Я узнаю её сразу. Все эти годы мой личный Армагеддон имеет именно её лицо, её высокомерный взгляд, полный нескрываемого превосходства, её удовлетворённую радостную улыбку, похожую на оскал. 

Она манерно протягивает Насте вип-карту, а я пытаюсь стать невидимой, придумывая себе срочные дела. Трудно прогнозировать, узнает ли она меня. Её образ прочно засел у меня в голове, ассоциируясь с ужасом, болью, отчаянием и безысходностью, так и мой, вероятно, напоминает ей об искалеченном по моей вине сыне и его сломанной жизни. Думаю, эта женщина ненавидит меня не меньше, чем я её. 

Она перебрасывается с Настей стандартными фразами и не торопится подниматься в раздевалку. Когда наконец уходит, я выпрямляюсь и облегчённо выдыхаю. Хочу расспросить у коллеги об этой женщине, но ко мне подходит очередная посетительница, и я переключаю своё внимание на неё. 

Выдав ей ключи и полотенце, привычно сканирую глазами пространство за стойкой и замираю. Та самая женщина вернулась и требует от Насти поменять ей ключи, потому что со шкафчиком что-то не то. Причём говорит это так, будто Настя намеренно дала её ключ от ячейки с дохлой кошкой внутри. 

Встречаемся с женщиной взглядами. По глазам её вижу – она тоже узнаёт меня сразу. В них – ненависть, ярость, агрессия… Понимаю, что заслужила эту ядрёную смесь, поэтому просто опускаю глаза. Я повержена, раздавлена, уничтожена приговором, колонией, чувством вины. Лежу на лопатках и не пытаюсь строить из себя ту, которой я не являюсь. Знаю своё место и не собираюсь с ней спорить. Готова выслушивать нелицеприятные претензии. Я виновата. Искупить вину за сломанную жизнь и отнятое здоровье невозможно, сколько бы лет я ни провела в колонии. Если бы это что-то могло изменить, встала бы перед ней и её пострадавшим сыном на колени. Ноги бы целовала… 

Молюсь только о том, чтобы она не начала выяснять отношения прямо тут. Или хотя бы сделала это тихо, не привлекая постороннего внимания. Сомневаюсь, что Николай позволит мне работать в клубе, если я спровоцирую конфликт с вип-клиенткой. А бизнес для него – приоритет номер один. 

Но мои молитвы остаются неуслышанными. А может, это ещё один этап искупления… 

- Что тут делает эта зэчка? – женщина обращается к Насте, говорит нарочито громко, чтобы привлечь к себе внимание. Благо, в холле никого, кроме нас троих, нет. 

- Вы о ком, Наталья Егоровна? 

- Об этой, – и жеманно машет в мою сторону рукой. Могла бы и пальцем показать. Что уж церемониться? – А ты не знала, что она сидела? 

Коллега поворачивается ко мне и одними губами спрашивает: 

- Это правда? 

Сил ответить нет, я просто киваю. 

- А… – она поднимает глаза наверх, очевидно, имея в виду Николая или Алёну, – знает? 

Снова киваю. Моя совесть чиста. Вместе со всеми документами я подала копию справки об освобождении. Так что руководство в курсе. Николай даже встречается со мной, несмотря на моё прошлое! 

- Ты, дрянь, как посмела появиться тут? Тебе мало того, что ты сломала жизнь моему сыну? 

Она кричит, проговаривая все фразы, которые я от неё ждала. Пытаюсь мысленно возвести вокруг себя забор или спрятаться в стеклянную капсулу. Мне нечего ответить женщине. Она права, во всём права. Я виновата! Мне нет прощения, сколько бы я ни извинялась. Поэтому молчу, принимая, словно удары, все упрёки один за другим. У меня нет моральных сил сопротивляться. Я – просто маленький мышонок, попавший в мышеловку… 

Николай 

Алёна звонит, когда я еду в сторону клуба. Сбрасываю – не люблю разговаривать за рулём. С любыми форс-мажорами она прекрасно справляется сама, а остальное вполне может подождать до моего приезда. Но она настойчиво набирает снова, и это мне совсем не нравится. Решаю ответить. 

- Ник, ты далеко? 

- Еду к тебе. Что-то случилось? 

- Тут твоя мама устроила скандал на ресепшн. 

- И ради этого ты мне звонишь? – глупость какая-то. Алёна всегда мастерски гасит все конфликты, а уж с моей мамой точно у неё проблем не должно быть. 

- Я хочу предупредить. Она кричит на Машу. Страшные вещи ей говорит, очень громко, как будто намеренно стремится собрать побольше зрителей. Успокоить или образумить не получается. Она как обезумела. 

- Бред какой-то. Ладно, постараюсь срезать дворами, но мне ещё минут десять понадобится, не меньше. 

Интересно, что Маша такого натворила, что вывела мою мать из себя? А может, маман узнала, что я с ней встречаюсь, и решила, что Мышка мне не пара? Но разве моих родителей когда-нибудь интересовало, с кем я сплю? 

Влетаю в холл и тут же замечаю Алёну, которая пытается разгонять любопытных посетителей. Маша сидит за стойкой, её от входа не видно. Голова опущена, плечи дрожат – плачет. Чёрт! Что ж такое могло случиться? 

Мама, как разъярённая фурия, нависает на ней и громко выговаривает. Будто безумная – для полной картины пены изо рта не хватает. И за что мне это? 

- Мама, что тут происходит? 

- Ник, как ты мог? Зачем? Я не понимаю! Она же тебе всю жизнь испаскудила! 

Что за глупости? Да даже если я жениться на ней решу, то у матери разрешения спрашивать не собираюсь. Что она себе позволяет? 

- Успокоились обе и быстро в мой кабинет. 

Поднимаюсь по ступенькам, не оглядываясь назад. Мама знает, что спорить со мной бесполезно. Я в бешенстве. Какого чёрта устроили этот цирк? 

Моя родительница заходит в кабинет, как к себе домой. Спина прямая, взгляд победительницы. Выглядит прекрасно – вполне может сойти за мою старшую сестру. Мышка входит следом, головы не поднимает – видно, чувствует свою вину. Садится на стул в углу. Кажется, даже тогда в ресторане она не выглядела такой несчастной. 

- А теперь спокойно и по пунктам. Что такого натворила Мария, что ты устроила этот спектакль на радость зрителям и не побоялась утопить мою репутацию? 

- Что? Это ты о репутации вспомнил? А зэчку за стойку посадить твоя репутация позволяет? Не боишься, что приличные люди из-за неё начнут обходить твой клуб десятой дорогой? Ты что, совсем с головой дружить перестал? Я не узнаю тебя, сын! 

- Зэчку? 

- Ты что же, ничего не знаешь? 

Вот что за манера отвечать вопросом на вопрос? Окей, поддержу этот же стиль. 

- А что я должен знать? 

Ох, как мне всё это не нравится… 

- Так она скрыла от тебя? А сказала, что ты знаешь! – ликует. Странная женщина… 

- Мама, ты можешь объяснить всё спокойно и не тянуть кота за хвост? – закипаю, даже не понимая, на кого из них я должен злиться. 

- Ты знаешь, что это она тогда тебя сбила? 

Какая чушь! Шок от услышанного настолько сильный, что впору подбирать челюсть с пола. Мышка? Это была моя Мышка? Как такое вообще возможно? Она же и мухи не обидит! 

- Что? 

- Она сбила и покалечила тебя! Из-за неё ты не попал на чемпионат и олимпиаду, из-за неё вынужден был оставить большой спорт. Эта девка сломала тебе жизнь! А ты её взял на работу? Ещё и недавно освободившуюся из колонии! Ты в своём уме? 

Пока она выдаёт свой эмоциональный монолог, беру себя в руки, насколько это возможно, и перевожу взгляд на Мышь. Она поднимает глаза, и я читаю в них ужас и удивление. Не могу сейчас анализировать её эмоции. Мне бы со своими разобраться. 

Первая реакция: придушить. За то, что сломала мне жизнь, что столько времени скрывала, притворяясь невинным ягнёнком. Но при матери разборки с ней я устраивать не собираюсь. 

- Мама, я всё понял, разберусь. Иди на свою тренировку. 

- На какую тренировку? Пока эта дрянь тут, ноги моей не будет в этом клубе! 

- Мама! Тебе пора! 

Пока она уходит, ворча и бросая разъярённые взгляды в мою сторону, я пытаюсь глубоко дышать. Выдержка сейчас мне очень пригодится. 

- И когда ты собиралась мне сказать? – подхожу к мыши ближе. 

- О чём? 

- Например, о том, что ты сидела в тюрьме. Разве не обязана ты об этом предупреждать при устройстве на работу? Я бы человека с криминальным прошлым никогда не взял и не поставил на ресепшн. Или ты на это и рассчитывала?