– Как прекрасно, что землю населяют не только люди, да! – сказала Руфина, наблюдая за порхающей нарядной бабочкой.

Эта фраза удивила его.

Она положила руку ему на плечо и зашагала рядом. Заглядывая в глаза, спросила:

– Почему ты иногда так грустно смотришь на своего сына?

– Не на Сашу я смотрю грустно. На родителей своих, скорее, и на всё это, – он кивнул в сторону речки, огромных вётел за спиной.

– А почему, Сашенька?

Ковальский не торопился ответить. Они подошли к мосту через небольшую речку около села. Рядом, чуть левее внизу и вверху, мелькали стрижи. Он попробовал последить взглядом за одним из них. Но скоро потерял из виду.

– Понимаешь, мы с Сашей оба, как кукушата…

– Кто? – переспросила Руфина.

Александр, усмехнувшись, пояснил:

– Мы с моим сыном, оба… кукушкины дети…

– Это отчего же?

– А оттого, что мы словно были подброшены сюда на время. Я выучился в школе и шагнул в сторону, в город. Он вырастет, будет то же самое. Сначала мои родители лишились меня, теперь Бочаровы скоро останутся одни. Уедет Саша, какая разница, в Куйбышев или Москву. Жизнь пойдёт порознь. Как ни крути.

– Подожди, о чём ты? Разве другие не уезжают?

– Уезжают, – согласился Александр.

– А оставшись, пропали бы здесь, – уверенно произнесла Руфина.

– Не знаю. Посмотри, какая иногда печаль на лицах моих родителей, на лицах Бочаровых. Знают, что здесь нету точки приложения сил. И понимают, что это ненормально. Всё, что они делают тут, на земле, знают – никому не нужно. Потом будет никому не нужно. Наше поколение тихо, с их же согласия, предаёт. Ради лучшей жизни. Но предательство – всегда плохо. Прошлый приезд мы с отцом пошли в сад. Там «московская грушёвка» вымерзла. Стоит яблонька сухая. Я говорю: «Осенью надо посадить другую». А он посмотрел почти виновато, не осуждая никого, и ответил: «А зачем? Для кого? Все вы разлетитесь, а нам с Катериной много ли надо? Пока она вырастет…». Он и в мыслях не держал, я знаю наверняка, а всё равно подтолкнул меня: кукушата мы…

– Я – горожанка… По-моему, всё это, – она запрокинула голову, – этот купол неба, как сказал Суслов, и есть крыша дома. Дом там, где ты всего нужнее, где могут раскрыться силы и талант.

– Чувствую одно, – не возразил, а продолжал думать вслух Александр, – человеку предначертано полностью раскрыться только, где он родился. Силы его там, где произошло таинство рождения. Сейчас, видимо, такой период, когда люди идут не туда. Им пока позволено так поступать. Но время придёт, и многое станет очевидным… Иначе отчего постоянное чувство вины?.. В этом что-то таинственное…

Руфина не стала отвечать. Только подумала, что непоколебимое стремление понять то, о чём в её столичном окружении вообще не думают, часто размагничивает Ковальского, делает слишком мягким. Он начинает терять себя.

«В нём порою открывается такое, что мне, бедненькой, страшно неуютно становится. А хочется просто жить, порой подурачиться. Он так, кажется, не может, – уже не в первый раз думала она. – Ему когда-то крепко досталось… Может, крепче, чем мне?.. Седая прядь в густой шевелюре на самом виду, над левым виском – как отметина…»

Приехав в Москву, Руфина не находила себе места. Маялась неотступными мыслями о Ковальском. Плохо спала ночами. Скверно работалось днём. После того, что рассказал Александр о себе и Анне, узнав про сына и увидев его, она окончательно поняла, что не сможет стать женой Ковальского.

«Ну, какая я жена? Он так хочет иметь много детей. Такой цельный и ранимый. Если обману: выйду за него и не рожу? Для него будет такой удар, второй после Анны… Это для нас обоих будет тупик. Возненавидит меня. А я – себя, за то, что лишила его нормальной семейной жизни. Бросить меня он не сможет… Какие красивые у нас могли бы быть дети! Я же вижу: когда вдвоем идём по улице, нам вослед оборачиваются прохожие… Взять ребёнка из детского дома? Но это же не то, что ему нужно… Нет… Лучше в самом начале остановиться…»

Терзания выбивали из колеи. Под глазами появились тёмные круги.

…Она не могла иметь детей.

Это случилось три года назад. Руфина и Борис едва познакомились и успели всего несколько раз встретиться, когда обнаружилось, что ей предстоит серьёзная операция на почках. Борис уверял, что будет вечно любить, какой бы она из больницы ни вышла. Переговорил со всеми врачами, к которым смог пробиться. Не хотел и слушать, что операция может быть неудачной, и она как-то успокоилась. Пришла в себя от внезапно обрушившегося удара. Мать жила в далёком Барнауле. Она решила ей ничего не сообщать. Всё действительно прошло успешно. После операции Борис и его сестра поочередно дежурили около Руфины. Из палаты Борис вынес Руфину на руках и увёз домой, где жил с родителями.

Она была бесконечно благодарна Борису, но особых чувств к нему так и не успела испытать.

Руфина еле ходила, когда Борис отправился с геологоразведочной партией в Сибирь.

Уезжая, настойчиво просил ждать. Заявил, что непременно, как только вернётся, они поженятся.

Руфина кивала согласно головой, не понимая, как быть: ведь это не любовь. Он её любит, но она… Она обязана, может быть, ему жизнью, но это другое!

Прошло полгода. Оказалось, что Борису необходимо задержаться ещё на два месяца.

Она окончательно выздоровела и вновь вернулась к занятиям. Аспирантка Руфина Смирнова всегда на виду. Её трудно не заметить.

И появился Игорь. И так же, как Борис, стал неистово ухаживать за ней. Руфине он сразу понравился. Решила, что судьба ей улыбнулась.

И уж, было, готовилась перебраться в общежитие, как неожиданно нагрянул Борис.

Весёлый, бородатый… Он страшно напугал Руфину в первый же вечер своими крепкими объятиями. Прямо при родителях радостно объявил, что наконец-то идут подавать заявление в загс.

А назавтра, когда остались вдвоём в квартире, произошло то, самое страшное, что распахало её жизнь на две половины: до этого дня – и после…

…Она терпеливо ускользала от его объятий. Он же, принимая вначале это за сдержанность, пытался терпеливо добиться своего.

…Настал момент, когда Руфина стала откровенно защищаться. Борис, распалившись, уже не мог остановиться…

Взял её силой, грубо, почти не помня себя…

Так она стала женщиной.

Изнасилованная, рыдала, лёжа на противном рыжем диване… В этот же день Руфина ушла в общежитие.

…Она ждала встреч с Игорем и боялась их. Не знала, как быть. Что говорить. Верила в любовь Игоря. Во имя будущего решилась, перемучавшись, сделать аборт.

…Когда стало ясно, что не сможет иметь детей, стала думать, как уйти из жизни.

Теперь она жила опалённая сознанием того, что лишена самого главного, предопределённого женщине природой: рожать, иметь семью.

«Будто выскоблили не только плод, но и бо́льшую часть́ меня. Оставили без будущего…». Она металась, не зная, что делать. Подолгу лежала, стараясь забыться. Уйти от самой себя, хотя бы на время…

…Когда Игорь разыскал её, она была равнодушна к жизни. Дни текли, как в бреду.

Он стал выводить её на улицу, в парк, на прогулки около тихой водицы. И она рассказала о случившемся. Игорь заверил, что не оставит в беде…

Руфина, казалось, приходила в себя. И тут обрушился следующий удар.

Игорь оказался женат…

Его жена выследила их, когда они сидели на лавочке. Приставила к ним детей: девочек-двойняшек.

– Вот, Игорёк, чтоб вам совсем уж не скучно было… Не тебе одному развлекаться, имею право и я… – Сказала так и быстро зашагала к автобусной остановке.

…Игорь клялся Руфине, что давно решился на развод. Мучительно, но он пойдёт на этот шаг.

Она еле слышала его и только тихо покачивала головой. Не было ни слов, ни сил вообще что-либо говорить. Встала и побрела к своему общежитию.

Больше Игорь не появлялся.

Она приняла это с благодарностью.

…Те минуты, когда на озере за посёлком «Сокол» Игорь подплыл к ней и объяснился в любви, она теперь не хотела помнить. Хотя то были лучшие мгновения её жизни. Объяснения Руфина тогда ждала сильно, недоумевая, почему он медлит…