пламени голубого льда. Я стал злым, агрессивным и подозрительным. Мальчик быстро повзрослел. Ангелочек превратился в демона с белокурыми локонами и холодным голубым взглядом. Пламя погасло. И только я сам знал, какой ад разворачивался в моей душе.

Любое неловкое или чуть близкое приближение ко мне мужчин, я воспринимал, как нарушение моего личного пространства. В любом случайном прикосновении я видел домогательства. Любой самый невинный взгляд на моё голое тело навевал на меня кошмарные воспоминания. А случайно брошенные в мой адрес фразы имели для меня двойной подтекст.

Скрытая затяжная депрессия постепенно перерастала в паранойю, а паранойя в одержимость.

Казалось, никто вокруг не замечал во мне подобные изменения. Я начал замыкаться в себе. После каждого показа я запирался в комнате или номере и просто топил себя в алкоголе. Спустя пару месяцев я впервые загремел в больницу с алкогольной интоксикацией.

Я помню, как ко мне в палату вошел директор агентства и оглядел меня тяжелым взглядом. А дальше был трудный разговор, из которого я понял, что он был в курсе произошедшего между мной и Поляковым, он догадывался о причинах моего неадекватного поведения и развития скрытой депрессии. Он всё знал.