– Мне бы институт какой, пусть завалящий, кончить. Либо, хотя бы, техникум. Диплом нужен! Я бы тогда пробился наверх. Так-то у меня язык в порядке. Подвешен неплохо.

Николай гладил брюки на столе около окна, шумно брызгая изо рта на пожелтевшую марлевую тряпку, которая покрывала и без того гладкую, вычищенную штанину. Аккуратист!

– Всё должно быть без пылинки и без соринки, – заявил он наставительно Ковальскому ещё при его новосельи.

И теперь он продолжал в том же духе:

– Каждый человек должен быть с будущим, а делать его надо каждый день.

Александр не возражал, хотя его интересовали куда более конкретные вещи. Шифоньер, например, стоял на трёх ножках, четвёртая была подвёрнута и оттого большой ящик наверху, называемый солидно антресолью, вполне мог рухнуть с высоты на любою умную и не очень голову. И не в каком-то отдалённом будущем, а прямо-таки сейчас. И не было ни одной свободной вешалки для одежды.

– Помоги мне.

– С брюками? – не понял Александр.

– С учёбой!

– А что я должен делать?

– Ну, контрольные эти разные, задачи… если поступлю в техникум…

– Тебе же некогда учёбой заниматься – одна общественная работа… И женщины. Как я понял, они у тебя не на последнем месте… Это дело вообще на регулярную основу поставлено, при мне уже нескольких приводил…

– Ну, не лигулярно, а так… – обнажив мелкие ровные зубы, довольно рассмеялся Николай.

– О чём ты с ними говоришь? – сказал Ковальский и подумал, что Николай страшно обидится. Но тот и вида не подал.

– Не о математике, конечно, – утробно засмеялся Свинарёв. – В постели они о многом разговаривают. Ты только слушай да на ус наматывай. Ключик надо иметь к ним. Ага. Это – искусство. Им ведь много-то не надо. Изучил я эту породу… Умение слушать они уважают…

«Профессор», – подумал Ковальский.

– Силёнки-то где берёшь, одни мослы…

– Не скажи. Ты, вот, не думая, берёшь в столовой еду. А я обязательно возьму, если есть, капусту, яйца, куриное мясо, свинину – они стимулируют это дело.

– Откуда такие познания?

– Друг – врач, советует, я думаю, прав он… Послушай, позавчера приходила… ну, Марина, помнишь? Ты в ночную уходил…

– Помню.

– Хочешь уступлю? Она тебя приметила… Спрашивала, кто да что…

– Иди к черту!

– Надоела она мне, понимаешь? Хочу по тихому отойти в сторонку, а никак! Разные способы уже применял. В этот, последний раз, лежим с ней, я и говорю: «Марина, как же так? Вот ты – секретарь большой парторганизации. Мы оба строим коммунизм, а ты в это время от муженька свово ко мне? Не вяжется как-то! Политически не того…». Это я её потихоньку так проверяю, подходы делаю. – Он засмеялся, ткнул пальцем в утюг – обжёгся и, слюнявя его меж тонких бледных губ, продолжал: – А она спокойно отвечает и гладит меня в одном, догадываешься где, месте: «Одно другому не мешает». Понимаешь? «Мне, – говорит, – с тобой в постели хорошо, как ни с кем!» Она – пробивная баба, вот в чём дело! Точно будет в горкоме. А мне это надо! Вот и стараюсь изо всех сил. Она из меня всё выжимает. Выносливая, как конь! Лопочет, что запах у меня из-под мышек её возбуждает, и ничего с собой сделать не может. – Он посмотрел «глубоко» карими глазами на Александра и добавил: – Таких у меня ещё не было…

Вошёл рослый парень Суслов, работавший уже полгода диспетчером завода. Он слышал последние слова. Протягивая руку Ковальскому, прокомментировал:

– Всю водку не выпьешь, всех баб не… обслужишь. Отчего не женишься на этой светленькой из технического отдела? – Он осторожно опустил своё огромное тело на кровать.

– Понимаешь, тут закавыка одна есть, – лицо Свинарёва сделалось сверхсерьёзным.

– Какая?

– В фамилиях. Я хочу свою сменить. Не просто так, а при женитьбе. Эдак солиднее.

– Ну, меняй! В чём дело?

– Так у неё фамилия – Заплаткина. Не могу. Я – общественный человек. Помню об этом всегда.

– Послушай, – воскликнул Суслов с пафосом. – Это же поправимо – сделай двойную фамилию.

– Какую?

– Ну, – невозмутимо пояснил тот, – её и свою объедини. Будет, как у солидных людей в прошлом веке: Николай Свинарёв – тире – Заплаткин. Весомо!

Николай, похоже, не знал, что ответить, моргал странно: левый глаз его застыл, а правый продолжал дёргаться. Сказал:

– Тебе хорошо! У тебя и рост, и фамилия – будь здоров!

Суслов, прижавшись лицом к стене, начал ржать. Тонкая светлая кожа на его лице порозовела и, казалось, вот-вот лопнет. Когда смех прошёл, потирая лицо руками, предложил:

– Ну, раз две фамилии не хочешь брать – возьми две трети её фамилии и – баста!

– Не понял сходу. Повтори! – заинтересованно откликнулся Николай.

– Повтори, – попросил и Александр. – А то с дробями у него не того, а ты – две трети…

Лицо Суслова сделалось из розового красным, он пояснил, еле сдерживаясь:

– Ну, полная, если возьмём: Заплаткин. А если треть первую отбросить, то будет – Латкин! Это уже звучит, правда?

– А так можно? – в раздумьи спросил Николай. Лицо его было более чем серьёзно.

– Консультироваться надо, дело юридическое, – обронил Суслов и, сделав глубокий вдох-выдох, кажется, освободился от напряга рвавшегося из него смеха.

Разговор показался Ковальскому дикостью и он вышел на кухню.

Пока его не было, диалог в комнате приобрёл новую окраску. – А фамилия по линии отцовской у меня могла быть Давыдов. Отец-то умерший – Давыдов, – проговорил внушительно Николай. – Рассказывают, что поэт-рубака Денис Давыдов после войны с Наполеоном поселился под Сызранью в своём именьице и частенько наезжал в наше село. Там и появились мои корни. У него было пять сыновей. Понимаешь, любовь – не любовь, а жила у него, говорят, зазноба там…

– Чё городишь-то, кто говорит? Годков-то сколько прошло?! Разумеешь? – пытался серьёзно возразить Суслов, но, не сдержавшись, захохотал: – Ври, но меру знай!

– А я знаю, – не обидевшись, ответил Свинарёв. – Приезжай в наше село – увидишь: цельный конец села с фамилией Давыдовых.

– И что, все – потомки поэта?

– Ну, как сказать. Лихой был человек!

Он хотел обидеться на Суслова и сказать что-нибудь такое, чтобы прозвучало веско, но не нашёл нужные слова. Николай твёрдо знал от односельчан, что Давыдов наведывался в его село. «А раз бывал, то в чём вопрос? Значит могло и быть что-то! А если нет, то всё равно фамилия известная! Зря Суслов смеётся. Ему не понять».

– Послушай, а Баратынский не заезжал в ваше село? – очень серьёзно поинтересовался Суслов.

Николай слышал такую фамилию, но не мог припомнить, где. Ответил не спеша:

– Многие приезжали… Жизнь была. – Он по-учительски покачал головой: – Историю своей страны надо знать, а как же! – При этом лицо его являло саму железобетонную уверенность в правоте сказанного.

И всё же, чувствуя скрытую насмешку в словах Суслова, решился добавить:

– Антиресоваться историей и международным положением страны опять же всегда пользительно. Вот, скажи мне: война с Китаем будет аль нет?

– Что ты сразу так? – опешил Суслов.

Свинарёв поднял обожжённый палец кверху:

– Не сразу! Это государственный вопрос! На Даманском инциндент. Это непростое событие. Китайцы подружатся с Америкой. И что дальше?

– Не будет этого, – высказался твёрдо Владимир. – Иначе – мировой пожар. Скорее, у нас с США отношения потеплеют, если мы не дураки. К этому надо стремиться. Пойдёт сближение, китайцы поостынут.

Свинарёву ответ понравился. Вопросов он больше не задавал.

…Когда Николай ушёл, Суслов спросил вернувшегося Ковальского:

– Послушай, как ты с ним можешь жить в одной комнате?

Он же мистификатор какой-то! Центропупист!

– Да мы в разных сменах. Почти не общаемся. Привык.

– Весело тут у тебя. Кино, а не жизнь!

– Весело, – без энтузиазма согласился Александр.

– Я кое-что предприму, чтобы ты мог переселиться ко мне.

Согласен?

Ковальский неуверенно кивнул головой.