– Спасибо, – совершенно забыв о том, что мой ледяной поцелуй может быть приятен лишь одному живому созданию в этом замке, я мимолётно чмокаю Эда в щёку, на что он заметно вздрагивает.

Ночь выбрана верно: половина двора спит, второй день отмечая омрачённую кровью коронацию. Я была щедра, с размахом отца накрывая столы и наливая всем вина, вот только ни Глиенна, ни её дочери на пир не пришли. После похорон они вообще умудрялись не попадаться мне на глаза, словно так о них можно забыть и не выслать к болотным духам из столицы.

Теперь я имею это право. Теперь я могу всё, но беда в том, что хочу иного – прощения себя и правды. Сегодня у меня есть возможность это получить. Почти бесшумно ступаю за Эдом и слышу неподалёку журчание реки, разрезающее ночную тишину. С пробежавшими вдоль позвонков иголками осознаю, что мы очень близко к тому месту, где когда-то мама нашла отца, где стояла избушка давно умершего деда, которого не знала. Имя мне дал полноводный Артон, берущий начало в глуши Великой Топи и расстилающийся через всю страну до самого Багряного моря. Я всегда буду плодом любви короля и рыбачки… или правильнее говорить – короля и колдуньи?

Гниль, отравившая династию. Теперь уже так явно.

Лишь бы снова не провалиться в терзания о своей глупости и желание утопиться ко всем духам в этих самых водах Артона, ускоряю шаг и иду почти вровень с Эдселем. Бесконечно ему благодарна: он не бросил меня после всего, что натворила. Пока я нежилась в лживых объятиях и продумывала план захвата короны, он искал способ спасения моей души. Жаль, не успел.

– Ещё немножко. – Эд поднимает фонарь повыше, и огонёк за тонким стеклом неровно трепещет.

Вглядываюсь вперёд, с трудом, но различая блеск воды за поросшим осокой берегом, куда нас выводит тропа. Подошвы вязнут в противно чавкающей сырой земле. Вдыхаю глубже… Ошибка. К запаху реки и ила примешивается нотка смолы, напоминающая о боли утраченного баланса с природой. Ёжусь от прошедшего по плечам влажного холода и того, как немеют пальцы всех четырёх конечностей – это теперь моё привычное состояние. Тепло лишь внизу живота, словно крохотный уголёк старательно высасывает из дальних уголков тела соки, которых в нём и так критично мало.

Нет. Не хочу об этом думать, тем более сейчас. Мы продолжаем идти вдоль берега, пока, наконец, не видим маленькую кривую избушку, заваленную густыми осиновыми ветками по ветхой крыше. В темноте различить трудно, но кажется, что вместо стен у неё просто свитые плотным рядом прутья.

– Уверен, что там кто-то есть? – шёпотом спрашиваю я, не отрывая удивлённого взгляда от большого куска дубовой коры, видимо, призванного быть дверью в лачугу. – Выглядит… заброшенной бобровой норой.

– Ты бы тоже не кидалась гнездо вить, еслив надобно постоянно кочевать, таясь от жрецов. И еслив тебе стукнуло больше годков, чем столичным стенам, – справедливо замечает Эд. – Иди, она всяко уж уразумела, что мы топаем к ней – ведьма ж, как-никак. Говорят, еслив гостей не изволит принимать, вовсе тропу загибает так, что дом энтот не сыщешь.

– Ты разве не со мной? – я нехотя отпускаю его руку, без которой сразу становится одиноко.

– Здеся покараулю. Вдруг кто за нами тащился.

Он передёргивается и встаёт у двери, пряча от меня глаза, а я понимаю, что видеться с колдуньей ему страшно. К тому же его давно почившая в безвременье бабка, воспитавшая троих сирот, наверняка бы этого не одобрила. Что ж, он и так сделал для меня больше, чем кто-либо.

– Я быстро, – кивнув ему, поднимаю кулак и осторожно стучу по дубовой коре, но вдруг она сама начинает двигаться на меня. Сдавленно ойкнув, подцепляю её пальцами и просачиваюсь внутрь лачуги, теряя из виду фонарь Эда.

Тут оказывается намного светлей, чем снаружи. В центре избушки, лишённой даже пола, прямо в земле вырыто кострище, а на огне негромко булькает подвешенный за толстый прут круглый котелок. Тревожно сглотнув, оглядываю жилище в поисках хозяйки, походя подмечая сплетённые вдоль стен длинные полки, уставленные мутными пузырьками, подвешенные к потолку корзинки, топчан с толстой медвежьей шкурой в углу и несколько больших кованых сундуков, на одном из которых и видится в полумраке тёмный сгорбленный силуэт.

– Доброй… ночи, миледи, – в лёгкой растерянности выдаю слишком светское приветствие и приличия ради откидываю с головы капюшон. – Простите, что беспокою в столь поздний час.

– Девочка вежлива… девочка пришла просить, – глухое, старческое кряхтение раздаётся в ответ, и голос этот пробирает до трясущихся коленей.

Поднявшись с сундука и опираясь на корявую клюку, хозяйка избушки ковыляет на свет, ближе к негромко потрескивающему поленьями костру, позволяя себя рассмотреть. Костлявая, согнутая возрастом так, что даже мне едва бы достала до груди, ряженая в бесформенный коричневый балахон и подпоясанная шнурком, на котором висят засушенные ветки трав и цветов, она действительно похожа на колдуний из старых страшилок для детей. Мол, будешь шалить – и за тобой придёт болотная ведьма, приведёт мерзких духов, и они утащат тебя в топь. Но когда старуха поднимает голову чуть выше, заглядывая мне в глаза, вижу пусть и сморщенное печёным яблоком, однако совершенно не злое и любопытное лицо. Седые волосы аккуратно собраны в две длинные и удивительно густые косы, а светлая голубая радужка ярко сияет в отблесках огня. Думается, в молодости она была невообразимой красавицей.

– Меня зовут… – робко пытаюсь представиться, но меня перебивает не то кашель, не то хриплый смех:

– Нэмике знает имя девочки. Нэмике не слепа и не глуха.

Шаркая по земле, она подбирается к стоящему у костра пню, видимо, призванному быть стулом, и длинными, похожими на высохшие прутья пальцами указывает на такое же сиденье напротив. Я не спорю, покорно занимая предложенное место, с некоторым облегчением ощущая тепло костра и лёгкий травяной дым из котелка, отдающий запахом кислики и желудей. Странное варево, и лучше эти пары не вдыхать лишний раз.

Дурной опыт даёт о себе знать.

– Вас зовут Нэмике? – не представляя, с чего начать, уточняю я, и ведьма прищуривается, будто пригревшийся кот:

– Нэмике давно мечтала увидеть девочку. О, Нэмике слышала, много слышала… Но Нэмике нельзя и близко было подойти, никак нельзя. Волшебная девочка, да, мёртвая девочка, которая дышит… Нэмике говорила ей, говорила, что нельзя биться против природы! – внезапно чуть повысив голос, она важно поднимает вверх указательный палец и гордо вздёргивает острый подбородок. – Но кто же слушал старую, выжившую из ума Нэмике…

– Постойте, вы сейчас говорите о моей матери? Вы её знали? – доходит до меня смысл этих слов, и от волнения я тереблю край мантии. Всё равно дрожу, не могу согреться. Не смогу уже никогда.

– Знала? – вновь гремит кашляющий смешок, будто эхом отражаясь от десятков склянок и банок на полках. – Нэмике учила малышку Эббет! Нэмике нашла малышку Эббет сгорающей из-за собственных сил, Нэмике заботилась о ней и передала все знания, какие имела сама. Нэмике помогла провести обряд над мертворождённой девочкой, о, да, девочка родилась совсем-совсем синей… Но Нэмике так любила малышку Эббет, свою храбрую малышку Эббет, что не смогла отказать ей. И теперь девочка носит малышку Эббет с собой.

– Что… что это значит – ношу её с собой? – голос прерывается от пробежавших между лопаток неуютных мурашек, и я пугливо оглядываюсь, будто за спиной стоит некто невидимый.

– Жизнь малышки Эббет в теле девочки. – Грустно опускаются уголки губ старухи, и она с тяжёлым вздохом практически повисает на клюке, будто ей слишком сложно продолжать держать спину прямо и смотреть на меня пронизывающими голубыми глазами. – И душа не покинет жизнь, душа не уйдет в безвременье, пока девочка тоже дышит. Малышка Эббет будет хранить девочку всегда. Но девочка же пришла сегодня не затем, чтобы слушать байки старой Нэмике? – она вопросительно вскидывает седые брови.

– Да… да, мне нужна ваша помощь. Я готова заплатить, сколько скажете.