– Он открылся, чтобы защитить самого себя от отравленного меча! – перебиваю я, потому что глас разума должен быть услышан. В устах Юники вся картина неприятно выворачивается изнанкой, хотя мне всё очевидно до тошноты.

– Дура, – вновь совершенно спокойно фыркает она. – Если бы Анвар боялся за себя, он бы не остановил Миджая, а этот ядрёный парень от тебя бы и сопли не оставил, поверь на слово. Нет, он просто успел просчитать варианты, пока ты там выла над трупом. Что решил бы народ Велории, если бы не получил моментальное и наглядное объяснение, как именно принцесса кокнула короля одной царапиной? Не увидев колдуна, отравительницей назвали бы тебя, гнусной лгуньей, а то и ведьмой. Думаешь, ты тогда получила бы трон? Или всё же основательную прожарку булок?

– Ты несёшь бред. Никто бы не посмел усомниться в честности кронпринцессы, а что я не ведьма, проверили бы стаканом освящённой воды. Так что заканчивай придумывать оправдания гнусному предательству и уматывай, пока я не вызвала стражу.

– Вот же упрямица, – раздражённо поведя плечом, Юника закатывает глаза и отступает к балконной двери, но затем игриво щурится: – Ага, то есть, ареста не будет? Вот и ладушки, я знала, что мы найдём общий язык. Всё же теперь мы одна семья. Кстати, запомни главное правило: в семье не предают и защищают друг друга любой ценой. А к тому, как я плюю на золотожопые приличия, все привыкают на раз-два, и ты привыкнешь.

Я открываю рот для возмущённого возгласа, но Юника уже юркой чёрной стрелой исчезает за дверьми балкона, оставив их покачиваться от порыва пропитанного запахом роз ветра. Потрясённо прислушиваюсь к лёгкому шороху крыльев, оповещающему, что она превратилась в птицу. И сама не могу ответить себе, почему её отпустила.

Промозглый ветер норовит занырнуть под подол чёрного бархатного платья и колышет густую траву вместе с гроздьями распустившихся ландышей. Ёжусь, не в силах сделать шаг ни вперёд, ни назад. Назад – это в третий раз уйти, не сумев спуститься в гравированный барсом склеп и встретиться с закованным в мраморную коробку телом. Вперёд – к бесконечной яме вины и стыда, которые просто не могу вынести на согнувшихся плечах. И потому продолжаю молчаливое бдение на холме за воротами города, пусть давно ожидает карета, чтобы вести меня в здание суда.

За коваными воротами, под тяжёлыми каменными сводами видятся ступени вниз. Оттуда несёт холодом, но даже ощутить это в полной мере трудно: никакое снадобье не помогло согреться, пусть благодаря ему я и смогла в кои-то веки запихать в себя пару ложек сваренной на воде каши. И теперь об этом жалею, потому что скудная еда только давит тошнотой.

– Прости меня. Прости меня, отец, – шепчу я как безумная на все лады, вспоминая его мольбы на арене. Как он просил остановиться, опустить меч. И до скрипа костяшек стискиваю в кулаке бумажку, найденную потом в палатке… последняя записка с подписью.

«Я всё ещё люблю тебя».

Какая наглая ложь. Он не может любить свою убийцу. И не любил в момент, когда выводил пером эти слова. Да, мы их говорили – словно приветствие, вежливость без смысла с обеих сторон. Но я никогда не верила, что человеку, который позволял дочери в одиночестве плакать в своей изолированной ото всех башне, было на неё не плевать.

Все наши разговоры начинались с подоплёкой «должна». Должна слушаться няню, учителей и Глиенну, исправно выполнять все задания на уроках, вникать в хитросплетения планометрики и механологии, политики и арифметики. Должна простить сёстрам их издевательства, ведь они же младше, а мне надлежит о них заботиться. Должна интересоваться жизнью народа, которому стану королевой. Должна улыбаться, скакать в кхоррову снежную Сотселию и выдать их принцу Иви взамен за открытие торгового пути, должна дать согласие Анвару, чтобы не допустить восстания темнокожих. Выбор всегда оставался иллюзией. Любовь – пустым набором букв. Был Долг. Священный долг династии.

      А моя единственная смешная попытка повернуть это колесо вот-вот раздавит весь Афлен, с самого сотворения мира единый. За это мне тоже нужно просить прощения. Что на какой-то совершенно дикий, безумный миг я поверила – свобода возможна. Глупая, наивная кронпринцесса не знала, что корона давит на голову так, что к концу дня ломит шею. И если у подножия трона со мной был рядом хоть кто-то, то на самом золочёном стуле, грёзе всех аристократов, полнейшая пустота.

– Ваше Величество, нам пора, – отдалённо зовёт Белларский, вопреки просьбе покинув карету и с пыхтением поднимаясь на холм.

– Ещё немного, – бросаю я ему, по-прежнему слепо буравя взглядом ворота склепа. Глубокий вдох и шаг, а потом колени немеют, и всё, на что меня хватает – кинуть бумажку с запиской через железные прутья на ступени. Чтобы отец остался похоронен со своей любовью. Теперь они с мамой вместе, там, где им обоим уже не важны проблемы их дочери и не нужна месть.

Зато она отчаянно нужна мне. Ответный удар. И я почти на него готова.

– Не зайдёте? – грустно вздыхает Белларский, подойдя ближе. В почтении снимает с посеребрённых волос треуголку с залихватским пером. – Да приготовит Сантарра для короля свою славную колыбель.

– Нет, я… Учитель, скажите честно – я поступаю верно? – вдруг вырывается у меня нелепый вопрос, потому что для сомнений уже поздно. Их и нет, я совершенно уверена в том, кто подстроил смерть отца, и кто за это должен ответить. И всё же… теперь дело не только в моих желаниях, а в судьбе тысяч людей.

– Я думаю, вы нашли единственно возможный выход из ситуации. Главное, чтобы у вас хватило духу довести дело до конца и не спасовать. Тритийский переворот существовал в истории мира не зря, магов нельзя допускать к власти, иначе всех ждёт лишь смута. Уже то, что маг пробрался в династию… немыслимо. Счастье, что о его природе стало известно до рождения детей, – стушевавшись, Белларский замолкает на полуслове, а у меня словно ёкает в животе.

– Вы правы, какое счастье, – с усилием выдавливаю я, моргнув и отвернувшись от склепа. – Едем?

Чем больше в спектакле задействовано лиц, тем выше вероятность провала. Что кто-то забудет реплику или не выставит вовремя декорацию, испортит наряд или банально запнётся посреди важной сцены. Так что волноваться нормально, особенно если это ты сам ставил картину и раздавал роли. Но теперь я могу лишь наблюдать, как мои актёры занимают свои позиции.

Мы с преторами выбрали городское здание суда – именно для того, чтобы в открытые двери могли пройти все желающие без ограничений. Правда, несмотря на простор круглого зала и количество деревянных лавок, мест для всех зевак всё равно не хватает, и значительная часть любопытных остаётся на улице. Однако свидетелей всё равно выходит достаточно.

Окидываю придирчивым взглядом из королевской ложи сегодняшнюю «сцену». Под куполом свисает на цепи огромная медная люстра, выполненная в виде весов, на каждой чаше которых равное количество свечей. Среди дня их нет необходимости зажигать: по всей окружности зала есть широкие окна от пола до потолка, через которые уже глазеют горожане. Пусть, для того и не стали задвигать шторы: полная прозрачность правосудия как она есть. Зал отдалённо напоминает арену, разве что места в центре оставлено не так много: для полукругом стоящих бирритов в алых плащах, успокаивающих народ и призванных охранять преступника, и для железного кресла посредине, пока пустого. Оно повёрнуто к каменной трибуне верховного азиса с выгравированным ликом Сантарры, дабы подсудимый не смел врать в лицо богини.

Моё же скромное место – на небольшом балкончике над входными дверьми, откуда открывается замечательный вид. Единственный ряд стульев занят полностью: справа от меня устраивается Белларский, не поленившийся притащить бинокль, слева – Мэнис Лидианская, сидя опирающаяся на трость и распространяющая сильный запах валерианы. От обилия разных ароматов неумолимо тошнит. Надеюсь, что хотя бы не выплюну свой завтрак на головы гомонящим людям внизу.