Сначала Алена этого не заметила, так как любовалась цилиндриком, сидя у ярко освещенного солнцем окна, но когда она попыталась – впрочем абсолютно безуспешно – растащить цилиндрик и диск и зажала последний в кулаке, то увидела пробивающийся сквозь пальцы нежно-голубой свет. Алена отнесла цилиндрик в дальний, затемненный угол комнаты и поставила вертикально на одну из полок, укрепленных на стене над кроватью и уставленных игрушками. Потом она отошла и, немного наклонив голову набок, залюбовалась полученным эффектом. Вид цилиндрика с парящим над ним светящимся диском издалека напоминал какую-то фантастическую свечу, горящую ровным голубым пламенем.

Алена поспешила к родителям, чтобы поделиться с ними своим удивительным открытием. И тут тревога с новой силой сжала ее сердечко. С родителями продолжало происходить что-то странное: сразу в глаза бросалось то, что они абсолютно не общались между собой, передвигались по квартире, как будто не видя один другого, даже когда встречались лицом к лицу. Казалось, что они не замечают не только друг друга, но и Алену тоже. Когда та обращалась к кому-нибудь из них, ей приходилось по нескольку раз повторять свой вопрос, прежде чем взгляд, устремленный как бы сквозь нее, приобретал осмысленное выражение; но несмотря на это, ответ, как правило, звучал невпопад. При этом голоса как у папы, так и у мамы были каким-то бесцветными, лишенными всяких интонаций.

Большей частью папа неподвижно сидел на диване, устремив немигающий взгляд в открытую на одной и той же странице книгу; мама так же неподвижно стояла у окна, как бы пристально высматривая что-то на улице. Но когда Алена подошла к ней и, взяв за руку, заглянула в лицо, то увидела, что глаза ее закрыты. Девочке стало страшно, она стала тянуть мать за руку, пытаясь как-то вывести ее из этого сомнамбулического состояния, но рука была твердой и неподатливой, как будто деревянной. Наконец мама открыла глаза и повернулась к Алене, несколько секунд она смотрела на дочь неподвижным взглядом, потом в лице ее что-то дрогнуло, и на губах появилась едва заметная улыбка. Еще несколько секунд спустя она как бы ободряюще потрепала Алену по щеке и пошла на кухню. При этом движения ее были какими-то неуверенными и как будто замедленными.

У Алены немного отлегло от сердца, но она поняла: с родителями что-то случилось. Может быть, они заболели какой-то неизвестной болезнью, и надо скорее вызывать врача. Однако при всей странности их поведения назвать их вид болезненным было никак нельзя: внешне они выглядели вполне нормально, а цвет лица был даже лучше, чем обычно. Поэтому Алена, всячески стараясь успокоиться, постоянно твердила про себя: "Ничего страшного не случилось. Скоро это пройдет, и они опять станут сами собой. Вот сейчас я пойду к себе, поиграю часик – и все будет в порядке."

Но выйдя через час из своей комнаты, она опять застала ту же картину.

Никаких изменений к лучшему не происходило, впрочем, и в худшую сторону, казалось, ничего не менялось, разве что движения родителей становились как бы еще более замедленными. Чтобы не видеть этого удручающего зрелища, Алена старалась покидать свою комнату как можно реже. Лимонад, очевидно почуявший что-то неладное, постоянно находился здесь же; при этом он с каким-то затравленным видом жался все время к Алене, что было на него совсем не похоже. Алену удивляло такое поведение кота, но постоянное его присутствие в какой-то степени скрашивало ее мрачное настроение.

Наступил вечер. Надежды на быстрое выздоровление родителей развеялись окончательно. Уже часа три Алена совсем не выходила из своей комнаты; последний раз только голод заставил ее пройти на кухню в поисках съестного. Алена пошарила по кастрюлям, но они оказались пусты – обед приготовлен не был. Только на сковородке лежали три куска жареной рыбы. Алена переложила их на тарелочку, взяла из шкафчика буханку хлеба, но не успела она отрезать от нее кусок, как мимо промелькнула пушистая полосатая молния, раздался звон бьющейся посуды, и Аленин обед оказался на полу, среди осколков тарелки.

– Лимон! Противный! – чуть ли не со слезами на глазах воскликнула девочка и замахнулась на кота буханкой. Тот кинулся прочь, протопав лапами по кускам рыбы и придав им окончательно несъедобный вид.

Пришлось довольствоваться хлебом с абрикосовым вареньем и бутылкой молока. Когда чувство голода было утолено, с новой силой нахлынули прежние тревоги. Алене стало так жалко маму, папу, да и себя тоже; горький комок подступил к горлу, и, не в силах больше сдерживаться, девочка безутешно заплакала.

Между тем наступило время сна, и Алена, все еще продолжая всхлипывать, но действуя по принципу "утро вечера мудреней", начала стелить постель. Когда она легла, Лимонад тут же устроился в ногах на одеяле. Присутствие этого теплого живого комочка подействовало на девочку успокаивающе. Глаза ее постепенно высохли, лишь несколько слезинок остались висеть на ресницах. В них причудливо преломлялся голубой свет, исходящий от забытого цилиндрика, по-прежнему свечой стоящего на полке. Тысячи разноцветных звездочек дрожали и переливались перед Алениным взором. Некоторые из них начинали расти, они увеличивались, распухали, заполняя собой все пространство, и вдруг сами взрывались тысячами блистающих осколков. Алене казалось, что нет больше ни ее комнаты, ни самой квартиры, нет ничего, кроме этого сверкающего пространства и ее самой, летящей сквозь него, купающейся в пронизывающих его теплых и ласковых разноцветных лучах. Чувство необыкновенной легкости и спокойствия охватило все ее существо.

Сколько длился этот чудесный полет, Алена не могла определить – может, одну секунду, а может, несколько часов. Но вот что-то изменилось: впереди появилась черная точка, которая начала постепенно расти. Ощущение безмятежного полета вдруг сменилось чувством неудержимого падения. У Алены перехватило дыхание; черная точка впереди стремительно увеличивалась и меняла свои очертания. Что-то знакомое почудилось в них девочке, но разобраться – что именно, мешала все увеличивающаяся скорость падения. Еще мгновение – и Алена наконец разглядела: зловеще шевеля плавниками и скаля огромную пасть, усеянную острыми зубами, на нее стремительно неслась хорошо знакомая рыбина. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что этого не может быть, ведь мама ее уже пожарила. Но тут же все мысли вытеснил леденящий ужас. Рыба все надвигалась и надвигалась на Алену, увеличиваясь в размерах с каждым мгновением. Ее немигающие глаза, горящие красноватым огнем, зло и неотрывно смотрели прямо на девочку, заставляя болезненно сжиматься сердце, пасть растягивалась в гнусной улыбке. Кого-то эта улыбка очень сильно напоминала. И вдруг Алена поняла, кого – Крокодиловну! Да ведь это же и была она сама: во всегдашней своей телогрейке и в резиновых сапогах. Продолжая улыбаться рыбьей улыбкой, Крокодиловна протягивала вперед руки с длинными крючковатыми пальцами, пытаясь дотянуться до Алены. "Пропала Алена, пропала Алена", – то ли это шипела Крокодиловна, то ли эта фраза билась в голове, болью отдаваясь в висках.

Вдруг все исчезло; Алена поняла, что лежит в своей кровати с закрытыми глазами, до боли сжав пальцами край одеяла. Сердце трепетало в груди, как пойманная птичка.

"Так это только сон, – с облегчением подумала девочка. – Ну конечно, вся эта история с болезнью родителей – только дурной сон"…

– Пропала Алена, – голос раздался совсем рядом, где-то в ногах у Алены, заставив ее опять внутренне сжаться. Голос, довольно странный тенорок, произнес фразу жалобно, с каким-то подвыванием. Раньше Алена его никогда не слышала, но могла поклясться, что он был ей знаком.

– Конечно, пропала, если только мы ей не поможем, – ответил второй, девчоночий голос.

– Но как? Что мы можем сделать? – опять запричитал первый. – Особенно ты.

Тут в голосе явно послышалась насмешка.

– Я пока не знаю. Но ведь вчера ты уже один раз выручил Алену, сам говорил. А теперь у нас еще есть и это.