За стеклом телефонной будки раскинулся парк. Щебетали птицы; яркое солнце делало траву похожей на зелёный мармелад. На центральной аллее на скамейке сидели все те, кого он знал раньше. Даже странно, как они поместились. Перед ними стоял фотограф с камерой на треноге и призывал к вниманию. Люди замерли; ударила секундная вспышка и унесла всех прочь. Скамья опустела; остались лишь полусонные цветы в ожидании полноценного светового дня. И никаких воспоминаний.

Материк

– Побежали, трамвай! – крикнула она и припустила к остановке.

– Аня, куда ты, стой! – Роб бежал за ней, пытаясь на ходу согреться. До того он мужественно делал вид, что ему не холодно, но тело стало подводить, и его начала бить дрожь. Была ранняя весна, Вербное воскресенье, и кое-где ещё лежал снег. За два часа прогулки в лёгких пальто и куртке они продрогли насквозь; приходилось дыханием согревать руки.

– Занимай место, нам на конечную, – сказала Анна.

– А там что?

– Круг. И трамвай идёт обратно.

В салоне сидели бабушки с внуками и держали на коленях пушистые кусты вербы. Издалека казалось, что это белые котята оккупировали коричневые ветви.

– Две недели назад я грелась с кофе и ватрушкой на лавочке, и мне было жарко в пиджаке, – начала Анна. – А сейчас зима вернулась во второй раз. Ты нырял на Крещение? – спросила она.

– Нет, – ответил Роб с досадой.

Она кивнула и с лёгкой улыбкой оглядела Роба; совершенно не вовремя его снова пробил озноб. Юноша отвернулся, и на его лицо легла тень. Трамвай въезжал на Западный мост, перекинутый через водохранилище. Солнце облизывало стёкла, создавая обманчивое впечатление, что на улице почти лето. Он встал и подошёл к двери, потом быстрым движением сдвинул рычаг аварийной остановки. Трамвай тряхнуло, и он резко остановился. Роб открыл двери и со словами «Мне нужно здесь» прыгнул из вагона на ограду моста, а с неё сразу же сиганул в воду.

Из кабины выскочила женщина-водитель преклонных лет с добродушным, но теперь очень испуганным лицом, и замерла, не найдя слов кроме: «Он куда?».

Анна не могла сидеть на месте и, ответив: «Сейчас посмотрю» – выбежала на улицу. Она перегнулась через чугунную решётку и увидела Роба, который быстро плыл к берегу.

Анна не торопясь пошла к следующей остановке – спешить ей было некуда. Как ни крути, Роб совершил глупый поступок, и помёрзнуть в ожидании ему было не лишним. А уже потом они пойдут греться в тёплый дом.

Около дома Анна отдала мокрому «герою» ключи и велела подниматься, сказав номер квартиры. Сама же зашла в соседний магазин и купила красное сухое вино с приправой для глинтвейна. Когда она вернулась, Роб уже вполне освоился: принял душ, растёрся и даже заварил чай.

– Ты в халате моего дедушки, – улыбнулась она.

После они грели вино на кухне, включив радио. Анна переоделась в шорты и села на стул, подвернув под себя ноги. Облокотилась на стол и с лёгкой улыбкой смотрела чуть мимо Роберта. В сущности, они были чужими людьми, оказавшимися в одной квартире прохладным весенним днём.

За окном лежал обычный московский пейзаж: детский двор, парковка, жилые дома напротив; люди, спешащие с фирменными пакетами соседних магазинов. Но всего этого парень не заметил: то, что было дальше Анны, таяло в дымке на заднем фоне.

Роб сказал ей об этом. Она пожала плечами.

– Когда-нибудь ты увидишь лишь грязные окна, и тебе будет грезиться другой мир, от которого ты ещё не устал. И будет казаться, что это и есть свобода. И что это было? – вдруг спросила она.

– Что?

– Падение. Хотя нет, подожди, я знаю ответ. Но ещё раз увижу, что ты прыгаешь вот так, просто, не для того, чтобы спасти человека или хотя бы ценности, – мы больше не увидимся.

– Да, пожалуй; ты, наверное, волновалась; я не подумал, – он употребил рекордное количество неуверенностей в одной фразе.

Она махнула рукой.

– При чём здесь это! Всё должно быть продумано, и никакой поступок, даже глупый и хвастливый, не должен пропасть даром.

Лишь спустя время он увидел в этих словах не досаду и менторство, а что-то большее.

– Разливай лучше глинтвейн, – сказала она, и время полетело во всю прыть

Незаметно бокалы опустели, и за окном стемнело. Их разговор был похож на игру в ассоциации: они говорили обо всём, что видели или слышали в эти минуты: об архитектуре и навигации в районе, о музыке и напитках, о знакомствах и одежде. И, конечно, о ночи.

Когда он возвращался домой, то думал, что хочет пролистать этот день одним движением руки, лишь бы увидеть Анну быстрее. Сам того не зная, он торопился прогнать самые прекрасные часы. Но время было ласково к нему и шло своим чередом, давая насладиться непонятым счастьем.

На следующий день они встретились после пар на Тверском бульваре.

Роб предложил вместе попить кофе и повёл её в Камергерский переулок, где было так много кофеен и кондитерских, что выбрать сходу нужную оказалось непросто. Пока он колебался, Анна усадила его на скамейку.

На них падали холодные капли, но Анне было не до погоды.

– Видишь, – показала она глазами. – За стеклом, словно в витрине, мужчина чем-то кичится перед девчонкой, даже отсюда видно, как ей скучно. Из-за натужной улыбки получается недовольная гримаса. А там клерк сидит с ноутбуком, отвечая на рабочую переписку. Он рад, что может сегодня быть не в офисе и не на производстве. У соседнего окна парень неохотно отдаёт девушке меню, у него денег впритык, и он думал заказать то, что заранее выбрал, а теперь может и не хватить. Скоро он пойдёт в туалет, чтобы там пересчитать мятые купюры.

– Посмотри, – отозвался Роб на игру. – Туда, где окно открыто нараспашку, невзирая на непогоду. Второй этаж пиццерии. Их столик едва освещён.

– Ага.

– Женщина в белом вязаном свитере; рука почти на улице, у неё тонкие пальцы.

– И пара дорогих колец.

– Возможно. Рядом с ней суетится юноша, говорит что-то невпопад, опережая ритм беседы. То подаёт ей меню, то порывается заменить официанта. Их легко разглядеть, ведь над их столом горит лампа, и свет от неё выхватывает пару из небытия. Она улыбается ему сдержанно, покровительственно и то же время ободряюще. Иногда ему удаётся накрыть её холодные пальцы своей большой ладонью, полной жизненной силы. Она даёт ему мгновение обладания, чтобы потом мягко, украдкой высвободить руку. Всё дело в том, что она замужем и не скрывает этого. А парень влюблён, он моложе, нетерпеливей, не привык отступать. У него ещё нет ничего, что ему было бы дорого. Да ему много и не надо, всего лишь быть рядом, вспоминать об этих вечерах. Рука – это всё, что достанется ему, рука без сердца и остального тела. Она не позволит себе быть чрезмерно виноватой в своих глазах.

Анна поощрительно кивнула.

– Очень может быть. А может, и совсем не так…

– Так.

Она увидела его улыбку и осеклась:

– Ты её знаешь?

– Я сидел ровно на том же месте, где сейчас её ухажёр: она всегда любила этот столик.

…На Камергерском зажглись фонари, из соседнего театра хлынули люди и молча заторопились домой. А потом наступила тишина, изредка нарушаемая звоном посуды, которую официанты уносили на подносах.

– Не хочу сегодня к себе, – сказала она.

Роб пригласил её в гости, и они пошли пешком до ипподрома и цыганского театра, около которых был его дом. И только через час за ними, уставшими и промокшими, закрылись двери. Он сварил кофе в турке, и всю ночь они проговорили. А их прекрасные и не очень призраки – персонажи из прошлого – икали бы, если бы не жили своей отдельной жизнью, в которой нет места ни воспоминаниям, ни грусти.

Острова

Роб завёл машину и, бросив карту острова на панель, двинулся в сторону гор. Его выбор удивил хозяина салона – тот из всех сил пытался сплавить кабриолет в три цены от обычной малолитражки: «Чтобы наслаждаться пейзажами и фотографировать без помех». Однако он же затруднился ответить, как можно снимать на скорости. Кроме того, пассажиру с открытым верхом грозил солнечный удар, а после заката не было бы отбоя от насекомых.