– Ирина, вы когда-нибудь имели опыт сексуальных отношений? Еще говорят, эротические связи? – я подыскивал снова слова, чтобы правильно обозначить свой вопрос. – Или как-то еще, по-другому, вы можете сами мне объяснить… Ну, например, вы спали когда-нибудь с мальчиком, с юношей, с мужчиной? – хотелось спросить, и с девочками, но не повернулся язык. Она была ребенком. Хотя подобные экспертизы стали уже не редкостью. Мир изменился. От некоторых я слышал, что он сошел с ума.

Тут она встрепенулась. Ожила. Словно, четко и ясно за все время нашего разговора, поняла суть вопроса. Отвечать стала с неподдельной гордостью:

– Вы меня спрашиваете, «трахалась» я с мальчиками или нет? Никогда! Ни до этого. Ни после этого!

В разговор ворвалась тогда мать:

– Я бы об этом узнала первой! Уж поверьте, доктор, она у меня не шалава!

– Почему же вы заявление написали спустя столько времени?!

Мой вопрос оказался непростым для матери, и она захлюпала:

– Заявление мы написали только в марте. А все время боялись. Он избивал меня. И только когда мы уехали от него в Липецк, к моей сестре, она и призналась мне, – мать показала на дочь, продолжая еще всхлипывать. – Я могла бы и сейчас ничего не знать!

– Ну, хорошо, давайте восстановим хронологию событий. Я спрашивал у вас, – обратился я снова к малолетней девочке, – про эрекцию. Напряженное состояние полового члена. Мой вопрос вызвал у вас затруднение. Я переведу его в бытовое русло: у него «стоял» половой член или «не стоял»?

– Стоял! – опережая окончания моих слов, твердо заявила свидетельствуемая.

– Что было дальше? – я снова, как заезженная пластинка, повторял один и тот же вопрос. Он раздражал мать и вызывал еще большее напряжение у дочери.

– Доктор, а без ваших вопросов, вы не можете посмотреть ее и дать свое заключение? Нас уже смотрели врачи в Липецке, и у них не осталось сомнений. Судебный врач и гинеколог дали письменное заключение! – победно завершила свой вывод маленькая женщина. Она была меньше своей дочери, как по росту, так и по объемам в груди и бедрах. Может, только ширина плеч оказались у них одинаковыми. Вероятно, у дочери перевешивала генетика отца, которого я пока что не видел и не знал.

– А зачем вас тогда направили ко мне? – отреагировал я, давая понять, что мне нет никакой нужды и заинтересованности заниматься сомнительной историей двух женщин. Или, я еще не знал, возможно, женщины и девушки. Такие экспертизы были спорными и дискуссионными в судах. Нешуточная борьба всегда разворачивалась между сторонами обвинения и защиты. И мне не раз казалось, что вот-вот аргументы адвоката перевесят чашу весов прокурора и судья огласит оправдательный приговор. Но за 30 лет работы я ни разу подобного не увидел. В российских судах игра идет в одни ворота, и сторона защиты всегда проигрывает ее. Попавшие материалы в суд никогда не могли перейти в другой статус. Обвинение должно состояться, как говорили, при любой погоде.

Эксперту приходилось достаточно аргументировано отстаивать свою точку зрения. Но ему позволяли это делать, если заключение не шло в разрез с обвинительным уклоном. В противном случае, суд назначал то ли повторную, то ли дополнительную, но чаще комиссионную судебно-медицинскую экспертизу. Все равно торжествовал обвинительный вердикт. В основу обвинения закладывали заключение экспертов, подтверждавших все выводы следственного комитета. Таких экспертов в новой России становилось все больше. Поросль недоучек и прихвостней с незаслуженными дипломами неумолимо росла из года в год. Росли они как грибы после дождя. Но в России, мне почему-то казалось, что их поливали нефтью.

– Откуда я знаю, – ответила мать, в продолжение нашего разговора. – Нас направил следователь Сунин! – Она давала мне понять о приоритете следственного комитета в такой ситуации. Раскрывала свой главный аргумент передо мной. Хотела заставить меня остановиться, чтобы, по ее мнению, я перестал задавать глупые и провокационные вопросы. Следователю, мол, и так все известно и уже скрупулезно записано. А им с дочерью дополнить нечего. – «А вы здесь задает такие вопросы, которые даже следователи стеснялись задать. Изнасиловал, значит, изнасиловал. Есть же заключение липецкого эксперта, вот и все тут… читайте и пишите!» – размышляла про себя мать, похожая сейчас в минуты раздражения на облезлую очень худую драную кошку, что в народе часто называют «кощенком». – «Знает ли об этом она сама или нет?» – подумал и я тоже…

Мне показалось, что я прочитал ее мысли. И вынужден был заговорить с недовольной мамашей снова:

– Я несу личную уголовную ответственность за дачу заведомо ложного заключения. Как и любой эксперт. По статье 307 Уголовного кодекса Российской Федерации я могу получить срок до 5 лет. И не менее печальное для меня то обстоятельство, если я получу даже условный срок, мне никогда уже не работать экспертом. Дверь в государственное бюджетное учреждение здравоохранения – «Судебно-медицинская экспертиза» – станет для меня навсегда закрыта. – Мне приходилось говорить прописные истины, но в этом случае я избежать их не мог. – Поэтому позволю себе вернуться к своему вопросу: что же было дальше?

– Но она уже, по-моему, сказала вам! – будучи неуверенной, не случайно мать употребила слово «по-моему», тем самым, хотела о чем-то намекнуть и просигнализировать дочери. – И мне кажется, всего уже предостаточно!

И слово – «кажется» – мне представилось тогда тоже условным паролем или кодовым обозначением. И я решил, что схожу с ума.

– Он – зверь! Он – не отец! Он изнасиловал ее! – закричала мать, которую медрегистратор записала в журнал как Анастасией Петровной Маскаевой. Она должна обязательно присутствовать при проведении экспертизы несовершеннолетней дочери. На этот раз она выдавила из себя скупую слезу.

Я даже засомневался, может, действительно делаю что-то не то и не так. Хотя много раз делал все одинаково со всеми, кого освидетельствовал по делам о половых преступлениях.

– Анастасия Петровна! – я обратился к ней, потому что она останавливала и перебивала меня. – Я выслушаю вас обязательно! Но я хочу сначала выслушать все события в пересказе потерпевшей! – Я так серьезно настаивал, чтобы мать не мешала мне, и она замолчала. Но хватило ее ненадолго, и она опять возмутилась:

– А вы разве следователь? Вы же можете посмотреть ее с гинекологом и дать заключение!? Прежде чем вести ее к судебному врачу в Липецке, мы ходили к гинекологу. Тот говорил, что мою дочь изнасиловали! – со злым упреком сказала она, словно припечатала меня к стенке или приговорила к смерти, как преступника к расстрелу…

– Вот здесь мы, судебные врачи, – не оправдывался я, а возражал, – и отличаемся от гинекологов. – Ни один эксперт не может оперировать таким понятием как «изнасилование». Данная прерогатива и компетенция суда и следствия. Никакой врач не решает вопрос и не дает ответов о принудительном или добровольном половом акте.

– Ну, так и решайте! Что вы все ее-то мучаете!? – то ли протестовала, то ли взмолилась расстроенная мать.

– Вы можете отказаться от проведения экспертизы мною!

– Как же? Нам сказали, что в районе вы – один судебный врач!

– Поезжайте в областное бюро. Там не один эксперт. И много экспертов, женщин! – я умышленно сказал про женщин, чтобы мать потерпевшей заинтересовалась. Не каждая женщина ведь хочет обращаться к гинекологу-мужчине. Хотя покойная жена моего друга всегда говорила по-другому. Гинекологи-мужчины, мол, лучше оперируют, чем женщины. Когда она обращалась в женскую консультацию, то хотела попасть именно к врачу гинекологу-мужчине. Она ко всему добавляла, что рука у них тверже, и они увереннее манипулируют медицинскими инструментами.

Поэтому, предлагая им другого судебного врача, возможно, женщину, я подразумевал, что избавлю девочку от стеснения и переживания, что сопровождает любую даму, которой предстоит позировать интимными местами перед врачом-мужчиной.