Любку трясло от голода. Она лежала на сеновале, свернувшись в клубочек и поджав колени к подбородку. Слёзы крупными каплями стекали по щекам.

Сегодня утром схоронили тятьку, ещё молодого мужика в полном расцвете сил. Тятька работал в кузнице, руки имел золотые, а потому, барин очень дорожил им.

Высокий, косая сажень в плечах, с густой копной тёмных волос, Степан считался первым красавцем на селе. Замужние бабы и невенчанные девки, заглядывались в его сторону и сглатывали слюньки.

Степан, вот уже, как два года был вдовец. Его Пелагеюшка умерла при родах. Ребёночек крупный шёл, да к тому же, ножками вперёд. Как не старалась бабка Матрёна, местная повитуха, спасти роженицу так и не удалось – умерла болезная, истекла кровью. А мальчонку вынули всего синюшного, пуповиной был обмотан, поорал малясь, да и замолчал насовсем. Похоронили обоих в одной могилке.

С той поры кузнец замкнулся в себе, нелюдимый стал и угрюмый. С Любкой, единственной дочерью своей, почти разговаривать перестал. Придёт вечером из кузницы, перекинется пару – тройкой слов и на печку, на боковую. Любил он Пелагеюшку свою, свет в оконце она для него была, краше солнышка ясного.

Бабы в селе шептались, мол время лечит, поуляжется боль, глядишь и женится заново. Негоже тридцатидвухлетнему мужику в бобылях ходить, да ещё и красавцу такому.

Но не знали бестолковые бабы, что ночами Степан подушку соломенную слезами мужскими орошал и Бога просил, чтобы на небо его забрал, к жене своей любимой.

Как – то барин заехал в кузницу, привёз подарок Степану.

– Выпей вот, поешь! – Иван Савельевич протянул бутыль самогона и шмат мяса копчёного на опилках ольховых, завёрнутого в холщовую тряпку, – может полегче станет! Бабы в селе – то шепчутся, мол кузнец наш, после смерти жены умом тронулся. Степан, неужто и вправду, головой поехал?! – на этих словах, он пытливо заглянул мужику в глаза. – Глянь сколько девок молодых, красивых…

– Не нужен мне никто, – перебил Степан, – а за самогон спасибо! – он забрал подарки. – Благодарствую, баре! – мужик поклонился он в пол. – Только не хлопочите обо мне, Иван Савелич, не надо, не стоит того – холоп я и есть холоп! Одним больше, одним меньше…

– Да не скажи, Степанушка, – улыбнулся барин, – кузнец ты знатный! И руки у тебя волшебные, таких работников поискать надо. Что ж, ты крест – то на себе поставил?! Жениться бы тебе заново, глядишь молодуха и сына родит. Да, и Любка твоя, как бесхозная по селенью бегает, забросил девку совсем…

– Не могу я, баре, на дочку смотреть, – вздохнул мужик, – одно лицо – Пелагеюшка моя! Как взглянет Любка на меня глазищами своими бездонными, так и сердце обмирает, словно мать её меня зрит. Ох, как я любил жену – то свою… – широкие плечи кузнеца сотрясались от рыданий.

Жалко барину Степана было…

А потом наступил голод. 1840 год выдался неурожайным. Много крестьян тогда в Самарской губернии померло. Да, что там в Самарской, по всей Волге – матушке, голод своей страшной, костлявой рукой прошёлся.

Вот и Степан, в одночасье, прямо в кузнице своей упал замертво. И опять зашептались бабы, что сердце его от горя утраты разорвалось, не выдержало…

После похорон Любке возвращаться в пустой дом совсем не хотелось, в горнице – ни мамки, ни тятьки. Она забралась на сеновал и дала волю слезам. Там – то её и нашёл барин.

Иван Савельевич добрым был и справедливым. Никогда не бил своих крепостных, а к каждой людине относился уважительно. В ответ, крестьяне боготворили своего хозяина и готовы были отдать за него жизнь свою никчёмную.

– Люююба! Любка, ты где?! – он вышел из кареты и стал стучать в окна.

– Тутошки я, бегу ужо… – девчонка быстро спустилась с сеновала, негоже ждать её, крепостную.

– Пусти – ка меня в дом, разговор есть!

– Баре мой, и угостить – то вас нечем… – суетилась Любка в поисках еды, гремя крышками пустых котелков.

– Да не прыгай ты вокруг печи, как вошь на сковороде! Я сам тебе поесть привёз, – помещик положил на стол краюшку белого хлеба, два яйца и небольшой кусок сала, – знаю, голодная ты! Ешь давай и меня слушай!

Девочка, не стесняясь, жадно набросилась на еду. Иван Савельевич устроился поудобнее на лавке под образами и начал разговор. Начал издалека…

Конец ознакомительного фрагмента

Ознакомительный фрагмент является обязательным элементом каждой книги. Если книга бесплатна – то читатель его не увидит. Если книга платная, либо станет платной в будущем, то в данном месте читатель получит предложение оплатить доступ к остальному тексту.

Выбирайте место для окончания ознакомительного фрагмента вдумчиво. Правильное позиционирование способно в разы увеличить количество продаж. Ищите точку наивысшего эмоционального накала.

В англоязычной литературе такой прием называется Клиффхэнгер (англ. cliffhanger, букв. «висящий над обрывом») – идиома, означающая захватывающий сюжетный поворот с неопределённым исходом, задуманный так, чтобы зацепить читателя и заставить его волноваться в ожидании развязки. Например, в кульминационной битве злодей спихнул героя с обрыва, и тот висит, из последних сил цепляясь за край. «А-а-а, что же будет?»

– Вот, что Люба…отца я твоего уважал…уважал очень! Хороший мужик был, порядочный, – голос его дрогнул, – земля пухом тятьке твоему! – мужчина перекрестился. – И в память о Степане, хочу помочь тебе…

– Как же вы мне поможете?! – Любка чуть не подавилась куском сала. – Сирота я теперь, никому не нужная…

– Не причитай, – резко оборвал Иван Савельевич, – дай договорить! С мысли хорошей сбиваешь меня, шалопутная! – встав с лавки, он нервно заходил по горнице. – Купец завтра ко мне приезжает, заморский, из самой Германии. Девку ему надо, работницу, помощницу по хозяйству…

– Батюшка! Отец наш родный! – крепостная бухнулась в ноги. – Не продавайте меня немчуре проклятой! – заголосила она, что есть мочи.

– Да не ори ты! Вся в мать свою – Пелагею покойную, такая же горластая! И за что, Степан любил её?! – заворчал барин. – Добро тебе сделать хочу! У купца заморского жить будешь в хоромах – сытая, одетая, обутая! Глянь, у нас голод какой идёт, народ мрёт повально, – он тяжело вздохнул. – Сколько я людей потерял за год этот, подумать страшно…

– Да что ж вы задумали – то?! – сидя на полу, девчонка скулила, как нашкодивший щенок. – С земли родной гоните меня! Да в чём же я провинилась – то?! Ой, горе мне, горе…

– Ты девка, реветь переставай, дело я тебе говорю! Родных у тебя нет, на поруки взять некому. Через два года – шестнадцать будет, на выданье. А ну как, сглупишь и честь свою опозоришь?! Не услежу я за тобой, а перед Степаном стыдно будет, – на этих словах, помещик достал из кармана дорогого сюртука небольшую фляжку, открутил резную крышечку и пригубил оттуда, – давай – ка собирайся, со мной поедешь! – он легонько подтолкнул Любку к дверям. – В доме моём, в сенях и переночуешь, а то сбежишь ещё, не дай Божи…

Этим же вечером, Иван Савельевич распорядился натопить баню, велев тщательно намыться.

– Косы расплети, да волосья – то свои промой хорошенько, чтоб пушистые были! Не позорь меня перед гостем заморским. Вот тебе, подарок, – и он протянул платье из шёлка тяжёлого и почти новые сафьяновые сапожки, – жена моя Наталья Петровна передала, чтоб ты нарядная была. А то скажут – на Руси девки в отпрепьях ходят.

– Баре, милостивый! Не продавайте меня, побойтесь Бога… – девочка в последний раз, попыталась надавить на чувство вины.

– Ох, дал я зарок матушке своей покойной – не обижать крепостных, – разозлился Иван Савельевич, – а зря! Иногда плётка да розги в помощь бы были. Жизнь я тебе спасаю, неблагодарная! В коленях должна валяться, слезами радости захлёбываться, а ты стыдить меня надумала?! Ох, сердце моё доброе! Уйди с глаз моих…